— Янка!
— Да, Миците.
— Ты можешь поцеловать меня. Я никому не скажу.
Ей было восемнадцать лет, она пятый год училась в средней школе. Но иногда взрослые люди ведут себя как дети.
— Если ты этого хочешь…
— А ты сам нисколько?
Он поцеловал ее. Она захотела еще раз поцеловаться. И не как-нибудь, а по-настоящему, по-особенному, как целуются в фильмах кинозвезды.
— Ты когда-нибудь это видел, Янка?.. Я ничего не скажу… Куда ты пошел?
— Я думаю, нам пора идти.
— Стряхни с меня сено.
Она больше не взяла Янку под руку и до самого дома молчала. Шла быстрыми шагами впереди Янки и, когда он что-нибудь говорил, отвечала коротко и сухо, словно нехотя:
— Да… Нет… Вот как…
В корчме еще продолжалось праздничное веселье. Елка, зажженная для званых гостей, потухла, теперь слышалось пение, угощение шло за счет гостей. Наружная дверь не была заперта, потому что время от времени кто-либо из гостей выходил во двор полюбоваться звездами. Никем не замеченные, Янка и Миците прошли в дом. Янка сразу же отправился в свою каморку, а Миците — на хозяйскую половину. Общество этих забулдыг совсем ей не нравилось, несмотря на то, что они были друзьями отца и лучшими его клиентами.
— Сегодня не придется поспать, — сказала Миците матери.
— Скоро разойдутся, — успокоила ее Анна.
— Но я не могу слушать их болтовню, — не унималась Миците. — Хвастовство пьяниц — самая отвратительная вещь на свете.
— Так-то оно так. Мне и самой другой раз надоедает. Да ведь что поделаешь, — вздохнула мать.
— Знаешь что? Я лучше пойду поболтаю с Янкой. Только не говори папе, что я дома, он еще вздумает показывать меня гостям.
— Нет, нет, не скажу. Но разве ты есть не хочешь?
— Дай что-нибудь, я захвачу с собой.
Минутой позже она, не постучав, вошла к Янке, неся в одной руке блюдо со сладкими пирогами, в другой — полбутылки вина.
— Там настоящий ад, — сказала Миците. — Я посижу здесь, пока они не уйдут. Возьми ватрушку. Это вишневая наливка, такая густая, что губы липнут.
Она опять была весела и любезна. После поздней прогулки по морозному воздуху ужин пришелся весьма кстати. Наливка оказалась не только сладкой, но и крепкой, возможно, в нее добавили немного спирта.
— О чем ты вечно думаешь? — спросила Миците, когда разговор оборвался по вине Янки.
— Неужели действительно похоже на то, что я думаю?
— Я часто это замечаю. Ты, наверно, мечтаешь о той, которую когда-то поцеловал.
Нет, об этом он сегодня совсем не думал: Айя — это не Лаура, и Миците ничего не знала о них.
— Может быть, я думаю о тебе, — ответил он шутливо.
— Тогда ты, вероятно, представил на моем месте ее? Я тебе не запрещаю, думай что хочешь, но ведь со мной ты можешь хоть немного поговорить.
Разговаривать с Миците он, конечно, мог, но вообразить на ее месте Лауру… Лучше бы она не напоминала — сразу стало грустно.
— Знаешь что? Мы лучше закроем дверь на ключ, — предложила Миците. — Забредет еще какой-нибудь забулдыга, его не выставишь потом.
Она сама встала и закрыла дверь. Потом, сев на козлы, где была устроена постель Янки, начала поигрывать носками туфель, любуясь своими маленькими красивыми ногами.
— Кто спит за этой стеной? — спросила она.
— Никто. Там кладовая.
— А с другой стороны?
— Там лестница на второй этаж. Разве ты не знаешь расположения дома своего отца?
— Я хотела проверить, знаешь ли его ты, — тихо засмеялась она. — Сейчас при огне у тебя, вероятно, не хватило бы духу поцеловать меня. Ты и в темноте был не очень смел.
Только одно у нее было на уме.
— А у тебя хватило бы?
— Зачем спрашиваешь? Попытайся. Но нет, лучше все-таки потушим огонь.
Заметив, что Янка колеблется, она опять встала и сама погасила огонь. В темноте послышался сдержанный смех девушки. Но это была не Лаура, все ее намеки проходили мимо сознания Янки. Он даже не пытался понять их. Ясно, что так мог поступить только последний глупец. Миците это и заявила ему:
— Ты дурак. Скучнейший и наивнейший парень из всех, кого мне приходилось видеть.
Когда он и после этого ничего не понял, она стала нервничать.
— Ты еще помчишь библейский рассказ об Иосифе и жене Потифара? [21]
— Да, и что же?
— Хочешь быть таким, как Иосиф? А мне больше нравится царь Давид.
