Еще немного спустя мы стали слышать его музыку по радио. «Джунгарский цветок» исполнялся довольно часто. Залиха была довольна. Слушала всегда так, будто сын ее стоит рядом. Мы написали благодарность в радиокомитет. Когда узнавали заранее, что будет исполняться «Джунгарский цветок», мы надевали лучшие костюмы. Залиха надевала пальто, крытое бархатом. Мы, казахи, любим бархат. Это наш любимый наряд. Он нам напоминает весну, бархат полей, бархат горных лугов.
Залиха Бердыбаева у нас заведует колхозной фермой. До войны у нас на ферме было сорок голов крупного скота. Во время войны, под заботами Залихи, стадо выросло до двухсот голов, из них — пятьдесят одна дойная и ни одной больной, заметьте. Такие заботы! А ведь, кроме того, мы передавали скот для питания армии, жертвовали в районы, пострадавшие от оккупации. Забот, хлопот много. Разумеется, не всегда она имела возможность подойти к радио. Постоянно она в поле…
Однажды она говорит председателю аулсовета:
— Посоветуй, как быть? Не могу жить без музыки сына. Хочу изучить ноты. Хочу съездить в Алма-Ата, взять его ноты…
— Копии? — говорит председатель. — Копии дадут. Я поеду с тобой.
Председатель и Залиха поехали в нашу столицу.
Копии нот им дали. Получили они также и деньги: ноты приобрело издательство для печатания. Деньги большие. Залиха Бердыбаева, разумеется, из этих денег не взяла ни копейки. Все пожертвовала в фонд обороны.
А с нотами беда! Оказалось, что они для рояля. А Залиха знает только домбру. Как быть?.. Вернулась в аул Залиха, горюет.
Говорит однажды Залиха Бердыбаева:
— Не могу своей фермы бросить! Иначе уехала бы в Алма-Ата, начала бы учиться на рояле. Хочу слышать сына! Как быть?
Как быть? Собрал нас председатель. Спрашивает: «Как быть?» Мы сидим, думаем. Как быть? У нас есть механик Соколов. Бывший сталинградский боец. Он нам построил за аулом, у дороги, возле того мостика, где те возвратившиеся солдаты не узнали своего аула, — там он построил небольшую электростанцию. В сарае была мельница; он сарай перегородил: в одной половине — мельница, в другой — электростанция. Огонь электростанции нужен аулу только вечером, поэтому днем Соколов энергию приспособил для мельницы. Мельница обслуживает два района, но, конечно, своему району мелет вне очереди. Так вот этот Соколов, демобилизованный по ранению, говорит:
— Если вы вспомните, в каком робком состоянии находилась прежде казахская женщина — она даже не имела права садиться за один стол с мужчинами, а только прислуживала, — то все благородные желания советской казахской женщины нужно всячески поддерживать! Я предлагаю приобрести ей рояль, пригласить из города учителя, там есть старички музыканты из эвакуированных, я сам лично даже знаю такого. Будем привозить старичка, продукты ему дадим, пусть учит.
Председатель наш Габылова говорит:
— Она не согласится!
— Почему она не согласится?
— Потому что рояль стоит дорого. Своих накоплений у нее нет, все свои сбережения она пожертвовала в фонд обороны. Разве она согласится, чтобы во время войны колхоз ей приобретал рояль?
Все признали, что Залиха Бердыбаева — женщина гордая, не согласится. Как быть?
Сидим, думаем.
Тогда опять этот неугомонный Соколов говорит:
— Хорошо. Пусть этот разговор будет только между нами. Я еду в Алма-Ата, приобретаю на общие деньги рояль и скажу ей, что рояль этот давно консерватория подарила ее сыну, но забыли сказать ей, когда она приезжала. Война, знаете, не до роялей… А он стоит на складе. Я беру все на себя! Изба у нее маленькая; ну, пускай стоит пока рояль в клубе. Война кончится, выстроим ей большой дом, перевезем рояль… Пускай играет…
Она начала учиться. Трудно в пятьдесят лет овладеть роялем. Но Залиха Бердыбаева — настойчивая женщина, умная женщина. Она научилась. И вот теперь, слышите, она играет, каждый день играет песню о «Джунгарском цветке»… Слышите?..
Мы подошли к мельнице. Механик Соколов, прихрамывая, показывает нам распределительную доску, ведет к проходу, к турбине. Турбина мала, надо увеличить проход. Делали станцию во время войны, для победы торопились. А теперь пора и исправить. Исправим… Механик полон заботы, восторга, речь его отрывиста, и с особо острым вниманием рассматриваешь его солдатскую одежду, ту одежду, в которой он защищал Сталинград, одежду, на которой ныне покоятся крошечные крупинки размолотого зерна. Да, он был в Сталинграде, этот рядовой, и там ранен в ногу…
— У нас все будет! — говорит он громко, покрывая своим крепким солдатским голосом шум потока. — Молотить электричеством? Обязательно! Кузню механизировать? Обязательно! А как же иначе?
Соколов широко разводит руками:
— Смотрите, сколько здесь воды! Сила! Даровая! Только бери…
Он смотрит на меня, улыбаясь, и вдруг говорит:
— У нас в селе уже рояль есть. Слышали «Джунгарский цветок»?
В голосе его столько теплоты, что мы невольно оборачиваемся к аулу.
Сквозь облака опять прорвалось солнце. Оно опять залило своим сверкающим светом крыши, глинобитные заборы, сады. Ветер относит в сторону дымок из глинобитной трубы, машет им, как платком. На крышах и заборах алеют блещущие влагой нежные маки. И, весь дрожа от радости жизни, от радости творчества, весь наполненный песнью о «Джунгарском цветке», думаешь: «Как же ты прекрасна, жизнь! И как же ты прекрасен, Человек моей страны, преобразователь судьбы и земли…»
… Я не сдержал слова. Я рассказал о песне «Джунгарский цветок». И разве я мог поступить иначе? Я лишь не привел название аула и несколько изменил фамилии героев рассказа.
1947
Отчет Петра Бондаренко
Из шоферов выдвинули Петра Бондаренко в заведующие складом Сельхозснаба. Понятливый парень, желает учиться, ну ему и предложили показать себя и поработать для родины, чтобы зерна было у нас больше! Дело ответственное: снабжать колхозы, совхозы и МТС нужным инвентарем и частями.
Склад находится возле станции Проливное. По ту и другую сторону железнодорожной станции, почти на равном расстоянии, километрах в тридцати пяти, две МТС. Одна называется Оседловская, другая — Бухжардская. Но была в расстояниях ощутимая разница. Летом, в жаркое время, или зимой, в студеное, расстояние одинаковое. А как только разлив или слякоть — кончено. Нет пути к Оседловской! Объездом только. А объездом чуть ли не триста километров. Капризно озеро Уль-куль!
Озеро Уль-куль упирается обоими концами в каменистые холмы, оно мелководно, заросло камышами, посредине перетянуто, как колбаса веревкой, узкой галечнопесчаной косой, «Лобовая» коса называется. Лоб, дескать, разобьешь, пока ее поймаешь! Коса километра два или полтора не доходит до противоположного берега. Рыба в озере редка, разве что камыша народ накосит на топливо, — только и пользы.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
