перебил его:
— Завтра поздно будет! Завтра я выпишу, а цветы сейчас, а?
Дед почесал затылок.
— Дата, что ли?
Павлуня кивнул. Сторож, кряхтя, доверил ему ружьецо, велел стоять тут и никого не пускать, а сам направился куда-то в угол теплицы, в заросли. Вернулся оттуда не скоро, торжественно протянул четыре гвоздички — две белые и две красные. Сам стоял в сторонке, любуясь цветами и Павлуниной радостью.
— Давай, что ли, в газетку заверну, чтоб не замерзли.
Дед старательно закутал тонкие, но такие живые, упругие стебли. Потом Павлуня долго упрятывал цветы под ватник, к самому животу, а упрятав, сказал с чувством:
— Спасибо, дядя Силантий!
Дома он прокрался в комнату матери, где безмятежно спали гости, и поставил цветы на стол, в вазочку. Улыбаясь, лежал в темноте, дожидался утра.
Утром, едва успел парень натянуть брюки и рубаху, как к нему вошла, шлепая туфлями, Вика, вставшая сегодня необыкновенно рано. Лохматая, в потрепанном халате, она была похожа на молодую красивую ведьму с гвоздиками в руках.
Нюхая цветы, спросила:
— Ты?
Павлуня смущенно кивнул и закраснелся:
— С днем рождения тебя.
— Да-а? Как узнал?
— Сама ты ведь… Число все спрашивала… Тринадцатое сегодня…
Лицо ее мгновенно преобразилось — стало резким, глаза блеснули, сжались губы.
— Трина-адцатое, — протянула она. — Ну, миленок, погоди…
Вика приказала Павлуне «чертом лететь за водой».
— На работу мне, — виновато сказал он.
На это гостья пренебрежительно ответила:
— Обойдешься.
Пока хозяин бегал за водой, пока искал Вике тряпку да мыло, часовая башня в комнате Марьи Ивановны отбухивала свои полновесные минуты. И как ни спешил потом Павлуня, все равно у мастерской он появился позже всех. Женька метнулся к нему:
— Ну как твоя мадам? Не сбежала?
— Да нет…
Павлуня вдруг беспокойно завертел головой:
— А Модест, Модест где?
— Там он, — указал рукавицей Женька. — В мастерской, на ремонте.
Павлуня поспешил в мастерскую. Там, на яме, застыли трактора, неторопливо копошились люди в черных халатах. У крайней машины сосредоточенно работали Модест, Боря Байбара и Саныч. Странный вид имел этот трактор без гусениц и кабины. Двигатель его стоял отдельно на стенде, поблескивая смазкой.
Модест оглянулся.
— Пришел, — смущенно пролепетал Павлуня.
Модест молчком полез в смотровую яму, под свой трактор.
Напрасно Алексеич, присев на корточки, силился увидеть между катками его лицо.
— Поезжай на склад — гусеницы привезли! — отдал приказ новый звеньевой.
— Нажили начальство на свою голову! — сказал Женька, а Боря подмигнул.
— Ладно, поехал я, — легко вздохнул Павлуня и, прихватив с собой Женьку, отправился выполнять приказ.
И весь день работалось ему здорово. Несколько раз забегал бригадир, спрашивал, как настроение у нового звена да как идут дела. Это было приятно. Заглянул «сам» и, не разглядев маленького Модеста в яме, кинулся шуметь на всю гулкую мастерскую, а когда звеньевой выглянул — смущенно притих и ушел. Женька смеялся, остальные — нет.
День прошел славно, и вечер нагрянул неожиданно. Ребята, сполоснув руки и скинув робы, выходили на улицу без слов.
Женька был очень доволен: они немало поколесили с Павлуней с утра — съездили на склад, в хранилище, еще в два-три места. Раньше Павлуня давал ему «покрутить» руль только на ровной, пустынной дороге, на малое время и без тележки. А сегодня Женька накрутился так, что чувствовал, как потяжелели мускулы на руках и приятно побаливали. Принимал он и самое деятельное участие в ремонте — тут больше помогал языком, чем руками.
