– За чин свой тысяцкий опасаешься? – зло усмехнулся Бортников. – Боишься, воеводой уже не станешь?
– Дурак ты, – ответил Григорий. – За жизни – твою и мою – опасаюсь. Что ты сделаешь один против всех государевых слуг? Тогда уж лучше вытащи саблю и в Кремль иди – прямо к Алексею Басманову или к самому царю!
– А это добрая мысль! – ударил кулаком по столешнице Петр.
Двое торговых людей, услыхав эту перебранку, прихватив кружки, рванули на другую сторону корчмы – от греха подальше.
– Ты завтра у Степана Василевского обо всем узнаешь, – сказал Григорий, но Петр уже схватил шапку. – Я – царев слуга, присягу давал, и против воли государя не пойду.
– Я пойду!..
– А я приказываю – сиди!
– Кто ты таков, чтоб мне приказывать?
– Я – командир твой!
– Пьяный ты, Петя, – не выдержала Марфуша. – Чего натворишь-то сейчас, в сердцах?
– Ухожу я из армии, бросаю царскую службу!
– Но пока ты на царской службе, – схватив его за руку, рявкнул Григорий, – я под арест тебя беру! Ни шагу от меня!
Петр отбросил руку, усмехнулся, глянув, как сверкнул изумруд тысяцкого:
– Перстенек-то царский побереги! – Встал со скамьи, поправил саблю.
– Дай мне слово, что поглядишь только, не станешь лезть! – потребовал Григорий.
– Даю слово, что по сердцу поступлю, – ответил Петр и быстрыми шагами направился к дверям.
Встал за ним и Григорий.
– Постой, Гриша, постой, – ухватила его за руку Марфуша. – Неужто не понимаешь: пьяные вы оба, чего сейчас натворите? Это ведь не драка за кабаком. Царева воля, да хоть и прихоть его! Убьют они вас – обоих убьют, разве ж не ясно? – Она требовательно потянула его за рукав: – Сядь же, сядь. – Усадила. Положила его голову на высокую и пышную грудь: – Успокойся, Гриша. – Поцеловала в лоб, затем и в губы: – Поедем ко мне, поедем сейчас…
– Я Машеньку люблю, – уже со слезами на глазах проговорил Засекин. – Очень люблю… – Не сказал он ей, что нет больше Машеньки на белом свете. Не сказал…
– И люби ее, правильно, люби. А я тебе покой обещаю и ласку, только покой и ласку… Поедем. Заплати за обед и поедем.
– А Петр? Как же Петр?
– Умен будет – в стороне постоит. Береженого Господь бережет. А нет – судьба, видать, такая. Не стоит тебе делить с ним его судьбу, на поводу у нее идти. Глупо это. У тебя своя жизнь. Расплатись и поедем. Вставай, Гриша, вставай…
…Петр остановил извозчика, ветром донесшего его на ту сторону Москвы-реки, неподалеку от Курлятевского дома. Тут и впрямь мелькали факела, бегали люди, кто-то плакал в голос, но штурм уже состоялся. Ворота были выбиты, государевы люди в черных кафтанах тащили из Курлятевского терема добро, грузили на телеги; другие, с пиками и саблями, сторожили поклажу, чтоб чего не пропало.
А вокруг, встав неровным кольцом, испуганно толпился народ, глядя во все глаза на мародерство.
– Поэтому и не подожгли дом, что добро-то хотели взять, – заметил какой-то мужичок стоявшей рядом с ним бабенке. – Умные, черти! Умеют басмановские копеечку-то считать. Да и дом-то жалко, можно кого из своих поселить. – Но, взглянув на перекошенное от злобы лицо молодого дворянина при сабле, испуганно закрыл рот: – Молчу, барин, молчу!
– А что сам Дмитрий Иванович? – спросил дворянин.
– Увели, только что увели, – закивал мужичок. – Охрану приставили, в телегу посадили и повезли.
– А дочь его?!
– Вона, гляди, – бабенка указала пальцем на распахнутые ворота. – Сынок его, кажись.
Петр разом обернулся. Из дома выволокли сына Дмитрия Ивановича Курлятева – Ивана, уже избитого, в одной рубахе. Даже в темноте, при факелах, было ясно, что она заляпана кровью. Как видно, боярский сын сопротивлялся. А за ним, прямо за волосы, выволокли и Людмилу – в одной длинной рубахе, порванной на плече, босую. У нее уже не было сил противиться, она шла, точно теленок, которого ведут на бойню.
– Снасильничали девку, что ли? – предположил мужичок и опасливо взглянул на превратившегося в огонь дворянина. – Из постели будто выволокли…
– Да кто ж его знает, – ответила бабенка. – Хотя басмановские могут – что с них взять, государевы люди!
Петр смахнул мокрую светлую прядь волос с лица. Вытащил из ножен саблю, из других потянул длинный боевой кинжал. Мужичок, плохо понимая, что делает молодой дворянин, несколько секунд размышлял, а затем заговорил скороговоркой:
– Барин, барин, да к чему это?! К чему? Вернись, барин, вернись! Убьют ведь! Убьют!..
Но Петр уже шагал к первому из басмановских – в черном кафтане, с пикой, глядевшему в сторону своих товарищей, волочивших к телегам брата с сестрой.
– Значит, государевы люди, – твердил Петр, уже отводя для удара саблю. – Государевы люди, стало быть…
– Ты куда, ты куда?! – заревел один из басмановских, заметив Петра, но поздно: сабля Петра тяжело ударила по лицу, разрубив его глубоко, убив сразу. Толпа за спиной Петра выдохнула – такого она еще не видывала! Второй басмановец, вытащив саблю, бросился на разъяренного дворянина, но Петр ловко отбил удар, отвел саблю и воткнул кинжалом в грудь по самую рукоять. И когда еще один, с копьем, метнулся к нему, Петр встретил его уже обмякшим телом врага – сам толкнул того на острие копья, обошел разом и с маху снес саблей третьему пол-лица. Только тут остальные государевы слуги опомнились, побросали Курлятевское добро и схватились за оружие. Но Петр раньше оказался рядом с тем, кто тащил за волосы Людмилу. Тот, разом отпустив ее, отступил и схватился было за рукоять сабли, но Петр его опередил.
– Не надо, Петруша, – встав на колени, зарыдала девушка. – Не надо, хуже только будет…
Куда уж хуже! – поздно было отступать. Басмановский не успел даже закрыть лицо руками, ибо их-то Петр и отсек одним ударом, и государев человек упал, забился с окровавленными культями перед Людмилой, севшей на землю, глядевшей на своего палача с ужасом. А в следующее мгновение и сам Петр получил удар по голове. Падая, он увидел, как приближаются к нему тени – государевы люди, как обступают его, бьют…
Толпа народа, язык проглотившая, наблюдала, как черенками копий избивали защитника дома Курлятевых. Его не зарубили сразу – его били так, как бьют животное: долго и упрямо, чтобы насладиться расправой. Людмила лишь один раз попыталась на коленях подползти к нему, но ее ударом ноги отбросили назад.
Так продолжалось с четверть часа…
