«Но хватит об этом», — урезонила себя Сардони. Шведка открывала совершенно новый мир ее сексуальности, который в свое время так грубо, не так надолго приоткрыла когда-то садистка-эсэсовка. Но таков был этот мир, таковой была эта странная любовь, внезапно вспыхнувшая на одре войны, почти в самом эпицентре боя, посреди всеобщего страха и насилия.
Естественная женская любовь в неестественном, неженском мире.
32
Роммель появился таким, каким Бургдорф несколько раз видел его в штабе сухопутных войск, а также в «Вольфшанце», «Бергхофе» или в «Вольфшанце — II». Чёрный, почти до пят, кожаный плащ; с каким-то особым шиком пошитая фуражка с невообразимо высокой тульей, и… — что особенно бросилось сейчас в глаза генералу — маршальский жезл в руке. При этом лицо бывшего командующего Африканским корпусом источало то истинно германское высокомерие, которое возводило фельдмаршальский чин в абсолют непоколебимого достоинства.
— Ну с жезлом — это он, пожалуй, зря… — проворчал Майзель.
«Жезл — явное излишество», — в тон ему проскрипел зубами Бургдорф, вновь подумав о том, что всё же лучше было бы прибегнуть к вынесению «цианистого приговора Суда чести» прямо там, в домашнем кабинете Роммеля.
— Что это за гора такая у вашего дома, Эрвин? — спросил он первое, что пришло на ум. — Внешне похожа на занесённую песками египетскую гробницу.
— Это и есть гробница, — угрюмо подтвердил владелец Герлингена. — Гробница фельдмаршала Роммеля, если угодно. Недостроенная, правда, ну да что уж тут… Вначале давайте к её подножию, — обратился к водителю «мерседеса», опускаясь на сиденье рядом с ним.
Гестаповец радушно развёл руками: «Только-то и проблемы! Куда прикажете!».
Ведущая к горе старинная брусчатка напоминала дорогу римлян. Её булыжники хранили в себе отзвуки решительной поступи императорских легионеров и громогласных команд центурионов.
У часовни Роммель и Бургдорф вышли из машины и приблизились к валуну, у которого зарождалась горная тропинка.
— Гора Крестоносца, — проговорил фельдмаршал таким тоном, словно произносил первые слова молитвы. — Того самого крестоносца, который освятил своими нетленными мощами часовню.
— И, насколько я понимаю, одного из ваших предков?
— Так уж случилось, генерал. Существуют места, словно бы созданные для того, чтобы в них зарождался дух истинного рыцарства.
— Согласен с вами: именно в таких, величественных по духу и своей истории, краях рождаются великие полководцы и мыслители.
— Как, впрочем, и великие злодеи, — задумчиво поддержал его Роммель, заставляя Бургдорфа заинтригованно взглянуть на него.
Дополнение было явно не в пользу фельдмаршала, обвиняемого в предательстве рейха и в участии в заговоре против фюрера. Неужели Роммель не почувствовал этого? Или, может быть, упоминание о великих злодеях следует считать своеобразной иронической провокацией?
— Относительно злодеев вам, господин фельдмаршал, лучше поговорить с Майзелем, — обронил Бургдорф, оглядываясь на тщедушную фигурку плетущегося шагах в пяти позади них генерала. — Суд чести — это по его части. — Он выдержал паузу, выжидая реакция Роммеля, а не дождавшись её, произнес: — Есть в Горе Крестоносца, в этой круто уходящей под небеса тропе, что-то такое… манящее.
— Не зря уже в течение нескольких веков её называют Тропой Самоубийц. Последний шаг по ней достоин полета с двадцатиметрового обрыва.
Бургдорф заинтриговаяно взглянул на Роммеля, прошелся взглядом по тропе и вновь обратил свой взор на фельдмаршала. Могло показаться, что он вот-вот скажет: «Тогда какого чёрта мы стоим здесь, время тратим? На Тропу Самоубийц!». Однако вместо этого генерал благодушно поинтересовался:
— Сами вы не пытались? Тропа не манила?
Фельдмаршал остановился и, запрокинув голову, попытался рассмотреть медленно погружающуюся в сумерки вершину горы.
— Манила. Но только тропа, а не смерть. Убить себя, Бургдорф, ничуть не проще, чем убить кого-то, если, конечно, ты не в окопе, где со своей совестью мы разбираемся значительно проще.
— Не спорю: на фронте, в бою, всё действительно проще. Тропа Самоубийц, да к тому же в такой идиллической местности! Кто бы мог предположить?! Ну да хватит предаваться воспоминаниям, у нас мало времени.
