Но по существу Умбарт был прав: тогда он действительно рассвирепел. Еще вчера утром в предгорьях по ту сторону хребта они наткнулись на партизанскую засаду. Потерь в его отряде не было, поскольку засаду вовремя обнаружило боковое охранение гладиаторов, но колонну пришлось отвести под прикрытие скал и потом несколько часов выкуривать гарибальдийцев из кустарников и ущелий. Уже тогда партизаны поняли, что в этот раз они столкнулись не с обычным армейским подразделением и не с трусливыми гвардейцами Муссолини.
Прорвавшись к миниатюрному городку, Курбатов обнаружил, что небольшой отряд партизан блокирует в городской ратуше десятка два верных дуче солдат и полицейских. Горные бродяги ожидали, что блокированные вот-вот выйдут и сдадутся, а потому, постреливая и попивая вино, не заметили, что в обоймах у них осталось по два-три патрона. Оцепив городок, Курбатов переловил всех уцелевших партизан и, пристыдив осажденных за их трусливое сидение за стенами, отдал им красных на растерзание. После казни он включил солдат и полицейских в свой отряд и в авангарде, как штрафбатовцев, погнал к перевалу.
Узнав, что целью колонны является вилла «Орнезия», лейтенант карабинеров пытался убедить Курбатова, что туда ей не пройти: все окрестные горы забиты партизанами, здесь, неподалеку, сразу две их базы. Однако Курбатова это не остановило. Он заставил Умбарта связаться по рации со своими корсиканцами и двумя отрядами двинуть их на оба партизанских лагеря. А сам разделил отряд на три группы, в каждую из которых, наряду с гладиаторами, были включены егеря, полицейские и итальянские солдаты, и сумел пробиться с ними к пологой вершине хребта. Там отряды разделились на более мелкие группы и, по классическим канонам диверсионной науки, начали снимать посты, нападать на заслоны, создавая при этом видимость полного окружения.
Партизанам не осталось ничего иного, как отходить на северо-запад, по гребню и горным лугам. Их отход продолжался весь вечер и всю ночь, и все это время гладиаторы и корсиканцы теснили их, сбрасывали в ущелья, огнеметами выжигали по альпийским лугам и пещерам.
— Я первый заметил вас в бинокль, — объяснил Шмидт Курбатову, — и решил, что вы погибли или, по крайней мере, тяжело ранены. Но вы, судя по всему, попросту спали!
— Зато теперь выгляжу намного бодрее, нежели любой из вас, валящихся с ног.
— Но уснуть во время боя, посреди трупов! — изумился Умбарт, которому так никогда и не пришлось побывать даже поблизости от передовой. — Такого попросту не может быть!
— Мне тоже когда-то так казалось, — благодушно возразил Курбатов.
Выбивая партизан из ущелья, он спустился почти к подножию горы и затем уже поднимался сюда, как бы заходя к ним с тыла. Он еще помнит, что метнул гранату в куст, из-за которого по нему открыли огонь, слышал крик партизана, сраженного его выстрелом. Когда он заполз сюда, на это плато, рядом, на перевале, еще постреливали партизаны, несколько из них даже попытались сбросить его со склона, однако он отбил атаку последним магазином патронов и последней гранатой. И тот, что лежит сейчас, уткнувшись лицом в траву, кажется, был последним, кто испытывал здесь свое фронтовое счастье.
Однако сам он, Курбатов, тоже оказался в сложном положении. Скатившись в эту лощину, полковник залег в ней, пытаясь не вступать в перестрелку. Автомат его был пуст, в пистолете оставалось три патрона, поэтому вступать в бой было бессмысленно. Спасло его только то, что, чувствуя приближение рассвета, партизаны тоже не решались больше спускаться с перевала, предпочитая уйти подальше в горы, пока не окончательно рассвело.
В ожидании развязки Курбатов лишь на несколько минут закрыл глаза, чтобы передохнуть и хоть как-то развеять свое полусонное состояние. И словно бы провалился в небытие. Вновь проявилась эта его ошарашивающая способность засыпать где угодно, в любой ситуации.
— Сколько мы потеряли людей, Умбарт?
— Троих убитыми и четверых ранеными. Среди раненых — один гладиатор. Остальные убитые и раненые — егеря и итальянцы-полицейские.
— Что ж, это война… Скольких уложили партизан?
— Черт их знает. Полагаю, не менее двадцати.
— Они тоже были солдатами, — попытался отпустить им грехи Курбатов. — Кстати, что это за дворец там, внизу?
— Это и есть вилла «Орнезия».
— Неужели?! Потрясающее зрелище. Тогда какого дьявола мы стоим здесь? Пошлите своих людей, чтобы привели туда всю колонну Только первыми пустите минеров. Оборотень!
