Обитая светло-голубыми коврами с видами Павловска, вытканными на них с высоким совершенством, комната вела на половину Марии Федоровны.
Но они пошли в Рафаэлевскую ложу и вступили в частную библиотеку Павла Петровича. Там стояло шесть шкафов красного дерева, а на них двадцать великолепных ваз.
— Эта дверь, — сказал, понизив голос, Коцебу, — в кабинет-спальню его величества! Подождите здесь. Император в скорости выйдет.
Коцебу исчез.
Принц и спутник его остались перед роковой дверью. Этот огромный, ледяной дворец, по бесконечным, великолепным покоям которого они блуждали, казался принцу сказочным. Это был Рай, но такой же ужасный, полный повисшего под потолками тумана, с пятнами плесени, с наросшими хлопьями грибов, с намерзшим льдом и комами изморози, как и Пургаторий колоннад, лестниц и лабиринта коридоров и как мрачный Ад сокровенных недр крепости, окруженной со всех сторон глубокими каналами, тонущей в постоянных туманах.
И за этими дверями скрывался властитель холодного замка и всех его сырых плесневелых и обледенелых великолепий.
— Nun, Gott sei uns gnadig! — боязливо творил молитву Дибич.
VII. Браво! Браво!
Роковая дверь отворилась.
В библиотеку вошел император.
Павел Петрович был совершенно такой, каким принц его давно знал по множеству портретов: сухопарый человек среднего роста с крайне невзрачными чертами бледно-желтого лица. Глаза его были сощурены, словно его слепил дневной свет; верхняя губа отвисла, нижняя выпятилась вперед; нос короткий и приплюснутый.
На нем был старомодный, синевато-зеленый мундир с простым красным воротником и такими же обшлагами, без лацканов, без золотых пуговиц, аксельбантов и белого сукна панталоны в высоких ботфортах. Голова густо напудрена, но коса не очень длинна. В прорези мундира вдета шпага. Шитья не было, но левую сторону груди украшали две звезды. Несмотря на странное впечатление, производимое его внешностью во всей ее совокупности взор императора не имел ничего устрашающего и даже показался принцу добрым, быть может, потому, что он настроен был увидеть какое-нибудь чудовище вроде сказочного людоеда…
По данному ему наставлению, принц должен был преклонить одно колено перед самодержцем, но это никак ему не удавалось.
Напрасно силясь согнуть жесткое голенище высокой ботфорты на левой ноге, он внезапно рухнул на оба колена. От императора не укрылось, чего стоило принцу все это усилие и как твердо он преодолевал упорство своего голенища. Он улыбнулся, причем неприятные черты лица его озарились светом и смягчились, потом поднял принца обеими руками вверх, опустил на стул и сказал своим особенным сиповатым голосом:
— Садитесь, милостивый государь! Как вы провели ночь у нас? Что вам снилось?
— Ничего, ваше величество, не снилось, — простодушно отвечал принц.
Ответ этот, по-видимому, совершенно поразил и ужаснул Дибича. «Друг» государя, более удачно преклонив колено перед монархом и облобызав поданную ему Павлом руку, теперь стоял с белым лицом, опустив глаза, и дрожал мелкой дрожью.
— Да, да, — поспешил прибавить принц беспечно, кивая Дибичу, чтобы ободрить его, — я слишком устал, и потому не видел никакого сна.
Дибич посинел, словно на горле его затянули петлю.
— Вы еще в том счастливом возрасте, когда ночью часто ничего не снится, а наяву грезятся прекраснейшие сны, — милостиво сказал император.
Взор Дибича прояснился, и он несколько отдохнул, хотя продолжал пребывать в оцепенении от смелости принца, так запросто беседующего с грозным властелином.
— Подлинно, ваше величество, мне наяву снятся изумительные сны, — бойко говорил принц Евгений. — Разве это не сон наяву: вдруг из маленького Оппельна перенестись в столицу величайшей в свете империи, в этот дворец и беседовать с вами?
— Да, да, вы правы, милостивый государь! — подтвердил Павел, — вы совершенно правы. Жизнь человеческая — сон. И когда мы умираем, то просыпаемся. Это великая мысль!
— Но я бы желал пока подольше не просыпаться, — сказал принц.
— Ну, конечно, обманчивый сон земной жизни еще нов для вас и занимателен. Это еще розовый, утренний сон. И я когда-то знал его. Но под осень дней жизнь наша становится хмурым бредом, и мы, наконец, жаждем пробуждения; только цепи долга заставляют нас идти земной, скорбной долиной.
