— Надо же... Какой гость ко мне пожаловал, — медленно, нараспев протянула Оэлун-хатун, а ее глаза холодно изучали Гэрэла. — О большем я и не мечтала: ты — у моих ног, на коленях...
И тут он вдруг вспомнил ее.
Сейчас этой женщине было около сорока, и годы ее, в отличие от ухоженных северных красавиц, не пощадили — солнце и ветер иссушили темно-коричневую кожу, изрезали лицо морщинами, в косах, украшенных бусинами, серебрилась седина. А он знал ее когда-то юной девушкой. Не то чтобы знал, но видел довольно часто: она была женой хана Баатара...
— Оэлун-уджин, — вырвалось у него.
Ханша держала в руках кнут с длинной рукоятью. Таким кнутом кочевники обычно щелкали рядом с лошадьми — не били, лишь пугали и направляли.
— Узнал?.. Я тоже помню тебя. И тебя, и твою мать...
Она коснулась концом рукояти кнута его лица — почти погладила, — потом приподняла ему подбородок.
— ...Ты похож на нее, хоть и человек...
В этот момент он понял, что совершил невероятно глупую ошибку, явившись сюда. Оэлун не нападала на Чхонджу не потому, что не хотела войны, а потому, что все эти годы готовила месть, копила силы. Но он все же сказал:
— Я просто хочу поговорить. Я приехал с миром.
— С миром... Неужели ты всерьез считаешь, что после всего зла, что ты причинил племенам Юга, кто-то из нас поверит в мир?
— Я могу дать слово...
— Ты думаешь, я поверю твоему слову — слову выродка, прислужника тирана?
В ее голосе не было гнева, он звучал почти ласково. Она вела кнут ниже вдоль его шеи. Оплетка рукояти гладила его кожу нежно, точно пальцы.
— Если бы тогда, — задумчиво сказала Оэлун, — кто-нибудь понял, как опасен может стать один-единственный мальчишка, которому не размозжили вовремя голову и не отдали на корм псам...
Гэрэл уже ни на что не надеялся, но попробовал воззвать к логике:
— Даже если ты объединишь под своей властью несколько племен, Чхонджу, могущественная империя, тебе не противник. Разве худой мир не лучше войны? Или ты готова отправить на смерть весь свой народ из одной ненависти ко мне?
— Да, — просто сказала она. — Ты уничтожил мой дом — а я уничтожу твой.
Он невольно усмехнулся — так нелепо было слышать слово «дом» применительно к Чхонджу; это лишь усилило ярость Оэлун — в ее голосе наконец отчетливо послышалась ненависть:
— Смеешься... ты убил моего мужа, выродок...
— Если бы я мог, я бы убил его еще раз, — честно сказал Гэрэл. Рука ханши дрогнула, кнут замер.
— А я убила бы твою мать, если бы эту тварь не продали в Чхонджу, — ответила она, будто плюнула.
— Ты ненавидела ее? Но почему? — Конец рукояти опасно упирался ему в шею, но он не мог заставить себя молчать. — Что ты чувствовала, когда твой муж трахал мою мать: ревность? Сочувствие? Отвращение?
И тут она наконец ударила его.
Кнут рассек ему щеку и вырвал стон. Побежала кровь, закапала на пол. Хорошо хоть Оэлун не задела глаз.
— Мало я перерезал таких, как ты, — сказал он с ненавистью.
— Мало. И всегда будет мало. Всех не перерезать… — усмехнулась Оэлун-хатун. — Отведите их... к тем.
Гэрэл увидел, как Тень напрягся, собираясь защищаться, и сказал ему:
— Нет, не сопротивляйся. Подождем.
Со связанными руками даже у живого мертвеца было маловато шансов против множества вооруженных южан, наполнявших дом. К тому же Оэлун сказала — к тем; к каким еще тем? Он хотел это выяснить.
— Сигнальте тревогу, — приказала Оэлун своим людям. — Эти двое, разумеется, приехали не одни. Пусть все, кто способен держать в руках лук, будут наготове.
Глава 27. Чужие
27. Чужие
Их вывели за пределы города. Глаза ему никто не завязал, и он видел, куда их ведут: они пришли к подножию одного из Братьев, затем начали подниматься; тропа привела к пещере, вход в которую был закрыт дверью — туда их и ввели. Странно, зачем держать пленников вдали от селения? Кочевников ведь не удивишь пытками...
