А вот в Швеции существовал более милосердный закон. «Пусть дитя в любом случае унаследует лучшую долю» – вот как было здесь принято.
До сих пор мы рассуждали о пленниках, взятых в бою. Однако не следует забывать, что в рабство могли загнать и экономические причины. Человек, оказавшийся не в состоянии выплатить долг, мог попасть во временное рабство к тому, кому задолжал. Мог он и сам, по собственной воле, продаться в рабы. Зачем? Допустим, срочно понадобилась некоторая сумма, а продавать уже нечего, кроме как себя самого. Могли сделать невольником и в судебном порядке, за преступление…
Положение раба
Русское слово «раб» происходит не от слова «работа», как иногда думают. Оно родственно слову «ребёнок» и первоначально обозначало просто «младшего члена рода». А в древних шведских законах раб, выросший в доме, называется fostri – «приёмыш». Таким образом, данные самого языка свидетельствуют: в глубокой древности, приведя из похода пленника или тем более вырастив невольника у себя в доме, хозяин обращался с ним как с младшим членом собственного рода. Это значило, что взрослый человек оказывался на положении ребёнка, точнее, несовершеннолетнего.
Хозяин, подобно родителю, обеспечивал его одеждой, пищей и кровом, нёс за него полную ответственность перед законом. «Если свободный и раб вместе совершат кражу, вором следует называть только свободного. Раба наказывать не за что», – гласит западнонорвежский закон. То есть ситуация немногим отличается от того случая, когда взрослый вор берёт с собой «на дело» ребёнка, ещё не несущего ответственности за свои поступки.
Раб был отчасти и защищён своим положением. Хозяину было просто невыгодно давать в обиду своё «имущество», оплаченное деньгами, если не кровью в сражении. Опять-таки раба, принадлежавшего влиятельному человеку, не всякий решился бы тронуть…
Одним словом, люди определённого психологического склада не очень-то и стремились к свободе. В самом деле: свободный должен пробиваться в жизни сам, сам принимать решения и сам за них отвечать. А за раба думает и решает хозяин, он же и расхлёбывает последствия… Проще? Проще.
С другой стороны, рабу на своего хозяина пожаловаться было некуда; как, собственно, и ребёнку особо некуда пожаловаться на родителей. Закон не мог и не собирался его защищать: закон – для свободных. С точки зрения закона, раба как бы и вовсе не существовало: всё делалось через хозяина. У раба не было ни прав, ни обязанностей помимо тех, что определял ему его хозяин. В большинстве районов Скандинавии раб не мог иметь собственности, не мог наследовать или оставлять наследство. Его брак не признавался официально, как и его родительские права: всё опять-таки оставлялось на усмотрение хозяина…
Таким образом, на практике положение раба полностью определялось его личными взаимоотношениями с хозяином. Можем ли мы попробовать представить себе эти взаимоотношения? Можно ли вообще говорить о каких-то отношениях между хозяином и рабом, кроме как обоюдной ненависти и презрении?
В странах «классической» древности – Греции и Риме – богатые рабовладельцы распоряжались многими сотнями невольников, за которыми присматривал целый штат надсмотрщиков и вооружённой охраны. В древней Скандинавии картина была совершенно иная. Как уже говорилось в главе «Скажи мне, какого ты рода…», здесь было мало крупных городов и вообще больших поселений: народ в основном селился маленькими хуторами. Так вот, по авторитетному мнению учёных, для того, чтобы управиться со «средним» хозяйством, в котором насчитывалось двенадцать коров и две лошади, требовалось трое рабов. Понятно, что семья, так или иначе обзаведшаяся невольниками, не могла позволить себе приставить к ним вооружённого стража: лишних рук здесь не было, работали все. А значит, отношения между хозяевами и рабами, никуда не денешься, должны были быть более или менее доверительными.
Такое рабство историки называют «патриархальным». Викинги не держали рабов в ошейниках и на цепи, не клеймили их. Раба можно было отличить разве что по простой одежде из некрашеной шерсти (хозяева, впрочем, крашеную надевали тоже не каждый день) да ещё по коротко остриженным волосам.
Это последнее обстоятельство тоже объясняется мифологическим мышлением древних. Волосы считались одним из средоточий жизненной силы в человеке, вероятно, из-за их постоянного роста. Считалось, что завладеть прядью чьих-то волос – значило обрести над этим человеком магическую власть. По этой причине в глубокой древности правители некоторых «варварских» королевств Западной Европы не стригли волос от рождения и до самой смерти: враг не должен был получить ни единого шанса нанести им колдовской ущерб. По этой же причине женщина, выходя замуж, покрывала волосы: как мы помним, она переходила в другой род и отныне должна была держать в узде свою «силу», заключённую в волосах, чтобы ненароком не повредить новой родне. Можно вспомнить и библейского Самсона, чья физическая мощь также была заключена в «семи косах головы его». Вообще поверий и преданий, связанных с женскими волосами и мужской бородой, положительно не перечесть. И они позволяют с хорошей вероятностью предположить: остриженные не по своей воле волосы раба означали его мистическое подчинение хозяину, а значит, и реальную зависимость.
