При доме предварительного заключения имелась библиотека и лавка. Каталог библиотеки заключат в себе большой выбор русских классиков, кроме того, разрешаюсь получать из дому как книги, так равно вещи и съестные припасы. В лавке можно было купить всякую мелочь, как нитки, иголки, папиросы и прочее. Арестованные кормились на казенный счет, но там же при кухне, за определенную плату, можно было получать улучшенное довольствие, вплоть до рябчика я куропатки. В определенные дни можно было помыться в душе и даже в ванной, имелись доктор и церковь, которую можно было посещать также по очереди во время праздников и накануне их. Причем для таких «важных политических преступников», как я, в церкви также имелись одиночные камеры, в которые вводились арестованные. Оставшись один в камере, в день моего заключения я был настолько морально разбит и подавлен, что почти в течение трех суток оставался на койке без пищи и движения. Крики «чай», «кипяток», «гулять приготовиться» меня совсем не волновали.
Но человек живуч и быстро ко всему приспособляется. Чувствуя свою правоту, во мне закипела злоба и желание мести. Я знал, что мои друзья не дремлют. Я стал прогуливаться по камере, есть и пить, обдумывать все происшедшее. Через какое-то время я услышал стук в стенку то справа, то слева моей камеры. Стук ясно имел свою планомерность. Я долго не мог сообразить, наконец, понял: «Кто вы?», «За что сидите?», «Доброе утро!» и так далее. Я стал отвечать. Во время уборки камеры утром, когда дверь камеры открывалась дневальным, я попытался войти в связь с ним. Дневальный согласился за определенную мзду доставить мое письмо родным, принести от них ответ и газетку. Таким образом, установив связь с внешним миром, я был в курсе того, что там делается, что предпринимается, и со своей стороны мог давать советы и указания. С этого момента жизнь моя в заключении сделалась легче и я уже более спокойно ожидая развязки моей грустной истории.
У генерала Батюшина был широкий план разрешить дело господ Доброго, Бабушкина и Гепнера военно-полевым судом, подвергнув их за предательство смертной казни через повешение. А затем арестовать других сахарозаводчиков, таких, как графа Бобринского, Бродского, Фишмана и Щепиовского, однако этому плану осуществиться уже было не дано. Защитниками по делу сахарозаводчиков выступили присяжные поверенные округа Петроградской судебной палаты Грузенберг и Тарховский и Киевской — Фиалковский. Присяжный поверенный Тарховский несколько раз бывал в Ставке и в беседе с генералом Пустовойтенко сослался на компетенцию Министерства внутренних дел, на что генерал сказал: «За все ваше Министерство внутренних дел я не дал бы и трех копеек!» — таково было отношение военного командования во время войны к гражданскому управлению страной. До каких размеров доходило это пренебрежение военных, свидетельствует тот факт, что даже такой генерал, как Батюшин, не считал нужным являться по вызовам министров финансов, юстиции и внутренних дел. Генерал Батюшин пользовался приемами сыщика и провокатора. Когда вскоре после моего ареста граф Андрей Бобринский обратился к Батюшину с просьбой указать причины моего ареста и освободить меня, последний сказал: «Отчего, граф, вы так беспокоитесь — пусть Цехановский посидит, успокоится. Если бы вы знали, что он писал о вашем брате (бывшем министре земледелия), вы бы никогда о нем не хлопотали». И когда граф спросил: «Что же он писал?», Батюшин ответил, что этого он сейчас по понятным соображениям сказать не может. Это была наглая провокационная ложь, так как я никому о графе Алексее Бобринском ничего не писал. Этим путем Батюшин думал отбить у графа Бобринского охоту дальнейших обо мне выступлений. Тем не менее, граф Андрей Бобринский поехал в Ставку, был у генерала Алексеева и просил его о передаче дел о сахарозаводчиках прокурорскому надзору, указав на Киевскую судебную палату, как находящуюся в центре сахарной промышленности и знающей суть вопроса.
Надо сказать, граф Бобринский был сухо принят генералом Алексеевым, перед которым лежал доклад по делу сахарозаводчиков, представленный генералом Батюшиным. Впоследствии мне удалось ознакомиться с этим докладом. Трудно себе представить более бездарный, невежественный и провокационный доклад. А ведь, казалось бы, генералу Алексееву просто было представить этот доклад Министерству финансов, где были люди компетентные и знающие сахарную промышленность, и просить заключения по этому докладу. Генерал Алексеев сам не мог быть компетентным в этой области промышленности — еще менее он имел право полагаться на генерала Батюшина и окружавших его прапорщиков запаса. Вмешательство же военных властей в сферу деятельности гражданского управления расшатывало тыл, и без того непрочный, и разрушало весь государственный организм. Это должен был понимать генерал Алексеев. Ему ничего более не оставалось, как исполнить просьбу графа Андрея Бобринского и передать дела о сахарозаводчиках прокурорскому надзору. 2 декабря 1916 года оно и было передано по назначению. Им теперь занимался прокурор Киевской судебной палаты господин М. С. Крюков и следователь по особо важным делам Новоселецкий. М. С. Крюков, убежденный монархист, молодой, энергичный, стоявший на страже закона и не питавший симпатий к евреям, с нетерпением ожидал доклада судебного следователя по этому делу, успевшему прогреметь тогда на всю Россию. Судебный следователь Новоселецкий, человек молодой, с твердой волей и сильным характером, проводивший следствие всегда с большим умением, в представленном Батюшиным докладе и материалах увидел полную беллетристику и жалкий лепет, с потугами на обвинение. На вопрос нетерпеливого киевского прокурора: «Что же там с делом о сахарозаводчиках?» — ответил: «Я бегло прочитал весь материал, и мне кажется, что дела нет». Прокурор Крюков просил ему доставить материалы, желая ознакомиться лично. Ознакомившись, он не только не нашел никакого дела, но почувствовал дурной запах батюшинской комиссии.
В это время члены этой комиссии и ее осведомители Владимир Орлов, Барт, Логвинский, Монасевич-Мануйлов и другие энергично практиковали шантаж и вымогательство. О многих выступлениях этих господ уже было известно. Прокурор Крюков испросил разрешения прибыть в Ставку и 23 декабря 1916 года приехал в Могилев, где была в это время Ставка. Генерал Алексеев был в отпуске, и его обязанности начальника штаба верховного главнокомандующего исполнял генерал Гурко. В то время члены батюшинской комиссии развели максимум своей энергии. Шантаж и вымогательство достигли своего апогея. Следует заметить, что комиссия арестовывала исключительно богатых людей, причем мотивами арестов были главным образом обвинения в сношении с воюющими с нами державами, то есть, проще говоря, обвинение в государственной измене. Орлов и Логвинский требовали от родных арестованных сахарозаводчиков крупных сумм за их освобождение. Только из-за боязни провокаций родные сахарозаводчиков воздерживались от уплаты требуемых сумм.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