Как только они вновь сели в «мерседес», сзади, из-за холма, появился бронетранспортер с эмблемой какого-то эсэсовского полка на борту. За ним еще один. Причем передний остановился настолько близко, что едва не протаранил задок их машины.
Роммель, которого на сей раз Бургдорф усадил рядом с собой, на заднее сиденье, удивленно оглянулся, однако, наткнувшись на холодный, словно бы уже остекленевший взгляд адъютанта фюрера, так и не решился спросить, что бы это могло значить. Впрочем, Бургдорф и не стал дожидаться вопроса.
— Машины сопровождения, — бросил он. И тотчас же приказал водителю: — Вперед, к шоссе!
33
Проснулся полковник Курбатов на склоне холма, когда солнце поднялось уже настолько высоко, что начало припекать лицо и слепить полуоткрытые глаза.
Еще какое-то время он царственно возлежал посреди небольшого, напоенного запахами цветов луга, распластавшись между двумя кустами жасмина, в идеальном ложе странника и идеальной могиле воина.
Едва придя в себя, полковник заметил, что где-то далеко впереди розоватая лазурь неба сливается с разреженной белесой синевой воды, но, лишь приподнявшись на локте, понял, что прямо перед ним открывается морская бухта.
«Черт возьми, неужели и в самом деле море?» Часть его, окаймленная гористыми берегами, представляла собой удивительно красивую, тихую бухту, в чаще которой виднелось несколько построек, а между ними и поросшими соснами скалистым островком, словно бы высеченная из синевы горизонта и окрашенная белой пеной прибоя, красовалась величественная яхта.
Еще чуть-чуть приподнявшись и опираясь руками о гряду каменной осыпи, Курбатов почти изумленно осмотрел лепестком открывавшуюся посреди залива белую, с красной черепичной крышей трехэтажную виллу, прячущуюся в глубине изумрудной долины, и только теперь с трудом начал припоминать, где они и почему он лежит здесь, посреди горного луга. Он, человек, прошедший от Маньчжурии до Италии, безо всякого преувеличения исходивший полмира… море видел впервые в жизни. Так уж сложилось: попадались реки, озера, но море… море ему не встречалось.
— Господин полковник! Вы ранены, господин полковник! — вдруг услышал он позади себя немецкую речь. — Мы повсюду ищем вас!
Курбатов резко оглянулся и замер: в трех шагах от него, на небольшом пригорке, завалившись спиной на куст, покоилось тело какого-то человека в немецком галифе и в изодранном гражданском пиджаке. Брюшина его была разорвана взрывом, а винтовочный ремень всё еще зависал на конвульсивно согнутой руке. Чуть правее и ниже по склону, уткнувшись лицом в траву, лежал еще один партизан, очевидно, погибший от осколков той же гранаты.
Поднимаясь на ноги, Курбатов видел, как, охватывая его полукольцом, по склону продвигались отличавшиеся своими мундирами курсанты разведшколы и егеря, между которыми чернело и несколько эсэсовских кителей.
— Вы на кого это ведете свое воинство, штурмбаннфюрер?! — узнал он между ними комбата корсиканцев. И даже оглянулся, уж не ощетинился ли позади него штыками взвод партизан.
— Прежде всего, нужно было найти вас, господин полковник. Мы уж подумали, что…
— Это не война, полковник, это великосветское дерь-рьмо! — огласил предгорные склоны оберштурмбаннфюрер Шмидт, двигаясь чуть позади цепи. — Вы так рванулись в атаку, так рас-швырялись гранатами и врезались в группу партизан, что мы уж решили было, что партизаны убили вас или прихватили с собой.
— Слишком тяжелая ноша, — проворчал Курбатов и, переведя взгляд чуть левее, увидел в лощинке еще двоих партизан. Но этих он помнил: одному из них в рукопашной схватке он проломил автоматом череп, другого сбил с ног и, пока тот поднимался, почти мгновенно задушил. Был еще третий, вслед которому он швырнул нож, и был уверен, что попал. Однако тела его поблизости не оказалось. — Я действительно сдуру рванулся в самую их гущу, это так, но что-то не припоминаю, чтобы кто-то из вас, прохиндеев архиерейских, поддержал меня.
— В этом просто не было необходимости, князь, — рассмеялся Умбарт. Он больше всех радовался тому, что Курбатов отыскался живой и невредимый. — Такой рукопашной партизаны за всю жизнь свою не видели. Мы даже стрелять не могли, поскольку вы разметали этих бродяг, протаранили их гурьбу, а потом исчезли за возвышенностью.
— Не старайтесь, всё равно не оправдаетесь, вояки хреновы! — проговорил полковник по-русски.