И, конечно, невольнику доставался наиболее грязный и тяжёлый труд: пасти свиней, унавоживать поля, копать торф. Женщины мололи зерно, стирали, стряпали, доили коров…
Чем суровее условия жизни, тем больше общих интересов оказывалось у хозяина и раба, а значит, тем более «семейными» становились их отношения. В Исландии, которую люди тогда только-только осваивали и заселяли, раб имел право убить всякого, вздумавшего покушаться на честь его жены или дочери: в этом смысле он был приравнен к свободному мужчине. (Исследователи пишут даже, что это установление содержало в себе некоторый повод для шутки современников: подумать только, раб мог убить из-за рабыни, а свободный человек – нет!) Согласно сказаниям, в той же Исландии рабы владели оружием; упоминается, как хозяин просит раба это оружие ему одолжить … А в Норвегии, куда нередко вторгались враги, раб имел право примкнуть к вооружённому ополчению и биться с захватчиками наравне со свободными; если он ещё и убивал при этом врага, его отпускали на свободу.
Закон смягчался и в тех случаях, когда облегчение положения раба сулило экономическую выгоду. Там, где было развито сельское хозяйство, рабы имели право обзаводиться наделом земли и домашними животными. Там, где процветала торговля, рабам – пусть и в ограниченном объёме – было позволено торговать, заводить своё «дело»…
Освобождение
Если положение раба в скандинавском доме во многом напоминало положение несовершеннолетнего ребёнка в семействе, то и выход из рабства на свободу отчасти напоминал Посвящение мальчика, обретающего статус мужчины.
В предыдущей главе упоминалось, что в Норвегии раб мог примкнуть к вооружённому ополчению; убив на поле брани врага, он получал свободу. Участие в сражении, убийство врага было поступком, подтверждающим: этот человек достоин свободы .
Существовали и другие способы освободиться, но все они, в общем, сводились к одному и тому же: человек должен был доказать своё право на свободу. Сумел потерять её (сам или отдалённый предок, не важно!) – сумей и вернуть.
Толковому невольнику, как правило, не возбранялось подрабатывать ремеслом или торговлей, возделывать выделенный ему участок земли. Скопив денег, раб мог выкупиться из неволи. Умный хозяин понимал, что человек, у которого есть цель и надежда, будет работать так, как его никакими побоями не заставишь. Вот как поступал один такой человек, норвежец Эрлинг Скьяльгссон, в самом начале XI века.
«Днём Эрлинг заставлял своих людей работать на него, а вечером или ночью он давал возможность тем из них, кто хотел, работать на себя. Он давал рабам землю, и они сеяли хлеб и снимали урожай. Эрлинг устанавливал размер выкупа, и многие рабы выкупали себя через полгода или год, а все, у кого было хоть сколько-нибудь удачи, выкупали себя через полтора года. На эти деньги Эрлинг покупал себе новых рабов. Тех, кто становился свободным, он посылал на ловлю сельди или отправлял на другие промыслы. Некоторые расчищали себе участки и селились там, и каждому он чем-нибудь помогал…»
При этом Эрлинг был не только богатым землевладельцем, но ещё и самым настоящим викингом: у него был большой, в сорок две скамьи для гребцов, боевой корабль. Когда Эрлинг отправлялся в поход, на его корабле ходило до двухсот человек. «Эрлинг был очень красив…» – утверждает сказание.
Совершал ли раб мужественный поступок, выплачивал ли за себя выкуп, отпускал ли его хозяин «просто так» – в любом случае совершали торжественный обряд, опять-таки аналогичный тому, который справляли по поводу перехода мальчика в число мужчин. Развёрнутые описания подобных обрядов можно найти в специальной литературе. Отметим только, что центральным моментом священнодействия был пир, на котором вольноотпущенник ел и пил вместе со свободными, «причащаясь» таким образом свободы. Отчасти похож этот обряд и на тот, что мы видели в главе «Введение в род». В некоторых местах, например, в Швеции, хозяин действительно официально «вводил» вольноотпущенника в свой род. В других местах, в частности, в Исландии, освобождаемого торжественно представляли обществу и «вводили в закон», облекая соответствующими правами и обязанностями.
