Павлуня осветил ее острым лучом — блеснули оскаленные зубы.
— Загнал я кобылу вашу, — опустошенно проговорил Модест, не вставая на ноги.
Павлуня, сунув Женьке фонарик, присел, втащил себе на колени тяжелую лошадиную голову, пробормотал, поглаживая жесткую гриву:
— Ну, как же ты? А?
В груди у Варвары что-то забулькало, бока ее начали раздуваться и опадать. Лошадка хотела подняться — ничего не вышло, и она пожаловалась Павлуне тоненьким ржанием.
Эта жалоба подбросила Женьку. Высоко над лесом поднялся его петушиный крик:
— Из-за бабы такую Варвару сгубил! Пузырь с бакенбардами!
Никто не успел опомниться, как он, подскочив, ткнул застывшим кулаком куда-то в темное лицо Модеста. Тот откачнулся.
Механик крепко обнял Женьку:
— Ну-ну-ну!
— Пашка, Пашка, а как же ее детеныш?
Павлуня поднял голову:
— Беги! Скорей! Зови народ!
Женька бросился было, но механик сказал растерянно:
— Погоди, а он?
Женька оглянулся: Модест сидел в той же позе, привалясь спиной к дереву.
— Ему не к спеху — не родить! — зашипел он, торопясь сбежать от жалобного голоса лошадки.
Когда он пробился к огням совхоза, метель почти утихла. Снег на полях перестал дышать, с дороги унеслись белые космы, оставив на поворотах свежие горы. Прорезалась луна, заиграли звезды.
Женька опомнился, очутившись перед собственным домом. Из последних сил застучал каменным кулаком в калитку. И когда послышались материнские шаги, в изнеможении опустился на заснеженную скамейку.
Пока Настасья Петровна бегала запрягать коня, пока искала мужиков, Женька расслабился, вытянул ноги — отдыхал. Мать подъехала на санях, на которых сидели еще два скотника. Спросила:
— Останешься?
— Поеду. Там наши.
«Наших» встретили в поле. Механик с Павлуней, закинув Модестовы руки себе на плечи, вели обессиленного супруга.
— Скорей! — сказал, задыхаясь, Павлуня. — Плохо Варваре!
Женька соскочил с саней к парням, махнул матери:
— Поезжай!
Они довели Модеста до дома Натальи и сдали его, ослабевшего и бессловесного, красавице Вике.
— Ну, и я подался, — сказал механик. — Спасибо за компанию.
У дома Татьяны он выволок из-за низенького заборчика занесенный снегом узел и, передавая его Павлуне, проговорил:
— Мерси за шубу! До свидания.
— Прощай! — ответил Павлуня.
Они с Женькой дождались, пока механик уехал, и, проводив взглядом автобус, побрели за дома, где на белом снегу глубоко прорезались следы полозьев.
Через час, а может, через два по дороге из лесу заскрипели сани. На них везли Варвару.
— Живая?
— Плохая, — сказала Настасья Петровна, шагая рядом с санями вместе с людьми. — Детеныша скинула. Мертвого.
Павлуня тоже пошел с Женькой и Лешачихой. Он касался ладонью головы лошадки, слушал ее утомленное дыхание и думал о том, как объяснить Трофиму такое горе.
НАГОВОР
Утром Модест не вышел на работу.
— Заболел, а может, совесть загрызла, — предположил Саныч.
— Вику проклятую караулит, поди! — яростным шепотом возразил ему Женька и сплюнул.
Павлуня не принимал участия в разговорах, он отрешенно бродил в отдалении.
Было тихо. К утру подошла оттепель, и тракторные тележки вдруг крепко запахли болотом.
Неожиданно у мастерской появился сторож из конюшни. Разглядев среди механизаторов Павлуню, он закричал, потрясая кнутовищем:
— Пашка! Сукин ты сын! Кто тебе велел кобылку брать? Ты жеребенка сгубил, идол длинный!
