Еще должна говорить сестра Психеи и ее подучивать! Потом она прячет лампу и меч и ночью внезапно освещает монстра с целью отсечь ему голову и видит Амура! Это так интересно! Они наливали в чашку воды и спирта. Спирт горел, и Психея капает на щеку Амуру! А потом еще работы, которые Венера задает Психее! Puiser á une fontaine une onde noire et fetide![26] Это так смешно! Потом идти в ад к Прозерпине за коробкой, которую нельзя открывать! Это так интересно! Они насыпали в коробку толченого угля и, открывая ее, Психея вытряхивала себе уголь на лицо!
Девочки окружили ротмистра и, пуская в дело бессознательное кокетство, умоляли позволить продолжать игру. Только Амур и Психея не говорили ни слова.
Ротмистр был неумолим.
— Я должен вам заметить, ротмистр, — сказал самым скрипучим голосом Дибич, вновь теряя добродушие и превращаясь в обычную деревянную, напыщенную фигурку, — я должен заметить, что я тоже имею честь быть воспитателем принца, уже по званию моему помощника начальника корпуса. И я не нахожу ничего предосудительного в забаве детей. Как бы иначе я и допустил сию забаву!
— Со своей стороны, и я должен сказать то же самое, — вмешался преподаватель мифологии. — Миф о Психее и Амуре есть один из возвышеннейших в баснословии древних. Это признано учеными давно. Этот миф, как и другие, я имею честь преподавать благородному юношеству шляхетного корпуса и всегда снискивал признательность моего начальника, что его превосходительство, здесь самолично присутствуя, сами подтвердить имеют:
— Да! да! да! — подтвердил генерал Клингер. — Мифология преподается в корпусе по высочайше утвержденной инструкции!
— Ввиду сего, — подхватил преподаватель мифологии, — замечание ротмистра я нахожу лично для меня обидным и совершенно неосновательным!
— Играйте, дети! — решил Дибич.
— Да! да! пусть играют! — рассеянно сказал Клингер, погруженный в расчеты партии пикета.
— Пусть играют, но только его высочество воздержится от участия в сей странной игре и играть не будет!
— Нет, будет играть принц! — наступая на ротмистра и тыча ему мимо носа пальцем, — крикнул Дибич.
— Нет, принц играть не будет! — тоже наступая и тоже тыча пальцем, кричал ротмистр.
— Нет, будет!
— Н-нет не б-будет!
— Н-н-не-е-т б-б-у-у-дет!
— Н-н-не-е-т н-не б-б-у-у-д-дет!
— Я как преподаватель мифологии шляхетного корпуса, имею высочайше на сей счет преподанные указания, сам предложил детям сию забаву, развивающую воображение и сердце нежностью ужасного и ужасом нежного в связи с чистейшей нравственностью, коей сей мир благоухает! — кричал преподаватель мифологии полковник фон Обенхейм.
— Инструкции корпуса для меня неизвестны, я соображаюсь с инструкциями принца-родителя, поручившего мне нравственность августейшего дитяти! — кричал в ответ ротмистр фон Требра. — И во всяком случае я завтра же представлю все на усмотрение обер-гофмейстерины ее величества графини Ливен.
Едва ротмистр произнес это имя, как воцарилось зловещее молчание.
Затем Дибич переменившимся, голосом сказал, что, впрочем, не о чем спорить, так как все равно пора идти ужинать.
Дети хором тоже заявили, что им уж и не хочется больше играть.
Клингер, оттолкнув карты, встал и, подойдя к ротмистру, взял его под руку и увлек в столовую, заговорив о системах воспитания и свидетельствуя ему особливое уважение как педагогу, о талантах и знаниях которого он много услышал еще утром от барона Дибича.
XIII. Тетушкин секретный кабинетец
Сколько лестного ни говорил генерал Клингер за ужином ротмистру фон Требра, сколько ни старался его смягчить, представляя, что принц 6 юношеской невинности обошелся, может быть, во время игры фамильярнее, чем допускала благопристойность, с фрейлиной Лотхен, но что она сама, как дочь весьма почтенных родителей, дышит невинностью первобытного рая, все же отвращение фон Требра к вечерним собраниям у Дибича побудило его доложить на другое утро обер-гофмейстерине графине Шарлотте Карловне о совершаемых у Дибича бесчинствах.
Купидон уже никогда более не видал своей Психеи.
Было сравнительно поздно. В сладкой дремоте принц Евгений нежился в пуховой торжественной постели. На этот раз спальня прогрелась стараниями истопника, с которым принц уже успел вступить в самую тесную дружбу. Несмотря на свой комический русский язык, он имел с ним перед сном долгую беседу, в то время, как тот вторично, сидя на корточках, топил печь покоя.
