— Знаешь, князь, я ведь постарше твоего отца буду. Это ничего, что с тобою на «ты»?
— Конечно, ваша светлость!
— Ну кто же тебя, Данилов, знает! Еще дашь мне укорот, как полковнику! Извольте говорить мне ваше сиятельство! — с хитринкой в голосе сказал Кутузов. Верный признак того, что Николай ему понравился.
Кровь бросилась в лицо. Стало стыдно. Полковник, он всего-то делал свою работу. А Данилов с таким великосветским хамством. Хорошо, что отец не видел!
— Простите, ваша светлость! Сильно плечо дернуло, когда адъютант за локоть взял.
— Мог бы и потерпеть. Ладно! Ты мне вот сейчас что расскажешь! В стратегии понимаешь, а глаз у тебя свежий. Может, и подскажешь что-нибудь дельное.
Кутузов рассказал Данилову о своей ловушке, в которую не пошел Бонапарт.
— Ты как думаешь, подполковник, почему? Он ведь все делал, как и задумал — заставил наши войска на юг перекинуть, центр расчистил. А от решающего удара отказался! Дело-то было на полчаса! Ударь гвардией в наш тыл — и виктория в руках! Почему не ударил? Чего испугался вражина?
— Может, лазутчик у него в вашем штабе есть?
— Думал! Не получается. Я тебе первому рассказываю про задумку эту. У меня даже на карте артиллерийский резерв обозначен не там, где он стоит. Да и Наполеона как понять? Он весь день только и делал, что к решающему удару готовился. А потом, словно остановился, замахнувшись. С чего так?
— А если увидел? Например, с Курганного холма.
— Нет, я сам еще вчера поднимался к Раевскому. Ничего нельзя увидеть.
— Тогда кто-то другой увидел. Может, из самого Псарево. Для отряда наполеоновских лазутчиков задача в самый раз.
— Так ты же, князь, говорил, что в центре они были, у батареи.
— Но я не говорил, что у французов одна такая группа.
Сказал и осекся. Ведь до этой самой секунды и Данилову в голову не приходило, что у Наполеона может быть много таких отрядов. Нет, не может быть! Ведь везде он встречал маленького, похожего на ребенка француза. Или не везде?
Кутузов внимательно смотрел на Данилова, словно читал его мысли.
— Ну хорошо! Пусть он узнал. Или догадался. Но что делает потом? Целый день укладывает солдат полками, с огромным трудом захватывает флеши, батарею в центре, Семеновский овраг. Да, он почуял ловушку! Но зачем же уходить с поля боя, оставляя его нам? То есть признавать нашу победу?
Главнокомандующий сделал небольшую паузу, но чувствовалось, что он сейчас продолжит.
— Разве это в характере Наполеона — признать поражение в генеральной битве, когда все сложилось так удачно?
— Нет!
— Тогда в чем же дело?
— Не знаю, ваша светлость!
— Вот и я не знаю! Но сдается мне, это неспроста! Ой, неспроста! Понять не могу, какую же пакость затеял французишко! Вот ты бы что, подполковник, делал, если бы узнал, что чуть-чуть не угодил в западню?
— Не знаю. Стал бы осторожнее. И, наверное, постарался отплатить той же монетой.
— Вот! Вот и мне так кажется!
Кутузов снова задумчиво смотрел на карту, освещаемую двумя канделябрами.
— Он же понимает, мы не сможем завтра принять сражение в той диспозиции, что остались сегодня. У нас нет укреплений, мы вынуждены отойти. Победа за ним. Но ему не нужна победа, когда у нас остается неразбитая армия. Хоть она и сократилась на треть, но и французы потеряли не меньше. Хочет продолжить битву, чтобы истребить нашу армию? И для этого отдает укрепления? Чтобы завтра вновь штурмовать их? Чтобы потерять своих солдат не меньше, чем потеряем мы? Чего он добьется? Останется один посреди России?
Кутузов словно рассуждал вслух, однако понимал, что Данилов молчит лишь потому, что согласен. А вот если у него будет другое мнение, то обязательно выскажет. Поскольку не из той он породы, что штабные подхалимы.
— Нет! Что-то задумал похитрее! Он отдает укрепления, чтобы разгромить нашу армию! И я не знаю как. А ты, подполковник, не знаешь?
— Только могу предположить, что это что-нибудь похожее на то, как был уничтожен первый эскадрон моего полка.
— Вполне возможно. После всего, что ты здесь рассказал, я просто опасаюсь оставлять войска в укреплениях, где наполеоновские солдаты провели несколько часов.
— Вас могут не понять, ваша светлость.
— Ничего. Мне полезно немного побыть в шкуре Барклая. Сделаем так. Сейчас я отдам приказ на отступление. Сам иди, отдохни. Адъютант, с которым ты здесь дрался, определит на ночлег. Назови ему двоих из твоего эскадрона, он распорядится, их пришлют к тебе. Что?
Кутузов увидел, что Данилов хочет что-то сказать, но не решается перебить.
— А можно не из моего эскадрона?
— Можно, только таких, что болтать не станут. Я и из штабных никого не хочу привлекать — потом разговоров не оберешься. В общем, останешься здесь, посмотришь, что необычного случилось на укреплениях. Потом сразу ко мне. Все понял?
— Все!
— Тогда иди. Мне здесь надобно еще совет провести, порядок отхода объяснить.
XI
Слезы душили. Уже полтора часа с того момента, как корнет Белов разбудил Данилова и рассказал о последних событиях, произошедших в полку, тот не мог успокоиться. С огромным трудом Николай заставлял держать себя в руках.
Поздним вечером адъютант, уже в виде приказа главнокомандующего, передал пожелание, чтобы к утру из Московского драгунского полка явились в штаб Кутузова подполковник Тимохин и корнет Белов. На рассвете Данилова разбудил корнет, который прибыл один. Вчера, около четырех часов, спасая полк от окружения, третий эскадрон принял на себя атаку французов. В этой отчаянной схватке русские кавалеристы не пропустили в тыл полка впятеро превосходящих мюратовских кирасир. Эскадрон потерял треть драгун убитыми, в том числе и своего временного командира — подполковника Тимохина.
Данилов и Белов выбрались на небольшой холм, с которого в сероватых сумерках просматривались как флеши, так и Курганная высота. Поле одной из самых кровопролитных битв в истории человечества выглядело очень странно — затихшим и безлюдным, если иметь в виду живых.
За несколько минут до шести артиллерия Наполеона одновременно открыла огонь в центре и на южном фланге. Но русские пушки молчали, и очень скоро стало ясно, что в укреплениях никого нет. Однако построенные в атакующие колонны французы оставались на месте. Орудия смолкли, наступила тишина. И стало слышно первое робкое карканье ворон, хотя казалось, что после вчерашнего ада они не вернутся сюда никогда.
Картина, воцарившаяся на поле, теперь выглядела еще более странно. Словно на место битвы двух самых сильных армий Европы один из противников забыл прийти. А второй не знает, что делать: то ли подождать еще, вдруг запаздывает, то ли объявить себя победителем.
