Когда принесли еду, я силой заставил себя подняться и поесть. Труднее всего после пробуждения было бороться с апатией и отчаянием. Кормили тут сносно, без изысков, но голодом не морили. Надо есть. Еда — это энергия, возможность держаться хоть как-то в ожидании либо счастливого случая, либо позорного конца. Каким бы он ни был, я должен стоять вертикально и двигаться сам. Я не знаю, когда мне подвернется шанс вырваться, и подвернется ли он вообще, но я должен быть готов им воспользоваться. Хоть как-нибудь.
Обернуться… Нет, теперь уже никак. Это стало навязчивой идеей, но каждый раз, когда я пытался заставить себя трансформироваться, боль становилась настолько невыносимой, что я вырубался и не сразу приходил в себя.
Я потерял счет времени. Сколько прошло — сутки, двое, больше? Если считать наши с Кинэном встречи, то сегодня шел четвертый день моего позорного пленения. Дознаватели крепости виртуозно владели шок-бичами и прочими методами допроса, и я мгновенно оказался на месте Вейдра, только мои палачи были весьма искусны и опытны и их не мучили угрызения совести. Я терял сознание и приходил в себя от ведра воды на голову или от укола стимулятора, чтобы снова провалиться в боль, но разговаривать с психопатом, жрущим страдание, больше не собирался. Кинэн брызгал истерикой, проклинал меня, обвиняя во всех смертных грехах, а когда я надолго выпадал из реальности, требовал от дознавателей продолжения допроса. В минуты собственного просветления я замечал, как его трясет от возбуждения, как он заговаривается и задыхается, а по телу в этот момент пробегают судороги спонтанной трансформации. Несколько раз он выскакивал из помещения и возвращался через пять-десять минут с мокрой головой, успокоившийся, но еще более злой.
Поев, я почувствовал небольшой прилив сил и немного согрелся. Кое-как скрючившись на боку, я завернулся в одеяло и снова принялся оценивать свое печальное положение. Какие у меня шансы вырваться? Я сильно сомневался, что Кинэн захочет обменять меня на нечто ценное для себя — сейчас он уверен в грядущей победе и рассчитывает взять все необходимое сам. Живой и полностью покорный Ворон ему нужнее: с аномалиями Грани шутки плохи, да и если задуманное им слияние земель пойдет не так, как он рассчитывает, кто-то должен будет хотя бы попытаться восстановить равновесие. За избавление от боли я, пожалуй, могу на многое согласиться. А значит, какой-то шанс выжить у меня есть. Другое дело, что он скорее всего не даст мне очухаться настолько, чтобы я смог сменить облик, а следовательно, истязания будут продолжаться, ровно настолько, чтобы не дать мне умереть.
Вскоре за мной снова пришли, но я по крайней мере смог подняться сам. Мне в общем-то было уже плевать на гордость и на все прочее, но идти самому было легче.
Кинэн ждал меня, уплетая нечто, похожее на пирожное. Оглядев меня злорадно-довольним взглядом, он приказал подвесить меня за руки на специально смонтированную раму для допросов.
— Завтра ты сдохнешь, — заявил он, поудобнее усаживаясь за стол в дальнем углу комнаты, в большое кожаное кресло с высокой спинкой. — Знаешь, как?
Я молчал.
— Тебя казнят, как преступника, на глазах у жителей Фрейфена. Вся ваша агентура это увидит.
— Я же тебе говорил, что ее нет, — выдавил я через силу.
— И все твое окружение узнает об этом.
— Не узнает.
— Вы же как-то связываетесь? Или через визор, или через Зеркало. Я бы на твоем месте велел поставить на себя Зеркало, чтобы мои помощники и союзники были в курсе, что происходит, и получили дополнительную информацию, — прокомментировал он. — Это вполне разумная временная мера, хоть и ведет к лишению приватности. Не верю, что ты этого не сделал.
— Нет, не сделал, — ответил я. — Зачем? И так все будет понятно — либо я преуспею, либо нет.
— Значит, все-таки агентура в крепости, — удовлетворенно кивнул он.
— Нет.
— Думаешь, я тебе поверю?
