В Югославии очень многие, если не все, приняли Тито как своего лидера и даже восхищались им. Многие югославы и сегодня вспоминают годы его правления как золотой век.
Бытовало мнение, что разрыв Югославии с Советским Союзом явил собой триумф национализма. Проводились параллели с Великой Французской революцией, трансформировавшейся в наполеоновский империализм. Югославию стали рассматривать первой в ряду националистических коммунистических стран – таких, как маоцзэдуновский Китай, Албания Энвера Ходжи или Румыния Чаушеску, каждая из них, как известно, была более или менее враждебно настроена к Советскому Союзу.
Совсем недавно мы были свидетелями противоборства коммунистических государств – Вьетнама, Китая и Камбоджи, фактически, воевавших друг с другом, демонстрируя неприкрытую национальную ненависть.
Разрыв с СССР до известной степени способствовал объединению сербов и хорватов перед лицом внешней опасности. Следует, однако, признать, что на деле югославского национализма или патриотизма никогда не существовало.
Более того, вряд ли можно объяснить национализмом тот факт, что Югославия развилась в либеральную и терпимую форму коммунизма. Ничего подобного не наблюдалось в других националистических государствах, таких, как Китай, Румыния, Албания или Северная Корея, каждое из которых в свое время являло собой бледную тень Советского Союза. Некоторые коммунистические правительства пытались сделать режимы более приемлемыми для своих подданных, в особенности это проявилось в Польше и Венгрии, в 1968 году – в Чехословакии, а с недавних пор – во Вьетнаме.
Но ни одно из них не достигло той свободы, которой пользовались югославы.
Иногда говорят, что именно экономическая необходимость вынудила Тито сделать свой режим более толерантным и что он начал реформы в обмен на финансовую помощь Запада.
Однако Чаушеску, например, получал от Запада и оружие, и финансовую помощь, нисколько не ослабляя при этом своей тирании. Фидель Кастро в настоящее время, когда пишутся эти строки, позволяет своим соотечественникам умирать от голода, отстаивая принцип «свобода или смерть». Историки, испытывающие влияние марксизма, полагают, что в силу исторической предопределенности Югославия просто должна была развиваться именно так, а не иначе.
Но почему же тогда в других странах не происходило ничего подобного?
Ответ, сводящийся к тому, что все объяснялось волей Тито и его окружения, вряд ли является исчерпывающим.
… В дни «информбюровского» кризиса[402] Тито решил жениться на своей верной Йованке. В 1951 году его поразил недуг – воспаление желчного пузыря. И до и после операции Йованка неустанно ухаживала за ним. Когда Джилас приехал в больницу навестить вождя, заботливая Йованка поинтересовалась у него: «Что же будет, товарищ Джидо?»[403]
Джилас добавляет, что она впервые обратилась к члену Политбюро с подобным вопросом.
В 1952 году, после своего выздоровления, Тито женился на Йованке. По свидетельству Джиласа, болезнь Тито еще больше укрепила его дружбу с триумвиратом.
«Впервые после войны мы почувствовали единение с ним – дружественное и теплое, и мне казалось, что так теперь будет всегда», – позднее писал он. Что же касается Йованки, то, по словам Джиласа, «руководители относились к ней с нежностью и доверием»[404].
На более низких уровнях партийной иерархии женщины относились к Йованке более ревниво. Сначала та сильно нервничала и стеснялась, но затем переменилась в обратном направлении, и ее стали обвинять в чрезмерном щегольстве, высокомерии и вульгарности.
Джилас утверждает, что сыновья Тито возмущались своей мачехой. Старший – Жарко – потерявший в годы войны руку, ненавидел ее лютой ненавистью. Младший, Мишо, когда немного подрос, превратился в мрачного юношу. По словам Джиласа, Йованка хотела иметь собственных детей, чего Тито никогда не обещал. Тогда молодая жена вождя активно занялась общественной жизнью, стала часто вращаться в среде актеров, кинематографистов, журналистов. Ходили слухи о ее тесных связях с просоветски настроенными генералами. Виною тому якобы являлась «ее сербская кровь»[405].
Несмотря на все это, Тито наверняка получал удовольствие от супружеской жизни.
Вполне возможно, что счастье в семейной жизни отчасти определяло приподнятое настроение, в котором он пребывал, проводя либеральный курс в экономике, праве, международных отношениях, средствах массовой информации.