Они беседовали на библейские темы до тех пор, пока в сенях не послышался пьяненький разговор уходящих гостей и хриплый голос Мартына Зитара не поставил над всеми сегодняшними событиями точку:
— До свидания, друзья!
Другому, не совершившемуся событию поставило точку гневное сопрано Миците:
— Чучело! Я этого не забуду.
Не объяснив значения этих слов, она шумно, намеренно грохоча, открыла ключом дверь и вышла, оставив растерянного Янку в темноте.
Наутро трактирщик Мартын имел с племянником не совсем обычный разговор, смутивший последнего больше, нежели странное поведение Миците накануне вечером.
— Ты у меня, парень, берегись, чтобы я тебя с волчьим паспортом из дому не отправил, — пригрозил Мартын, лично явившись в каморку Янки.
— За что же? — удивился Янка.
— Ну, не притворяйся, не притворяйся, — прошипел Мартын. — Миците все рассказала.
— Да что все-то?
— Ах ты, щенок этакий! Он еще делает вид, что ни «а», ни «бе» не знает. Скажи мне, зачем ты девочку повел в сарай? Чего ты к ней приставал? Закрыть на ключ дверь, погасить лампу, а потом вести такие разговоры! Смотри, как бы я тебе не оторвал уши!
— Я ничего не понимаю…
— Выходит, Миците врет? — Мартын вспылил еще больше. — Посмей только еще приставать к ней! Из жалости я поселил тебя под моей крышей, а у тебя на уме всякие пакости. Я с тебя теперь глаз не спущу. Как только замечу что-нибудь, выгоню вон!
Сказав это, он удалился.
Немного погодя и Анна, встретив Янку, огорченно покачала головой:
— Как тебе не стыдно. Ты ему доверяешь как родному, а он…
Никто больше не хотел разговаривать с Янкой, и весь праздник в корчме царила угрюмая тишина.
Янку душила злоба. Если бы Миците была парнем, он бы поколотил ее, но она была девушкой и могла безнаказанно ходить куда хочет и делать что ей вздумается, защищенная преимуществами своего пола от всяких неприятностей.
Встречаясь с Янкой в присутствии других, она принимала гордый и оскорбленный вид и даже не смотрела в его сторону. Но если вблизи никого не было, она весело и вызывающе усмехалась ему. «Это за то, что ты такой, — казалось, говорила ее озорная улыбка. — Я озорная, и я так поступаю, и ничего ты со мной не сделаешь».
С ней действительно ничего нельзя было поделать. Она женщина, существо, которое берегут и лелеют. Сердиться не имело смысла, поэтому Янка, позлившись некоторое время, перестал расстраиваться и отнесся к происшедшему юмористически. Это просто веселое происшествие, где нет ничего серьезного.
5
Сразу же после праздников Янка отослал в несколько редакций свой «новый урожай»: по рассказику — в две газеты и несколько стихов в журнал. Если б это напечатали, на небосводе латышской литературы должна была показаться новая звезда, ничуть не бледнее ранее взошедших светил. Следует лишь немного подождать, пока почта и редакторы выполнят свои обязанности. О, как они обрадуются, вскрыв пакеты Янки:
— Смотрите, у нас появился новый талант! Побольше бы таких…
Жирным шрифтом будет напечатано имя автора (псевдоним, конечно), и широкий круг читателей сразу почувствует, что у этого молодого писателя совсем другая хватка, чем у остальных.
А пока Янка опять занимался обычной работой — студил руки в холодной морской воде, обдирал в кровь пальцы, развязывая замерзшие узлы на сетях, и его одежда пропитывалась кисло-соленым запахом рыбы. Но дух его, словно голубь, витал над поверхностью вод, над буднями и всеми житейскими трудностями. Янка жил надеждами и считал дни.
«Теперь мои рукописи уже на столах редакторов. Сейчас их вскроют и прочтут. Сегодня их, наверно, уже набирают. Завтра-послезавтра я найду в газетах что-нибудь приятное».
Ничего он не дождался. Его рассказы не были напечатаны ни через неделю, ни через месяц. И напрасно искал он ответа в отделе редакционных писем. Видимо, его произведения сочли настолько глупыми, что редакторы даже не ответили. Только толстый журнал отозвался на посланные Янкой стихи. Но какой это был ответ! Имели ли они право так ответить молодому таланту: «Оставьте Пегаса в покое. Неужели вы не замечаете, что в ваших стихах есть все, кроме поэзии?»
Его, правда, немножко обескуражил насмешливый тон ответа и молчание остальных редакторов. Но разве это может напугать сильного молодого человека? Ничуть. Если б ему не предстояло в скором времени идти на военную службу, он бы им показал, как пишет Ян Зитар. Только терпение, терпение и настойчивость. Он как-нибудь соберется с духом и сам придет в редакцию — головы ведь не снимут.