— Мне плевать, — огрызнулся я. Он сделал знак своим палачам, и те со знанием дела принялись за свою работу. Я уже давно не геройствовал — мне было все равно, что он про меня думал. Кричать было легче. Я понимал, что таким образом насыщаю его, питая своей болью и кровью этот странный концентратор под названием "душа Вечного", но перестать не мог.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Ты сдохнешь, — продолжил он, когда я затих. — Но не просто так. Я принесу тебя себе в жертву. Весь выброс силы, что даст твоя душа — он уйдет мне. А потом… потом я сожру твой образ в Мааре.
— Подавишься, — бросил я, и мстительно добавил. — Тебе это не поможет.
— Почему это?
— Наши отобьются, — заявил я. — Что бы вы не делали. Алекс силен. Он уже силен. Вам не удалось сделать из него мерзавца, он будет защищать свою новую родину до последнего. Ваши ресурсы просто кончатся.
Он натянуто, искусственно рассмеялся.
— А вот тут нам поможет моя новая ипостась, — пояснил он самодовольно. — Я вас всех банально сожру. Я — сила. Я сожру всех, кто попытается выйти против меня.
— Всех не получится, — прошептал я.
-Поэтому завтра одновременно с началом вторжения начнется казнь, и ты станешь ее частью. Представляешь, какой от тебя будет выброс силы? — он явно наслаждался ситуацией. — Да он и сейчас неплохой…
— Обожрешься — лопнешь, — огрызнулся я, но он лишь язвительно улыбнулся.
— Знаешь, что я сделаю, когда вернусь в Ар Соль? Найду эту строптивую девчонку со Старой Земли. Люблю строптивых. Они горячие… Кому, как не тебе, это знать.
Я судорожно дернулся. Он ведь может. А я даже предупредить ее не могу, не то что защитить. Знал же, что нельзя мне рядом с ней, и все равно подставил…
— Не найдешь, — бросил я сквозь зубы. — Она в ближайшее время переродится в Элианну, и первое, что она сделает, это оторвет тебе твой дряблый коротенький конец. Вилкой, — я неожиданно вспомнил Юлькино единственное оружие во время плена в Рувибе и рассмеялся.
— Ты веришь гипотезе Рейнарда? — Кинэн поморщился. — Ну, это было всего лишь предположение.
— Я был с ней на Иллирии, — прошептал я. — Почти у самого храма. Как только ты меня прикончишь, ты завершишь ее путь, и она воплотится. Маар-пробой у нее будет посильнее, чем у Ширин. А потом они объединятся с Алексом против тебя. Так что жди.
— Ну-ну, — хмыкнул он, но видно было, что я не на шутку задел его. — Верь и надейся. Кстати, с тобой тут кое-кто поговорить хотел, — он встал, бросив моим палачам, — приведите его в приличный вид, чтобы дама не испугалась, — и вышел из помещения.
Меня облили водой, заставили надеть такую же, как у Кинэна, куртку, и сесть на стул. Я уже знал, кого увижу, но задавать вопрос "почему" мне давно расхотелось.
Лани вошла и остановилась, разглядывая меня. Да уж, зрелище было… далеко не такое приятное, как раньше. Я заметил, как ее лицо скривилось от жалости и сочувствия, и испытал раздражение. Возможно, она не лицемерила. Но я был уверен: она могла помочь мне. Но не помогла. Значит, говорить нам не о чем.
— Мне очень жаль, — начала она сочувственно. — Но ты сам во всем виноват. Ты мог бы изменить свою судьбу.
Я вопросительно поднял бровь.
— Раньше. Тебе не раз предлагали сотрудничество. Но ты все время считал себя умнее, сильнее, значительнее… правильнее других. И доигрался.
— Я и сейчас так считаю, — ответил я, вложив в голос максимально возможное презрение.
— Ты проиграл и умрешь, — сказала она с пафосом книжной злодейки, но в голосе ее читалось удивление.
— Ну и что? — хмыкнул я. — Я прожил долгую и насыщенную жизнь. Мне хватило. Все мы когда-нибудь умрем, рано или поздно.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Ты мог бы… — начала она, но я так брезгливо поморщился, что она замолчала.
— Не в вашей компании, — пояснил я. — Среди вас слишком много… существ с комплексом неполноценности. Мне вас сложно понять. Тебя, например — с какой стати тебе вдруг захотелось мне мстить? И это после полусотни лет абсолютно нормальных, пусть и не близких, отношений?
— Я не мстила, — ответила она печально. — Я хотела… как лучше. Надеялась, что может быть…можно что-то… вернуть. Если у нас будет общая цель…
