был сжать его в ладони.
Вся эта потешная сцена длилась одну минуту и княгиня, очень занятая ребёнком, совсем её не видела; воевода, который её предвидел, зная своего достойного писаря, невзначай улыбался.
— Будьте уверены, — прибавил, глотая слюну, смущённый писарь, — что буду смотреть за князем, как…
Он хотел сказать: «как за собственным ребёнком» — но в то время, как говорил, ему показалось, что это будет слишком мало, и, заикаясь, сказал:
— Как за самым святым депозитом.
— Я в этом уверен, — сказал воевода. — Я знаю тебя и могу ручаться. Мы назначим князю комнату подле моих и не будем спускать с него глаз.
— А теперь, — прибавил Фирлей, — пусть пойдёт познакомиться с товарищами. Не обидит его общество доброй шляхты Бонаров, которые мне приходятся родственниками, Скренских, Пононтовских и Горков. Любой шляхтич и немало княжеских имён начинают и учатся на дворах своих братьев, как потом составить собственный двор.
Станислав по знаку матери покорно, как старшего и опекуна, поблагодарил воеводу, поцеловал мать, которая сделала над его головой знак святого креста, и вышел с паном Вербетой.
В это время отворились двери залы, как мы поведали в конце последней главы, и в сопровождении старшего секретаря вошёл князь Соломерецкий.
Светловолосый юноша съехал с подоконника на пол, все бросились к столику, а пан Вербета, состроив торжественное выражение лица, со стиснутой в кулак рукой, (потому что в ней всё ещё держал кольцо) сказал собравшимся:
— Вот, господа, новый товарищ, князь Соломерецкий, которого мне специально порекомендовал воевода, которого я специально вам рекомендую, который заслуживает, который…
Пан Вербета совсем не был красноречивым, писал легко, но простой беседы поддержать не мог, тем более когда нужно было выступить торжественно. Поэтому на этом представление окончилось.
Все с любопытством обратили глаза на новоприбывшего; довольно робкий, особенно памятуя о жаковских отруцинах, он боялся и там чего-нибудь подобного. Некоторые из мальчиков поглядывали на него с явным желанием прицепиться, но всех разоружила исполненная мягкости, благородного выражения, глубокой грусти и в то же время какой-то юншеской важности физиономия князя.
Первый, светловолосый Ян Шпет, привлечённый симпатичной внешностью, заговорил потихоньку:
— Садитесь, мы познакомим вас с нашей работой. Это не трудно.
— Князь, — прервал пан Вербета, — не будет обязан выполнять какую-либо работу, я хочу, чтобы он только к ней присматривался. Это никогда не помешает.
— Почему же я не могу разделить работу наравне с товарищами? — отвечал Соломерецкий. — Напротив, я прошу вас назначить мне.
— Это потом, если захотите, потом. Пока присмотритесь.
В эти минуты уважаемый пан Вербета почувствовал, что забыл ключ от своей комнатки, и, по-прежнему держа в руке кольцо, молча вышел из залы.
Несмотря на большое желание немного пошутить и помучить пришельца, как было принято, все почувствовали к нему такую симпатию, что никто не осмеливался к нему приставать. Слухи об опасности, преследовании также сыграли в этом немалую роль.
— Хотя бы, — шепнул пан Пононтовский Шпету, — нужно, чтобы, как полагается, ты устроил нам застолье.
— Может, не на что? — спросил светловолосый. — Давай оставим его в покое.
— Где там! Ведь по королевскому письму вернули имения. Ну! Расскажите ему о традиции.
Станислав расслышал эти слова.
— Я очень прошу, — сказал он, обращаясь к говорившим, — расскажите мне об обычаях. Я был жаком, сделали мне очищение; может, этот обряд и у вас совершается?
— Нет, не бойся, но для знакомства с товарищами.
— У меня отдельное жильё и всякие приготовления. Значит, разрешите пригласить вас на вечернюю игру?
— Именно, именно, — воскликнул Шпет, хлопая в ладоши, — потому что и время для этого. Жачки веселятся (без преувеличения), когда разыгрывают рождественскую мистерию, мы должны тоже прилично развлекаться. Беда только, что сегодня канун.
— А значит, завтра!
— Согласен, первый день праздника.
— Значит, будете любезны?..
— Будем любезны съесть и выпить то, что дашь нам, — ответил Шпет. — А теперь, если вам интересно, садитесь, ваше сиятельство, к столу; я вам покажу, что мы делаем. Вот: старшие пишут письма, мемориалы, универсалы и т. п., мы их переписываем. Мы переписываем также разные интересные memorabilia, диариуши и т. п. Но не всегда же сидеть за письмом, это не пристало бы шляхтичу, особенно тем, кто не думает стать монахом и на канцлерство не смотрит. У нас есть кони, оружие, у нас есть широкий двор, скачем иногда, сражаемся на копьях, стреляем в турка и занимаемся рыцарским поприщем. Господин воевода даже очень мило на это смотрит. А вы, ваше сиятельство, знакомы с этим ремеслом?
— Я никогда не изучал его; скорее смогу писать, чем рубиться и управлять конём. Я только должен начать изучать рыцарскую науку.
— У тебя хорошо получится; есть тут старый Смогульсский, который тебя быстро и идеально подготовит к сабле и коню. Но, — добавил Шпет, — если тебе это не трудно, поведай свою историю. О тебе говорят, что ты испытал немало бед.
Стась покраснел, но не мог отказать — это было бы отсутствием доверия; начал рассказывать товарищам то, что мы уже знаем из прошлых глав.
Двое старших перестали писать и слушали.
VI
Рождественская ночь
Во всём христианском мире Рождество отмечается торжественно, радостно; ибо эта великая годовщина дня, когда родился Спаситель, которому суждено было вывести мир из состояния падения для борьбы и победы над грехом. В стародавние времена, когда ещё дух веры глубже проникал в сердца каждого, этот праздник и другие отмечали с гораздо большем волнением и религиозным пылом.
Рождество, Пасха, Троица были днями веселья для всего края, а особенно для народа.
Реформация XVI века немного изменила традиции, отбрасывая большую часть обрядов, якобы вдохновлённых идолопоклонством.
Но и реформа с народом, с вечными памятками сразу резко порвать не могла. То, что поздней полностью отбросила, поначалу должна была терпеть. Хотя двор воеводы Фирлея был уже полностью протестантским, его жена-католичка, много домочадцев и придворных того же вероисповедания отмечали праздничные дни согласно старой традиции. Накануне Рождества для католиков-придворных накрыли отдельный стол, который заняла со своими домочадцами красивая и молодая Мнишкова, последняя жена Фирлея.
На зимнем небе показались звёзды, накрыли на стол и для бодрствующих и ожидающих Рождества христиан началось скромное, при некоторой изысканности, застолье; оно началось с приломления оплатки и пожеланием счастья.
Наступающий праздник всем давал хорошее настроение и, несмотря на уважение к воеводине, которая, впрочем, сама с трудом могла согласовать важность матроны с молодым своим возрастом, придворные в конце начали улыбаться и наполовину тихо говорить. Уже поздним вечером встали из-за стола, но никто из католиков не думал идти спать, все, стар и млад собрались идти