— Я здесь, господин полковник.
— Еще не навоевались?
— Нет пока.
— Штурмбаннфюрер, выделите ему десять гладиаторов и десять егерей, пусть пройдется по склонам, да так, чтобы выйти к морю по ту сторону виллы. Вы поняли меня, Оборотень?
— Еще как понял!
— Всех подозрительных — задерживать. Всяк сопротивляющихся — истреблять!
— Как и положено.
— Все остальные — за мной, к вилле. Умбарт, троих корсиканцев — в авангард. Пусть выяснят, что там, на вилле, в этом раю земном, происходит.
— Вилла на берегу Лигурийского моря! — мечтательно проворчал барон фон Шмидт. — Два часа в ее стенах стоят всей жизни. Только здесь начинаешь понимать, что война в Италии, кем бы она ни была затеяна, — всего лишь великосветское дерь-рьмо!
— Вам всерьез придется заняться своими манерами, барон, — заметил Курбатов. — Вот чего владелица виллы уж точно не потерпит — так это вашей плебейской невоспитанности.
Спустившись к подножию, полковник хотел было дождаться исчезнувших на вилле разведчиков, но увидев, что ворота распахнулись и в проеме возникли фигуры двух женщин в форме английских десантников, от излишних предосторожностей решил отказаться.
— Эй, вы кто такие?! — спросил их рослый солдат, высунувшись из-за мешков с песком.
— Отряд полковника Курбатова! — ответил князь. — Вас должны были предупредить.
— И отряд штурмбаннфюрера Умбарта, — добавил командир батальона СС. — Со своими корсиканцами, о появлении которых вас лучше не предупреждать!
— Так вы и есть Умбарт?! — человек что-то прокричал на непонятном Курбатову языке, перевалился через мешки и, скатившись по внешней стороне укрепления, побежал к воротам.
Таким же образом с радостными воплями начали оставлять свои позиции и другие защитники «Орнезии».
— Что-то мы не ощущали вашей поддержки, вояки, — упрекнул их Умбарт. — Бьюсь об заклад, что вы, сержант, — обратился он к тому, что бежал первым, — всю ночь проспали за своим пулеметом!
— Мог бы и вздремнуть, но кто-то до самого утра бесновался на прибрежных склонах.
Все это время женщины стояли, не проронив ни слова. Когда Курбатов был уже в пяти-шести шагах от них, они переглянулись и более рослая, рыжеволосая, осталась на месте, а та, что поэлегантнее, с растрепанными на ветру золотистыми волосами, пошла ему навстречу.
— Я не ошиблась: вы и есть тот самый князь Курбатов? — лишь приблизившись к полковнику, Мария-Виктория по-настоящему поняла, насколько громаден этот человек: рослый, широкоплечий, с невероятно большими ручищами, в которых автомат казался невесомой безделушкой. Он предстал перед ней, словно горный дух.
— Совершенно верно. Надеюсь, меня пустят сюда на постой, — Сардони вдруг уловила, что князь не очень-то обращает внимание на ее красоту, а смотрит как бы мимо нее. Уж не на Кристину ли?
— Можете считать, что приют вам обеспечен.
— А вы, стало быть, княгиня Мария-Виктория Сардони?
— Тоже верно.
— Мы все чертовски устали.
— Еще бы! Насколько мне известно, вы уже сутки блуждаете по окрестным ущельям.
— Очищали их от партизан, чтобы хоть несколько дней спокойно поблаженствовать на берегу Лигурийского моря.
— Из-за ваших блужданий нам пришлось провести тревожную ночь. Тем более что до сих пор партизаны нас не очень-то тревожили.
— Может показаться, что вы не рады нашему визиту, — мягко упрекнул ее Курбатов. Княгиня оказалась слишком близко от него, и полковник еле удержался, чтобы не прикоснуться рукой к ее волосам. — После такого боя женщины должны доставаться воинам как награды. Вы же ведете себя как воинственная амазонка.
— Тем не менее, стол для офицеров уже накрыт. И даже не на вилле, а на яхте.
— В таком случае можете считать, что всю ночь мы не перестреливались с партизанами, а распевали под стенами «Орнезии» горные серенады.
Умбарт, его корсиканцы-гладиаторы и все, кто спустился вместе с Курбатовым к вилле, уже вошли на ее территорию, а полковник и Мария-Виктория все еще стояли друг против друга, понимая, что все, что только что было сказано ими, является всего лишь неудачной прелюдией к тому истинному знакомству, которое им еще только предстоит.
— Так вот вы какой, князь… — вполголоса, чтобы никто не мог услышать ее, проговорила Мария-Виктория, едва заметно проводя рукой по его предплечью. — Я-то представляла вас совершенно другим. Более элегантным, аристократичным.
