мы знаем не только из ее преимущественно арелигиозных романов. (Героиня романа "Нортенгерское аббатство", правда, немного христианка, но лишь для того, чтобы оттенить языческие нелепости готического романа). Остин явно не была энтузиасткой - слово, которое в то время как раз переходило под влиянием новой романтической риторики от стандартного значения XVIII века "безумная невоздержанность" к современному религиозному и светскому значению "восхитительная, хотя и несколько преувеличенная верность". Англикане были умеренными, но не евангелистами. Остен пишет племяннице, советуясь с ней по поводу жениха: "А что касается того, что есть какие-то возражения по поводу его доброты, опасности того, что он станет евангелистом, то я не могу этого допустить. Я ни в коем случае не убеждена, что мы не должны все быть евангелистами, и, по крайней мере, убеждена, что те, кто таковыми являются по Разуму и Чувству, должны быть самыми счастливыми и безопасными"²⁴ Обратите внимание на смешение Разума и Чувства, чувства и чувствительности, что свидетельствует о полном непонимании Остен сути несмешанного евангельского нрава, Веры прежде всего. Остен, отмечает историк литературы Майкл Уилер, "избегает той пылкой религиозности, которая характерна для многих религиозных произведений ее времени"²⁵ Уотерман доказывает важность "глубоко влиятельного труда Уилберфорса [Уилберфорс из движения против рабства] "Практический взгляд" (1797), который (в сочетании с ужасным потрясением Французской революции) почти в одиночку вернул "высшие и средние классы" к христианству. Между взглядами на религию и церковь, представленными в романах "Нортенгерское аббатство" (начат в 1798 г.) и "Мэнсфилд-парк" (написан в 1811-1812 гг.), существует огромная разница"²⁶ Да: как я уже сказал, Остен была консерватором. Ревностная религиозность отсутствует.
Три добродетели из классической и христианской семерки, которые отсутствуют у Остин - трансцендентная надежда, вера и любовь к Богу, - те же самые, что отсутствуют у Адама Смита. (Судя по всему, Остин поняла суть Смита лишь косвенно, если вообще поняла. В значительной библиотеке ее отца, состоящей из пятисот книг, возможно, содержалась одна из двух книг, изданных Смитом. Уотерман, подробно исследовавший вопрос о тираже "Богатства народов", сомневается в этом). То есть она не романтическая писательница, хотя и занималась исключительно романтикой в ее современном понимании "дел сердечных". Она не берет искусство за образец жизни, не возносит художника на одинокую вершину героизма, не поклоняется Средневековью, не берет на вооружение другие антибуржуазные темы Новалиса, Брентано, Вальтера Скотта и последующих романтиков. Ее "Нортенгерское аббатство", повторяю, впервые написанное, судя по всему, в том же году, что и "Лирические баллады" Кольриджа и Вордсворта, было широкой пародией на более ранний и проторомантический готический роман. Сентиментальная революция 1770-х годов в Англии, вдохновленная Руссо и восходящая к роману Генри Маккензи "Человек чувства" (1771 г.), предвосхитила немецкий роман. Романтизм 1800 года возродил разговоры о надежде и вере, о любви к искусству, природе или революции как о необходимом трансцендентном в жизни людей. Но Джейн ничего этого не хотела, ни евангелического христианства, ни романтического язычества. В крикетных терминах, соответствующих ее южным деревням того времени, она была средней и легкой, играла консервативные удары с задней ноги, спокойно передвигаясь по полю, изредка блестяще проскальзывая на дальнюю ногу.
Остен - дворянка, а не буржуа. Тем не менее, она дает образец хорошей буржуазности - не одного только чувства, но в сочетании с рассудительностью; не одной только приветливости, но и благоразумного брака. "Я считаю, что каждый человек, - заявляла она в письме 1808 года, - имеет право жениться один раз в жизни по любви, если он может"²⁷ Но следите за балансом, дорогие. Правда, как я уже говорил, в своих законченных романах она не упоминает ни биржевых маклеров, ни владельцев мельниц. Однако еще долго после ее смерти она занимала особое место в этическом воспитании англоязычного буржуазного мира, как, например, ее апофеоз в 1930-х годах в руках английских критиков Ф.Р. и Куини Ливис.
Многих из ее самых преданных читателей это насторожит, но именно такие люди нужны в нашем обществе, проверяющем торговлю, - ее крупные представители, то есть те, кто не следует за марксистскими и самуэльсоновскими экономистами, как это часто делают ее мелкие представители, полагаясь только на благоразумие.
Глава 19. Адам Смит демонстрирует буржуазную теорию в ее лучшем этическом проявлении
Другим, более условным примером буржуазной переоценки является шотландский профессор моральной философии Адам Смит (1723-1790). Большинство экономистов, а также люди с Уолл-стрит, носящие галстуки Адама Смита, понимают его совершенно неправильно.
Проект Смита, характерный для XVIII века, заключался в создании этики коммерческого общества, "борющегося, - повторяет Мичи, - с ощущением того, что в коммерческой культуре стремление к богатству может быть как полезным, так и вредным". Коммерция, отмечает экономист Альберт Хиршман в книге "Страсти и интересы" (1977 г.), впервые стала восприниматься как приятная, как выражались французы в XVIII веке, doux, sweet. Это "видится" служило для защиты буржуазного поведения, например, открытия новой торговли перцем или изобретения нового водяного колеса, от обычных нападок со стороны других буржуа, стремящихся к монополии, поддерживаемой государством, или аристократов, стремящихся оставить все как есть, или крестьян или пролетариев, стремящихся получить часть товара по чаевым, подаркам или краже из богатств купца или аристократа.
В одном из ранних сочинений, которое не вошло в издания "Сочинений" после 1741-1742 гг., Дэвид Юм предложил свой проект для эпохи: "Я воспользуюсь случаем... чтобы сравнить различные положения в жизни и убедить тех из моих читателей, которые занимают среднее положение, удовлетвориться им, как наиболее подходящим из всех других. Они составляют наиболее многочисленное сословие людей, которое можно считать восприимчивым к философии, и поэтому все рассуждения о нравственности должны быть обращены главным образом к ним"¹.
На самом деле Юм в своем сочинении не делает такого обращения. Заметив, что добродетель дружбы естественна для буржуазии, что вполне справедливо, он переходит к восхвалению художников и ученых, упуская из виду свою многочисленную аудиторию из среднего сословия. Его апория (как сказали бы профессора риторики) предвосхищает ту пропасть, которая разверзлась в Европе столетие спустя между буржуазией и ее детьми la vie bohème, и особенно сыновьями. Главное, что бросается в глаза в эссе Юма, - это неосуществленное предложение создать дискурс морали для буржуазии.
Адам Смит осуществил то, что предлагал его друг Юм. Никакой апории здесь нет. Почти во всех своих опубликованных и неопубликованных работах Смит намеревался разработать этику коммерческого общества, общества среднего достатка. Авторское намерение, правда, не то же самое, что авторское достижение. Можно со всей энергией и искренностью намереваться написать Великий американский роман, но намерение не имеет