Коллективизацию сельского хозяйства, которая в 1949 году началась самым серьезным образом, повернули в обратном направлении таким образом, что к 1953 году деколлективизация была почти полностью завершена.
Крестьянам по-прежнему не разрешалось владеть большими хозяйствами или использовать наемный труд, но им стали платить по разумным ценам за производимую ими сельхозпродукцию, вследствие чего в городах в изобилии появилась еда.
Главный властитель экономики Борис Кидрич начал разрабатывать свой собственный план централизации экономики и усиления государственного контроля, допуская существование лишь мелких частных предприятий.
На белградской улице, где я жил в 1953-1954 годах, находились целые ряды частных ресторанов, кафе и магазинчиков, где продавалось все – начиная от пирожков и кончая часами. Здесь можно было купить и дамские шляпки, и образки святых.
Уже в 1950 году Кардель и Джилас обсуждали вопрос о создании органов рабочего самоуправления на госпредприятиях. Сначала Тито выступил против этой идеи, утверждая, что рабочие еще не созрели для этого, но позднее одобрил эту концепцию, сказав следующее: «А ведь это действительно по-марксистски: заводы – рабочим».
Приняв идею в принципе, Тито в том же году сам выдвинул план формирования рабочих советов самоуправления[406].
Хотя западные экономисты с иронией относились к рабочим советам, последние кое-где оказались весьма эффективными. Поскольку зарплата зависела от высокой производительности труда, советы не принимали на работу нерасторопных руководителей, особенно коммунистических выдвиженцев. Бывшие партизаны и ветераны-партийцы перешли из промышленности в административные органы, армию и полицию.
Как-то раз я провел целый день в разговорах со служащими заводоуправления и рабочими на швейной фабрике в Сараеве и пришел к выводу, что она управляется гораздо эффективнее, чем ее аналог, который я посетил в Ланкашире.
Реформа судебно-полицейских органов была начата Ранковичем в 1951 году с ошеломляющего документа, озаглавленного «О дальнейшем усилении юридической системы и осуществлении законности». Ранкович показал, что вся система была пронизана беззаконием и несправедливостью. Разные суды выносили совершенно разные приговоры за одно и то же преступление. Он приводил примеры грубых нарушений гражданских прав различными учреждениями. Несправедливые приговоры составили в Сербии – 40, в Черногории – 47 процентов от общего числа.
В Боснии-Герцеговине ПО из 184 судей не имели юридического образования, а у трех судей краевого масштаба вообще было лишь начальное образование.
Джилас совершенно справедливо заметил, что «значимость и действенность этой сокрушительной критики в большой степени усиливались тем фактом, что все это исходило от главы всех полицейских ведомств, который в то же самое время являлся и секретарем КПЮ»[407].
В какой еще стране глава МВД попытался бы уменьшить, а не усилить свою власть?
Возглавляя аппарат пропаганды, Джилас способствовал либерализации литературы и прессы, особенно добиваясь при этом беспристрастного и широкого освещения процессов, происходящих на Западе. Уже в 1951 году в Югославии стали публиковаться книги и статьи о советском «архипелаге ГУЛАГ». Однако при этом умалчивалось о Голом острове. Может показаться странным, но в своих нападках на Тито русские тоже не упоминали о жестоких наказаниях, которым подвергались югославские «информбюровцы».
Известных югославов, особенно журналистов вроде Джиласа и Дедиера, посылали за границу для встреч с политиками-некоммунистами и для написания книг, навеянных этими поездками.
Находясь в Лондоне, Джилас встретился с Черчиллем, который поинтересовался, как поживает его «старый друг Тито». Там же Джилас познакомился с политиком-лейбористом Эрнестом Бевином, который вызывал его неизменное восхищение.
Он совершил большую поездку по Востоку, где прекрасно нашел общий язык с индийскими социалистами, не забыв при этом сделать остановку в Дамаске, чтобы купить материал из верблюжьей шерсти на пальто для Тито.
Другой старый товарищ по партии, Моше Пьяде, на просьбу генсека привезти ему какой-нибудь подарок из зарубежной поездки ответил в том духе, что он сражался в годы войны не для того, чтобы в последние годы жизни выступать в роли мальчика на побегушках.