— Я полагаю, ваше величество, — вспомнив прусский закон о дезертирах и всю историю, которую ему пришлось из-за него претерпеть, сказал принц Евгений, — я полагаю, ваше величество, что сам человек не имеет права распоряжаться своей жизнью Старый прусский закон гласит, что неудачный самоубийца должен быть судим, как дезертир короля.
— Прекрасно, милостивый государь! Если самоубийцы и не могут почитаться дезертирами своих царей, то они явно дезертиры Царя царей, пославшего их сюда на борьбу со своими страстями и по роками и со злом и князем мира сего, клеветником и обольстителем. Самоубийца — дезертир христианской армии Царя царей! Поэтому он и получит строжайшее осуждение в загробной жизни. А, Дибич! — коснувшись плеча барона, милостиво сказал государь, — какого философа ты привез к нам!
— О, ваше величество, успехи его высочества чрезвычайны!.. — проговорил тут Дибич, расцветая, и по-петушиному даже вздернул голову.
Но император уже опять обратился к принцу:
— Вам понравится у нас, — сказал он. — Сколько вам лет?
— Тринадцать, ваше величество.
— Видели свет?
— Я имел честь вам доложить, что увидел его тринадцать лет тому назад.
— Не о том речь, — возразил с улыбкой император. — Я спрашиваю, случалось ли вам путешествовать? Видели ль людей и…
На этом принц прервал его. Дибич побледнел снова.
Принц, не обращая на него внимания, оживленно заговорил:
— Я мало еще видел посторонних людей и никогда почти не покидал своего местожительства; но люди везде одинаковы и здесь такие же, как у нас.
— Я этому рад, — возразил, от души засмеявшись, император, и черты лица Дибича озарились счастьем. — Я рад, что вы так скоро освоились с нами; а чего еще не знаете, тому скоро научитесь.
— Ах, Боже мой! — воскликнул принц. — Жизнь слишком коротка, чтобы научиться всему, чему мы должны и чему хотели бы научиться.
— Браво! — вскричал император, значительно взглянув на Дибича и милостиво подмигнув принцу.
Затем он быстро встал со стула и, послав принцу поцелуй рукой, вышел, приговаривая:
— Очень рад, милостивый государь, нашему знакомству! Очень рад! Очень рад! Подождите, я доложу о вас императрице.
Император все время говорил по-немецки совершенно чисто.
Когда звук шагов государя затих в Рафаэлевской галерее, ведущей на половину государыни, Дибич воздел глаза и ладони к потолку библиотеки и прошептал:
— Благодарение Богу! Император к нам милостив!
VIII. C'est excellent!
Через некоторое время в библиотеку вошла под руку с государем императрица Мария Федоровна.
Появление ее было подобно сошествию олимпийской богини из тех, что купались в море света на плафоне в овальной гостиной замка. Как зеркало светлые, черты ее прекрасного лица составляли разительную противоположность с курносой маской императора.
Она остановилась в нескольких шагах и сказала супругу, пристально глядя на Евгения:
— Il a l'air bien nourri!
— C'est un joli garcon! — отвечал император.
Принц поспешил произнести довольно витиеватое приветствие по-французски.
— Смотрите, он весьма недурно говорит по-французски! — сказал император. — Браво, милостивый государь!
— Ваше величество, я обучен несколько и русскому языку, — поспешил похвастать Евгений.
— Вот как! Но ведь русский язык чрезвычайно труден для вас, немцев. И где же вы этому выучились?
— Дома в Карлсруэ у меня был учитель русского языка.
— Русский учитель в Карлсруэ! Прекрасно! — хлопая в ладони, сказал Павел. — Нет, как он обучен, а? Не то, что наши российские олухи!
— Это меня удивляет, — сказала императрица. — Родители моего племянника, конечно, сделали все возможное, чтобы Евгений был достоин ваших милостей, государь.
— Он обучен отлично, я это и говорю. Но почему наши русские растут невеждами? Сыновья вельмож в его лета только и знают, что лазить на голубятни.
Тут одобренный похвалами принц чересчур развязно вмешался в разговор:
— Ваше величество совершенно ошибаетесь, я боюсь, что не выдержу экзамена, но буду прилежно учиться и, может быть, наверстаю то, чего мне недостает.
— Браво! браво! — вдруг громко сказал император. — Браво! браво! браво!
И так повторял в продолжение целой минуты почти беспрестанно.
Императрица, видимо, несколько встревожилась этими бесконечными «браво» и заметила, что в Европе юноши более путешествуют, причем многое видят.