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Ему приковали одну из рук к стене, оставив относительную свободу передвижения, с мертвецом поступили так же, посадив напротив.
Когда их привели, он мало что успел рассмотреть в мечущихся по стенам отсветах факелов, а теперь, когда тюремщики ушли, в пещере и вовсе воцарилась полная темнота, не было видно ни зги.
Гэрэл не особенно беспокоился о своей судьбе. Сам он на месте Оэлун-хатун вначале подержал бы непрошеных гостей денек-два без еды и воды, чтобы те стали разговорчивее, а потом уже прогнал через пыточный застенок. Скорее всего, именно так она и поступит. Это значило, что в ближайшие сутки его не убьют и не искалечат, а уже через пару часов его солдаты нападут на селение Оэлун и вытащат его отсюда...
Но не прошло и пары минут, как пребывание в пещере стало невыносимым. Запах... Гэрэл был готов к тому, что пещера встретит его вонью, которая обычно сопутствует долгому заключению людей взаперти, и эта мысль не вызывала у него отвращения — он слишком много лет провел на войне и видел вещи пострашнее телесных отправлений. Но это... Здесь смердело как в яме с изрядно подтухшими мертвецами, куда вдобавок свалили десяток прокаженных, а сверху щедро плеснули дерьма.
И поверх этого всего плыл прекрасно знакомый ему, но чудовищно неуместный здесь горько-пряный запах яогуай.
Чтобы дышать, он прикрывал свободной рукой нос и рот, словно какой-нибудь утонченный аристократ, но это мало помогало.
Гэрэл подергал кольцо в стене, которое держало его руку, но кольцо держалось крепко — оно ведь и было рассчитано на сопротивление пленников, в том числе людей физически сильнее него.
— Ты можешь освободить нас? — спросил он мертвеца.
— Я могу сломать себе и вам большой палец на руке, — предложил тот, — после этого, возможно, получится освободиться. Но дверь в пещеру все равно закрыта снаружи.
Вот только у Юкинари кисть срастется за считанные минуты, а у него — нет. Остаться со сломанным пальцем или задохнуться от невыносимого смрада? В этот момент Гэрэл не испытывал ни тени сомнений:
— Наверняка в пещере найдется что-нибудь, что поможет нам выбраться. Ломай.
У противоположной стены раздался хруст, затем тихие шаги — Тень, сумев освободить руку, подошел к нему.
— Будет больно, не недолго, — сказал он. Удивительно, что со своей кристальной правдивостью он оказался способен на это милосердное враньё.
Гххх... Палец повис, будто неживой. Гэрэл попытался протащить кисть сквозь наручник — слепящее кольцо боли — но не вышло.
— Указательный... тоже... — сказал он, очень стараясь, чтобы это прозвучало не как стон.
Пока мертвец послушно выворачивал ему еще один палец, Гэрэл, чтобы отвлечься от этой добровольной пытки, сосредоточился на другой боли, поменьше: рассеченная кнутом щека уже распухла — шрам будет, и немаленький. Впрочем, наказание за безрассудство и самонадеянность могло быть и похуже, чем шрам и пара сломанных пальцев.
Наконец он каким-то чудом смог, взвыв от боли, протолкнуть неестественно согнутую кисть сквозь железное кольцо. Кисть казалась влажной, словно измазанной в крови, но это, наверное, был просто пот — открытые переломы ощущались бы куда болезненнее. В этот момент он был рад, что в темноте не видит, что осталось от его руки. Он попытался себя подбодрить: «Все срастется, если вовремя позаботиться об этих переломах».
— На стене у входа был факел, — вспомнил он, — а у меня где-то есть огниво. Если ты поможешь достать...
Сам он в ближайшее время был способен лишь баюкать свою несчастную руку.
Юкинари снял факел со стены, зажег его и взял в руку. Осмотр двери не дал ничего полезного, и им осталось лишь пойти вглубь пещеры.
— Здесь кто-то есть, кроме нас. Кто-то живой, — вдруг сказал Юкинари ясным голосом, и будто в ответ ему из глубины пещеры послышался полувздох-полустон.
У стены неподвижно лежала женщина-яогуай. Первым, что бросалось в глаза, были ее волосы — прекрасные рыжие кудри, сразу выдававшие ее нечеловеческую сущность, потому что в природе не бывает волос такой длины и густоты, и цвета такого не бывает: ее будто облекало само пламя Феникса. Тело ее повсюду, где его не прикрывали лохмотья и пряди волос, было одной сплошной раной.