У клуба разошлись. Павлуня с Женькой остались вдвоем. Они настороженно посматривали на окна Павлуниного дома — в них горел свет.
— Тут! — сплюнул Женька. — А ну, поглядим! — И он зашагал с видом самым решительным.
Вика сидела за столом, складно одетая, лихо подкрашенная, очень красивая и злая. Стол был накрыт той самой снежной скатертью с цветами по краям, которую Пашкина мать берегла пуще кошелька и на которую всегда сверху стелила пленку, чтобы не замарать. Теперь же прямо на скатерти, на нетронутом снегу, красовались закуски и вина. Поблескивали тонкие рюмки — гордость Марьи Ивановны. Она дрожала над ними мелкой дрожью и никогда на стол не ставила. Распластанная банка бычков в томате успела наследить, и Павлуня хмуро смотрел на желтые лужи.
Женька ничего не замечал, кроме торта, который возвышался посреди стола.
Нацеливаясь пальцем, он быстро спросил:
— Вкуснотища небось?
— Убери грязные лапы! — отрезала Вика. — Не время!
— Какие же они грязные? — обиделся он. — Соляркой пахнут! Не по тебе аромат, мадам заправщица?
— Пошел к черту! — отвечала она, становясь у занавески.
Вдруг Вика встрепенулась и бросилась к столу, поднимая ветер платьем:
— Мужики, садись! Идет!
— Нет уж, — отвечал злопамятный Женька. — У нас руки грязные.
А Павлуня ничего не сказал — он смотрел на дверь.
Что-то долго осиливает Модест четыре ступени, что-то медленно вытирает он ноги. Наконец вроде бы стукнуло в сенцах.
— Входи! — Вика подмигнула парням: — Сейчас я ему, милому, дорогому…
Глаза у нее заблестели, Вика стала похожа на большую кошку, только с крашеными когтями.
— Входи, мы не кусаемся! — еще раз весело крикнула она и закусила губу в нетерпении.
Женька подбежал к двери, распахнул ее — вошла кошка.
— Эй! — крикнул Женька в сенцы, ему ответила пустота.
Он бросился к окну и успел разглядеть под фонарем непокрытые кудри Модеста. Супруг медленно удалялся.
Женька сказал с большим ехидством:
— Нету принца. Зря готовилась, графиня!
Вика сквозь зубы пробормотала:
— Какая скотина!
Букву «с» она выговаривала долго, со свистом.
Парни укрылись от греха в Павлуниной комнате. Сидели, тихо пересмеиваясь: слушали, как за подрагивающей перегородкой ходит и ходит Вика. Часищи в комнате Марьи Ивановны давно пробили десять, а она маялась, как пантера в клетке.
Вот как будто утихла. Женька просунул голову в дверь и замер: Модест пришел!
Он стоял теперь перед женой, комкал рукавицы. Непокрытая голова была в снегу — за окнами начинала вертеть свою карусель метелица.
Женька притворил дверь, но разговор все равно был слышен хорошо. Тонкая перегородка пропускала каждое слово, малый вздох.
— Вот пришел… — сказал Модест. — Прости уж. Не могу я. Без тебя…
Совестливый Павлуня хотел отойти подальше от стенки, но не успел, огорошенный неожиданными словами красавицы.
— Поздно, мил дружок, — медленно выговорила она. — Поздно прилетел, голубь сизый. Замуж я собралась.
— Што? — выдохнул Модест и засмеялся. Однако смех его тут же прервался. — Да за кого?!
И Вика невозмутимо ответила:
— За Пашку Алексеича.
— Чушь какая… Пашка, и вдруг жених…
— А чем он хуже тебя, — устало сказала красавица. — По крайней мере, человек тихий…
Женька уставился на Павлуню, тот рот раскрыл от удивления. За стеной
