Глава пятнадцатая
— Где бабушка? — спросила Прюденс.
— Ей поставили кровать у окна, чтобы она могла видеть всех приходящих и прохожих. А сейчас дай мне ногу.
— Где брат?
— Уплыл четыре дня назад на борту «Полли», чтобы доставить доктора. Хэскелл, не будь такой чертовски упрямой, я хочу всего лишь надеть тебе шлепанцы, чтобы ты могла посидеть в кресле, пока будет перестелена постель.
— Я сама могу надеть шлепанцы, и не называйте меня Хэскелл! А сейчас уходите из моей спальни! — Лежа на спине и чувствуя себя такой беспомощной, какой ни разу не ощущала себя за все восемнадцать лет, Прю во всю силу легких позвала Лию и тут же сморщилась от внезапной боли.
Гедеон приподнял легкое вязаное покрывало и вопросительно коснулся ее ноги.
— Никто не слышит. Она куда-то ушла.
Прю брыкнула ногой и ухитрилась высвободить ее. Но усилие ей дорого стоило. Новый приступ боли прострелил весь бок, а чуть ниже правого плеча жгло так, будто приставили раскаленную кочергу. Она беззвучно ругалась и боролась со слезами. Слабая, обиженная, беспомощная и напуганная. Такое сочетание невозможно вынести.
Изо всех сил удерживая слезы, она лежала на спине и сверкала глазами на Гедеона Макнейра. Она и в самом деле убеждена, что любит его? Этот мужчина деспот. У нее остались смутные воспоминания, как его руки издевались над ней самым отвратительным образом. Хэскелл, повернись туда. Хэскелл, повернись сюда. Открой рот. Хэскелл, подними голову.
Она дотронулась до волос и, поняв, прищурилась. Оказывается, он заплел ей волосы в косы! Лия никогда не стала бы заниматься такой глупой, ненужной работой. А скрюченные пальцы бедной бабушки едва годятся на то, чтобы держать кружку, не уронив ее.
Этим утром она впервые проснулась без чувства, что голова раздулась и вот-вот лопнет. Боль стала сильнее, но по крайней мере сознание вроде бы прояснилось. Уж лучше боль, чем ужасное состояние расплывчатости и какого-то пуха в голове, которое окутало ее после…
— Гедеон, что случилось? Я помню, что слышала, как Жак считал, но не могу вспомнить выстрелов.
— Ты не стреляла.
— Ох, нет! — Она осторожно повернулась и невидящими глазами уставилась в стену. Значит, ничего не устроено, абсолютно ничего. Они по-прежнему принадлежат Клоду, и он в любой момент, как только ему взбредет в голову, может их вышвырнуть. Ни единой минуты она не верила той чепухе, которую он молол, обещая построить им дом там, где остров заканчивается мысом. Ни один человек в здравом уме не станет строить дом прямо в океане, где штормы смоют его до основания. По каким-то своим причинам Клод хочет, чтобы они исчезли. Или умерли.
— Прюденс…
Имя странно прозвучало в устах Гедеона. Она снова повернулась и посмотрела на него. Он все еще сидел на краю ее кровати с маленькой шелковой домашней туфлей, раскачивавшейся в его натруженных руках и выглядевшей в них совершенно неуместно. Прю поняла, что он побрился. У нее осталось смутное впечатление, что она как-то раз видела его с темной Щетиной на подбородке. Помнится, даже удивилась, что борода не такая светлая, как выгоревшие на солнце волосы на голове.
Теперь он выглядел гораздо лучше и казался отдохнувшим. И переоделся. Гладкая белая батистовая рубашка обтягивала его сильные плечи. Рукава закатаны выше локтя. Прю обнаружила, что не сводит глаз с мускулистых, бронзовых от загара рук, покрытых золотистыми волосами. Она помнила, что такими волосами покрыто и все его тело.
С трудом сглотнув, Прю заставила себя отвести взгляд, но все равно чувства предали ее. Она ощущала его тепло. Как могло присутствие сильного и спокойного человека быть в то же время таким волнующим?
Ноздри впитывали чистый мужской запах, характерный для Гедеона. Отец пах ромом и табаком. Он курил резную трубку, сделанную специально для него трубочным мастером в Мэриленде. Прайд обычно пах чуть-чуть по-козлиному. Что же касается мужчин на стоянке, то все они пахли одинаково — китовой требухой.
— Это давно было? — спросила она, имея в виду дуэль. Сколько времени прошло с тех пор, как она опозорила себя, проиграв партию, в которой надеялась победить?
— Сегодня четвертый день.
При этой новости она попыталась сесть в кровати, но тут же рухнула на спину от боли.
— Я промахнулась, да? И этот ничтожный червяк подстрелил меня! Боже, мне так стыдно!
Гедеон взял ее руки в свои большие ладони.
— Тебе есть чего стыдиться! Ты сделала величайшую глупость, встав вместо брата! Разве ты ничему не научилась за все месяцы на моей стоянке?
— Есть одна вещь, которой я научилась. Я презираю любого быка, который пользуется преимуществом из-за того, что он такой большой и имел счастье родиться мужчиной!
— Покажи мне мужчину, или, если хочешь, быка, который может победить женщину, когда она открыла рот и по малейшему поводу палит языком, будто из пушки, заряженной картечью.
Прю многозначительным взглядом обвела его широкую грудь.
— Будь у меня такая большая мишень, я бы вряд ли промахнулась!
Гедеон только саркастически вскинул бровь, напоминая, как она не просто промахнулась, а не смогла нанести удар по очень большой мишени. И ее короткая вспышка гнева кончилась шумным вздохом.
— Ладно, с гарпуном я дала маху. Но пистолет — дело другое. Я чертовски меткий стрелок. А если так, то почему бы мне этим не воспользоваться? Разве вы не понимаете? Прайд бы дрогнул и промахнулся.
— Или бы вообще не выстрелил. Ты не выстрелила.
Еще одно горькое напоминание. Прю постаралась избежать его взгляда и в конце концов раздраженно вздохнула.
— Черт возьми, не будете ли вы добры перестать нависать надо мной, как грозовое облако? Вы заставляете меня нервничать!
Она не собиралась признаваться в этом, но раз слова выскочили — пускай. Если он по-прежнему будет возвышаться над кроватью и обращаться с ней так, будто чувств у нее не больше, чем у раненого быка, то все кончится тем, что она совершит какую-нибудь невероятную глупость. Расплачется. Или снова бросится к нему в объятия.
— Нечего тебе лежать плашмя на спине, лучше мы тебя оденем и посадим на твою корму. Не дело позволять крови застаиваться в одном месте.
— Это может сделать Лия.
— У Лии хватает работы, с которой надо управиться. Она ухаживает за твоей бабушкой. Бедной старушке не стало лучше от твоего последнего поступка. Единственное, на что она способна, — это лежать в постели и звонить в свой проклятый колокольчик.
— Бабушка сейчас не в форме. Это не ее вина, что воспалились несчастные суставы. Ей больно.
И к тому же она пила гораздо больше, чем полагается. Но Гедеон по доброте воздержался от дальнейших объяснений. А когда она пила, то делала глупости. Вроде той, когда предложила свою внучку подонку, который не стоил грязи на подошвах ее башмаков.