— Что ты, дед! — вступился было Женька. — Это Пузырь отмочил!
Однако никто его не услышал: Женька после вчерашнего сипел. А сторож, грозясь кнутовищем, подступал ближе к Павлуне, напирал, лез тощей грудью:
— Зачем брал, а?! Объясни народу!
— А ты зачем спал? — рассердился Женька и обернулся к товарищу: — Чего молчишь? Не могу я за тебя надрываться: видишь — дудка сломалась. Сам валяй!
Павлуня молчал в недоумении, зато сторож, совсем осмелев, громко на все стороны объяснял механизаторам, столпившимся вокруг:
— Только отошел на минутку, а он, видать, и пробрался! Прихожу — нет лошадки! А этот длинный, говорят, за своей кралей поехал, которая у него жила!
— А ты видел? — еле выдохнул Женька.
Сторож ответил:
— Люди говорят, а люди знают! — Он опять ткнул кнутовищем в сторону мирно стоящего Павлуни. — А на вид-то тихий! А в душе разбойник! Весь в Марью свою Ивановну! Одна порода!
Механизаторы недоверчиво посматривали на сторожа и с удивлением — на Павлуню. А когда Женька из последних сил решил еще раз крикнуть про Модеста и уже натянул жилы на шее, Иван Петров, вдруг осердясь, стал шибко вылезать из собственной телогрейки:
— Не допускать его до работы! Пусть объяснительную пишет! Директору! Лично!
— Так! — топал валенком сторож.
Женька издали повертел пальцем у виска, не в силах ничего больше сказать. Павлуня, побледнев, пробормотал:
— Не виноватый я… Верно… — И при этом так суетливо топтался и мигал, что механизаторы поглядели на него с большим сомнением.
И совсем не к месту раздался змеиный Женькин шип:
— Тогда и меня гоните!
— Из тебя работник! — забегал встревоженными глазками Иван Петров. — Только под галошами путаешься!
Вчера бы на эти обидные слова горячий Женька ответил великим воплем, а сегодня он только мудро, по-взрослому усмехнулся и сказал Павлуне:
— Айда в контору!
У комсорга не было личного кабинета — ему отвели место в парткоме. В его углу висели по стенкам грамоты, а на столе стояли кубки. Парни обрадовались, застав комсорга у стола, правда, одетого, готового, видно, к бегам. Тут же возвышался Аверин.
— Что случилось? — спросил Боря Байбара.
Безголосый Женька заехал Павлуне локтем под ребро. Тот, икнув, сказал:
— Не верят они…
— Кто не верит?
— Люди…
— Да говори ты толком!
Аверин, взглянув на часы, кратко сказал:
— Ладно! Поехали! В пути потолкуем!
Павлуня с Женькой, переглянувшись, вышли на улицу и остановились в нерешительности у черной легковой машины.
Василий Сергеевич сказал:
— Поехали с нами к Трофиму!
Смелый Женька первым нырнул в теплую легковушку, уселся в своем ватнике на заднее сиденье, на ковер. Шофер покосился на него в зеркальце, но ничего не сказал. Вместе с ребятами сел Боря Байбара, а Василий Сергеевич втиснулся рядом с водителем.
— Трогай!
Машина рванулась, мягко понеслась, чуть покачиваясь. Аверин повернулся к парням, устроился поудобнее и спросил:
— Ну, в чем там у вас дело?
Женька опять пихнул Павлуню. Тот набрал полную грудь воздуха, передохнул и начал обдумывать самую важную, авангардную фразу. С начальством нужно было толковать неторопливо, с достоинством, и Павлуня начал так:
— Дело было в субботу, одиннадцатого числа… Я шел и увидел на автобусной остановке Вику с ее ребятами…
Он посмотрел на Женьку, тот кивнул: так.
И парень повел свой просторный рассказ с самого-самого начала, не упуская мелочей.
Василий Сергеевич и Боря Байбара слушали чутко, не торопили — благо до Москвы было целых два часа пути.
Когда легковушка
