На этот запрос последовал утвердительный ответ от имени Генерального штаба, за подписью генерала Лукомского. Этот ответ генерал Батюшин поспешил отправить прокурору Крюкову.
«Густая» батюшинская редакция в этом ответе генерала Лукомского, о котором просил прапорщик Орлов, была наведена добросовестно. Подписывал ли эту бумагу генерал Лукомский не читая, или не понимал того, что он подписывал, остается тайной «военного командования». Однако и это заявление, подписанное генералом Лукомским, не убедило прокурора Крюкова в виновности сахарозаводчиков, и он заявил и в Ставке и министру юстиции о том, что не видит состава преступления в деле сахарозаводчиков и не находит возможным держать под стражей невинных. Крюков настаивал на назначение следствия над комиссией генерала Батюшина. Следует отдать должное прокурору Крюкову, ставшему на защиту поруганного закона и права, не устрашившегося военного командования. Линия поведения его была вполне определенной. Прикомандированный к комиссии генерала Батюшина товарищ прокурора Варшавской судебной палаты Жижин действовал иначе: говорят, это был родственник генерала Батюшина, и если бы дело о сахарозаводчиках удалось бы передать Жижину, как он всеми силами хотел, — то все бы пошло бы по задуманному и приняло бы, вероятно, другой оборот.
Положение Батюшина в связи с занятой позицией прокурором Крюковым становилось критическим. Тогда изобретательный прапорщик Орлов придумал новую комбинацию; он отправился на Кавказ, где нашел какого-то армянина, также прапорщика запаса, которого убедил подать ему заявление о том, что он слышал, что сахарозаводчики вывозят сахар из Персии через Турцию в Германию. Этим путем прапорщик Орлов думал помочь генералу Батюшину перетащить дело о сахарозаводчиках на Кавказ, по месту преступления. Ему казалось, что здесь будет легче решить дело по ст. 108 о государственном преступлении. Но и этот маневр прапорщика Орлова и генерала Батюшина успеха не имел. И тогда судебный следователь Новоселецкий сделал постановление об освобождении арестованных сахарозаводчиков. Таким образом, как ни старался Батюшин и его сотрудники разрешить дело военно-полевым судом за государственную измену и воспользоваться их имуществом, ему это не удалось.
10 февраля 1917 года я был выпущен из дома предварительного заключения. Одновременно был выпущен и Добрый. Остальные сахарозаводчики господа Бабушкин и Гепнер были освобождены в Киеве лишь 22 февраля 1917 года. Одновременно с освобождением военное командование сделало постановление о высылке меня и остальных сахарозаводчиков из пределов Европейской России, как лиц вредных.
На следующий день после освобождения (11 февраля) я был приглашен в сыскное отделение для получения проходного свидетельства на выезд в «не столь отдаленные места». Для выдачи проходного свидетельства чиновник сыскного отделения, смотря на меня, диктовал машинистке: «…глаза серые, волосы седые, нос прямой, особых примет нет».
— Вы художник, — сказал я чиновнику, — и, по-видимому, привыкли писать портреты прямо с натуры.
12 февраля я был у Н. П. Саблина, контр-адмирала свиты Его Величества, лица близкого к царской семье, и рассказал ему подробно историю дела сахарозаводчиков. Н. П. Саблин, возмущенный моим рассказом, на другой день должен был быть на завтраке в Царском Селе у их величеств и любезно предложил мне представить мое письмо лично государю императору. Я составил письмо с кратким описанием моей тридцатилетней деятельности в сахарной промышленности и ходатайствовал пред его величеством о полном прекращении дела о сахарозаводчиках. 13 февраля Саблин передал мое письмо государю императору, который, прочитав его внимательно и выслушав объяснения Саблина, отдал распоряжение вызвать для доклада по этому вопросу министров юстиции Н. А. Добровольского и внутренних дел А. Д. Протопопова. Они сделали доклад по делу о сахарозаводчиках. На докладе Протопопова его величество выразил желание лично выслушать меня об этой истории, имея в виду то обстоятельство, что дело это представляло громадный интерес в российском обществе.
20 февраля 1917 года в присутствии Протопопова я представил лично государю императору подробный доклад в царскосельском дворце. Государь интересовался многими деталями этого дела, после чего на представленном ему по этому поводу рапорте министра внутренних дел написал резолюцию: «Дело о сахарозаводчиках прекратить, водворив их на места их жительства, усердною работою на пользу родине пусть искупят свою вину, если таковая за ними и была».
О состоявшейся резолюции А. Д. Протопопов уведомил меня письмом от 23 февраля 1917 года за номером 61 781. Фотокопия письма при сем прилагалась. Это было, вероятно, последнее письмо министра внутренних дел, подписанное им накануне революции. В день получения этого письма я встретил у подъезда «Европейской» гостиницы бывшего министра финансов П. А. Барка и тот мне сказал, что на его докладе по делу о сахарозаводчиках его величеству угодно было сказать: «Я убедился, наконец, что генерал Батюшин действительно мерзавец».
В это время закончился процесс Монасевича-Мануйлова, и физиономия комиссии Батюшина, в которой тот принимал деятельное участие, определилась окончательно.
Присяжный поверенный Н. П. Корабчевский, работавший на этом процессе, дал такую характеристику Батюшину:
«Комиссия генерала Батюшина, созданная по просьбе генерала Алексеева, хорошего военного стратега, но весьма незавидного политика и плохого знатока людей, призванная бороться с хищниками тыла, сама быстро превратилась в алчного хищника, арестовывая направо и налево богатых людей, с исключительной целью наглого вымогательства. Я совершенно в этом убедился, участвуя в предреволюционном уголовном процессе Монасевича-Мануйлова в качестве поверенного гражданского истца графа Татищева».
Я привел мнения о генерале Батюшине и его комиссии прокуроров палат Заводского, Крюкова и известного присяжного поверенного Корабчевского — в руках этих лиц были дела батюшинской комиссии и компетентность их суждений по этому поводу не подлежит ни малейшему сомнению.
Вслед за сим в конце февраля 1917 года произошла революция, и Батюшин со своими сподвижниками Резановым, Логвинским и другими были арестованы по распоряжению Временного правительства и посажены в дом предварительного заключения, куда с такою легкостью Батюшин сажал или тех, которые ему мешали, или тех, имуществом коих он интересовался.
Единственным горячим защитником генерала Батюшина в это время явился В. Л. Бурцев. Причину этого следует искать в близости его к Монасевичу-Мануйлову, а этого последнего к генералу Батюшину и его комиссии. В. Л. Бурцев, будучи большим идеалистом, не видел всех отрицательных сторон своего ценного агента Монасевича-Мануйлова, имевшего возможности доставать В. Л. Бурцеву самые секретные сведения из недр российского правительства. Поэтому и защищал с жаром перед комиссией сенатора Бальца как Монасевича-Мануйлова, так и его друга Батюшина. Это был хороший жест благодарности со стороны В. Л. Бурцева, но все же трудно ему было обелить их.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
