участие, я вас, говорит, в трюм заберу, в трюме в Марсель отвезу.
Хлудов. Что же? Долго я должен ее караулить?
Голубков. Я скоро вернусь и даю тебе клятву, что больше никогда ни о чем не попрошу.
Хлудов. Дорого мне обошлась эта станция. (Оборачивается.) Нет, нету.
Чарнота (шепотом). Хорош караульщик!
Голубков (шепотом). Не смотри на него, он борется с этим.
Хлудов. Куда же она сейчас пошла?
Чарнота. Это нетрудно угадать. Пошла у грека прощенья вымаливать, на Шишлы, в комиссионный магазин. Я его знаю.
Хлудов. Ну хорошо.
Голубков. Только чтоб не ушла на панель!
Хлудов. У меня-то? У меня не уйдет. Недаром говорил один вестовой — мимо тебя не проскочишь... Ну впрочем, не будем вспоминать... Помяни, господи! (Голубкову.) Денег нет?
Голубков. Не надо денег!
Хлудов. Не дури. Вот две лиры, больше сейчас нету. (Отстегивает медальон от часов.) Возьми медальон, в случае крайности — продашь. (Уходит.)
Вечерние тени гуще. С минарета полился сладкий голос муэдзина: «Ла иль Алла иль Махомет рассуль алла!»[145]
Голубков. Вот и ночь наступает... Ужасный город! Нестерпимый город! Душный город! Да, чего же я сижу-то? Пора! Ночью уеду в трюме.
Чарнота. Я поеду с тобой. Никаких мы денег не достанем, я и не надеюсь на это, а только вообще куда-нибудь ехать надо. Я же говорю — думал, в Мадрид, но Париж — это, пожалуй, как-то пристойнее. Идем. То-то греки-хозяева удивятся и обрадуются!
Голубков (идет). Никогда нет прохлады — ни днем, ни ночью!
Чарнота (уходит с ним). В Париж так в Париж!
Мальчишка-турок подбегает к шарманке, вертит ручку. Шарманка играет марш. Голос муэдзина летит с минарета. Тени. Кое-где загораются уже огоньки. В небе бледноватый золотой рог. Потом тьма. Сон кончается.
Конец третьего действия
Действие четвертое
Сон седьмой
...Три карты, три карты, три карты!..
Осенний закат в Париже. Кабинет господина Корзухина в собственном особняке. Кабинет обставлен необыкновенно внушительно. В числе прочего несгораемая касса. Кроме письменного стола — карточный. На нем приготовлены карты и две незажженные свечи.
Корзухин. Антуан!
Входит очень благообразного французского вида лакей Антуан, в зеленом фартуке.
Мсье Маршен маве аверти киль не виендра па зожурдюи, не ремюэ па ля табль, же ме сервирэ плю тар.
Молчание.
Репондэ донк кельк шоз![146] Да вы, кажется, ничего не поняли?
Антуан. Так точно, Парамон Ильич, не понял.
Корзухин. Как «так точно» по-французски?
Антуан. Не могу знать, Парамон Ильич.
Корзухин. Антуан, вы русский лентяй. Запомните: человек, живущий в Париже, должен знать, что русский язык пригоден лишь для того, чтобы ругаться непечатными словами или, что еще хуже, провозглашать какие-нибудь разрушительные лозунги. Ни то, ни другое в Париже не принято. Учитесь, Антуан, это скучно. Что вы делаете в настоящую минуту? Ке фет ву а се моман?
Антуан. Же... Я ножи чищу, Парамон Ильич.
Корзухин. Как — ножи, Антуан?
Антуан. Ле куто, Парамон Ильич.
Корзухин. Правильно. Учитесь, Антуан.
Звонок.
(Расстегивает пижаму, говорит, выходя.) Принять. Авось партнер подвернется. Же сюи а ля мезон[147]. (Выходит.)
Антуан выходит и возвращается с Голубковым. Тот в матросских черных брюках, сером потертом пиджачке, в руках у него кепка.
Голубков. Же вудрэ парлэ а мсье Корзухин[148].
Антуан. Пожалуйте вашу визитную карточку, вотр карт.
Голубков. Как? Вы русский? А я вас принял за француза. Как я рад!
Антуан. Так точно, я русский. Я — Грищенко.
Голубков жмет руку Антуану.
Голубков. Дело вот в чем — карточек у меня нет. Вы просто скажите, что, мол, Голубков из Константинополя.
Антуан. Слушаюсь. (Скрывается.)
Корзухин (выходя уже в пиджаке, бормочет). Какой такой Голубков?.. Голубков... Чем могу служить?
Голубков. Вы, вероятно, не узнаете меня? Мы с вами встретились год тому назад в ту ужасную ночь на станции в Крыму, когда схватили вашу жену. Она сейчас в Константинополе на краю гибели.
Корзухин. На краю... чего? Простите, во-первых, у меня нет никакой жены, а во-вторых, и станции я не припомню.
Голубков. Как же? Ночь... еще сделался ужасный мороз, вы помните мороз во время взятия Крыма?
Корзухин. К сожалению, не помню никакого мороза. Вы изволите ошибаться.
Голубков. Но ведь вы — Парамон Ильич Корзухин, вы были в Крыму, ведь я же вас узнал!
Корзухин. Действительно, я некоторое время проживал в Крыму, как раз тогда, когда там бушевали эти полоумные генералы. Но, видите ли, я тогда же уехал, никаких связей с Россией не имею и не намерен иметь. Я принял французское подданство, женат не был и должен вам сказать, что вот уже третий месяц, как у меня в доме проживает в качестве личного секретаря русская эмигрантка, также принявшая французское подданство и фамилию Фрежоль. Это очаровательнейшее существо настолько тронуло мое сердце, что, по секрету вам сказать, я намерен вскоре на ней жениться, так что всякие разговоры о какой-то якобы имеющейся у меня жене мне неприятны.
Голубков. Фрежоль... Значит, вы отказываетесь от живого человека! Но ведь она же ехала к вам! Помните, ее арестовали? Помните, мороз, окна, фонарь — голубая луна?..
Корзухин. Ну да, голубая луна, мороз... Контрразведка уже пыталась раз шантажировать меня при помощи легенды о какой-то моей жене-коммунистке. Мне неприятен этот разговор, господин Голубков, повторяю вам.
Голубков. Ай-яй-яй! Моя жизнь мне снится!..
Корзухин. Вне всяких сомнений.
Голубков. Я понял. Она вам мешает, и очень хорошо. Пусть она не жена вам. Так даже лучше. Я люблю ее, поймите это! И сделаю все для того, чтобы выручить ее из рук нищеты. Но я прошу вас помочь ей хотя бы временно. Вы — богатейший человек, всем известно, что все ваши капиталы за границей. Дайте мне взаймы тысячу долларов, и, лишь только мы станем на ноги, я вам свято ее верну. Я отработаю! Я поставлю себе это целью жизни.
Корзухин. Простите, мсье Голубков, я так и предполагал, что разговор о мифической жене приведет именно к долларам. Тысячу? Я не ослышался?
Голубков. Тысячу. Клянусь вам, [я] верну ее!
Корзухин. Ах, молодой человек! Прежде чем говорить о тысяче долларов, я вам скажу, что такое один доллар. (Начинает балладу о долларе и вдохновляется.) Доллар! Великий всемогущий дух! Он всюду! Глядите туда! Вон там, далеко, на кровле, горит золотой луч, а рядом с ним высоко в воздухе согбенная черная