Ротмистр вдруг отдернул занавеси кровати со строгим выговором за вчерашнее поведение.
— Вставайте, ваше высочество, вставайте, — говорил ротмистр. — Вам придется дать ответ Шарлотте Карловне!
— Что такое? — вскакивая, спрашивал принц. — Какая Шарлотта Карловна?
Он ничего не помнил и не понимал.
— О вашем непристойном вчера обхождении с девицей Лотхен уже известно обер-гофмейстерине ее величества!
Принц вспомнил вчерашнее и сладкие золотые сны, которые снились всю ночь, когда он то ловил Психею, носясь за ней на крылышках над цветами, то обнимал и целовал ее в голубой парадной спальне императрицы, то вдруг ротмистр в виде чудовищного шмеля, вываленного в толченом угле, нападал на них и чернил нежные, алые щеки и радужные крылышки Психеи! Принц весело засмеялся этим снам.
— Смейтесь, ваше высочество, смейтесь! — строго сказал ротмистр. — Как бы не заплакать.
— Ах, ротмистр! А я еще сам попросил Дибича пригласить вас на вечеринку, чтобы вы могли поговорить с Клингером и Коцебу о новой немецкой драматургии и философии Канта! — сказал принц.
— Прошу ваше высочество помнить, что мы не в Германии. Я здесь только выполняю инструкцию вашего родителя, а драматургию и Канта оставил по ту сторону русской границы!
— И вы тоже! — горестно сказал принц и стал одеваться.
Когда он был готов, ротмистр объявил, что после кофе они сейчас же должны ехать во дворец к Шарлотте Карловне.
Мурашки пошли по коже мальчика, когда он представил себе старого грифона. Теперь он подъезжал к Михайловскому замку почти в таком же состоянии, как накануне Дибич.
Входя в приемную строжайшей и серьезнейшей обер-гофмейстерины своей тетки, он про себя повторил молитву Дибича:
— Nun, Gott sei uns gnadig!
Шарлотта Карловна, выйдя, сначала окинула трепещущего принца с ног до головы взглядом точащей яд виперы и скорее сунула, чем подала, ему в губы руку для поцелуя.
Резким голосом, по-немецки, принялась она читать ему длиннейшую предику, выставляя на вид все неприличие вчерашнего его поведения.
— Соучастница во вчерашней вашей непристойной игре по моему приказанию уже подвергнута наказанию розгами. Что касается вас, то сие находится в зависимости от высокой руки императрицы! Ее величество сами определят степень вины вашего высочества и соразмерное наказание!
Вслед за тем обер-гофмейстерина повела Евгения в покои императрицы-тети.
Императрица встретила Евгения расстроенная и сейчас же стала говорить о том, как она огорчена его дурным поведением, о коем должна написать его родителям. Она говорила так проникновенно, что и сама, наконец, заплакала и принц стал проливать слезы, целуя ее руки и платье и умоляя о прощении. Императрица, наконец, привлекла его к себе и целовала в лоб, повторяя: «Как ты напоминаешь мне моего брата!»
После этого принц уже не сомневался, что тем дело и кончится.
Но вдруг императрица встала и, вздохнув, кротко произнесла:
— Делать нечего, пойдем!
Вслед за тем она крепко взяла его за руку и повела по холодным великолепным залам дворца. При прохождении мимо одних дверей, в щель их мелькнули розовые личики великих княжон и раздался их громкий шепот:
— Его ведут в секретный кабинетец.
Услышав слова о «секретном кабинетце», его высочество генерал-майор и шеф драгунского полка, кавалер Мальтийского ордена, почувствовал себя очень неприятно.
Роковой тетушкин кабинетец находился в отдаленнейшем уголке дворца. Что там произошло, на то в анналах Российской империи не сохранилось никаких указаний, и самые тщательные архивные разыскания в означенном направлении ученых исследователей, надо думать, не дадут никаких результатов.
Известно только, что когда императрица Мария Федоровна и принц Евгений вышли из секретного кабинетца, из глаз обоих капали крупные слезы.
Единственное лицо, которому принц вечером поведал все, что произошло в кабинетце, был истопник, но этот русский простой мужик не оставил мемуаров, так как был неграмотен.
XIV. Вечернее собрание
Принц Евгений с воспитателем бароном Дибичем должен был присутствовать на вечерних интимнейших собраниях императора, которые отличались тем, что на них все было совершенно так, как бывало на вечерних собраниях Фридриха Великого.
