Обе служанки вдруг вспомнили страшную ночь в штормовом море, черное от муки лицо де Жерве, и ту неудержимую радость, которая охватила его, когда они сообщили, что миледи будет жить.
Эрин снова смочила тряпку и протерла лицо Магдален. Веки девушки приоткрылись, и глаза на мгновение ожили.
— Леди, нам придется вызвать повитуху, — настойчиво сказала Эрин, понижая голос. — Иначе ребенок погибнет.
Магдален, застонав, замотала головой.
— Не хочу, чтобы она… пока не хочу.
Казалось, она взглядом умоляла служанок собраться вместе возле нее для последнего усилия. Боль в очередной раз исказила ее лицо, и Магдален, задыхаясь, начала биться в конвульсиях.
В темном небе поднялась луна, зацепившись рогом за край окна. Служанки лихорадочно перебирали четки, страстно шепча молитвы.
Разоблачившись, Гай сложил доспехи в палатке, разбитой за оградой арены. Был ранний вечер, и на краю долины виднелся сквозь дымку замок Компьень.
— Вино, милорд, — Джеффри поднес кубок. — Ваша победа, милорд, была просто блистательна!
— А? — Гай даже не расслышал замечания оруженосца. Он двинулся к выходу из палатки, потягивая из кубка вино. Воздух приятно освежил лицо, еще недавно закрытое шлемом и забралом, а тело без громоздких доспехов двигалось широко и свободно. Впереди его ждал пир, который наверняка завершится грандиозной попойкой, а потом он сможет уснуть в мягкой и чистой постели — предвкушение всего этого наполнило его радостью.
На небе сверкнула вечерняя звезда, и Гай нахмурился. Ему вдруг пришло в голову, что каких-нибудь два часа дороги — и он снова в замке де Бресс. Мысль была совершенно несвоевременной: его спутники вполне заслужили хорошую пирушку в отменном обществе, удобную постель и неспешный путь домой при свете дня, когда им не грозит никакая опасность.
Гай резко повернулся.
— Мы возвращаемся в Бресс, Джеффри. Передай рыцарям и прислуге, что мы отправляемся немедленно.
Отряд выехал из Компьени, когда уже совсем стемнело. Никто не спрашивал лорда де Жерве о причинах его внезапного решения, хотя все устали после трех дней сражений, не ужинали и вынуждены были быть бдительными на случай возможного нападения. Все мечтали об одном: как можно скорее оказаться в замке. И ни единой жалобы или ропота недовольства не долетело до уха Гая, который ехал впереди, нахмурив брови и сжав губы.
Он и сам не знал, почему так поступил, но решение пришло внезапно и было необоримым.
Около десяти часов вечера они прибыли в замок Бресс.
Магдален, измученная родами, не слышала, как герольд де Жерве властно протрубил в рог, требуя опустить подъемный мост, зато этот звук сразу же услыхали через открытую створку окна ее служанки.
— Это милорд, — обрадовалась Эрин, наклонившись к Магдален, чтобы вытереть ей лоб. — Милорд приехал, леди.
Она не была уверена, слышала ли страдалица ее слова, и на всякий случай повторила их.
— Она чуть было не умерла, — проворчала старуха, осторожно приближаясь к кровати. Магдален все еще не разрешала ей прикасаться к себе, хотя сил на то, чтобы выдворить ее из комнаты, у нее уже не было. — Если я в течение часа не вытащу из нее ребенка, они оба умрут.
— Нет! — каким-то образом смысл слов проник в сознание роженицы. — Ты не прикоснешься ко мне!
Ворча и качая головой, старуха ретировалась в тень. Ее дело — предложить услуги, а на нет и суда нет: если женщина умрет, то она здесь ни при чем.
— Но, миледи… — начала было Эрин, и слова застряли у нее в горле.
Дверь распахнулась, и вошел Гай де Жерве, на ходу стягивая с рук латные рукавицы; его обветренное, загорелое лицо побледнело. Еще в воротах ему сообщили, что леди де Бресс весь день мучается в родах и никак не может родить ребенка, а по выражению лиц у попадавшихся ему навстречу обитателей замка он без всяких слов понял, что дело плохо.
— Как она?
— Плохо, милорд, — тупо сказала Эрин. — Ребенок никак не родится, а силы миледи на исходе.
Гай приблизился к постели и пристально, с отчаянием и недоверием взглянул на Магдален. Вместо глаз он увидел глубокие лиловые впадины, кожа на скулах и на лбу так натянулась, что, казалось, еще немного, и она прорвется, а рот, чудесный, страстный рот, сжался в тонкую страдальческую улыбку.
— Она не желает, чтобы я к ней подходила, милорд, — заскулила повитуха. — Я бы давно вытащила на свет Божий ее ребенка. Это единственный способ спасти ее, но она не позволяет прикасаться к себе!
— Гай! — выдохнула Магдален шепотом, и он наклонился ниже.
— Я здесь.
— Прогони ее. Не разрешай ей прикасаться ко мне.
Гай стоял в нерешительности: с одной стороны, у него не было оснований не доверять замковой повитухе, а с другой… если Магдален, находясь в таком состоянии, способна так упорно настаивать на своем, то, может быть, в этом что-то есть?
— Милорд, надо позвать священника, — тихо сказала Эрин. — Я пошлю за отцом Вивьеном, чтобы он исповедовал миледи.
— Я не умираю, — послышался с кровати протестующий шепот. — Я не умру.
— Пошлите за отцом Вивьеном. Он может подождать снаружи, пока в нем не возникнет нужда. А вы, сударыня, можете идти.
Гай принял решение, неуверенный в своей правоте, но чувствуя, что не может поступить по-иному. Между тем Магдален вновь отплывала в мир беспамятства и непереносимого страдания. Руки Гая задрожали от невозможности прийти ей на помощь, а сердце заледенело при взгляде на изможденное лицо, из которого, казалось, ушли последние остатки жизни.
— Я в часовне, — сказал он внезапно. Там, у алтарного ограждения, стоя на коленях и моля Господа о милости, он переждет эти ужасные часы. — Пришлите за мной, как только…
Он не закончил фразы, поскольку не мог сказать об этом в присутствии любимой женщины, душа которой готова была отлететь в мир иной. Казалось, он совсем обессилел перед лицом одиночества, перед горечью утраты, — как это уже было с ним однажды.
Он пошатываясь уже дошел до двери, когда вдруг сзади послышалась какая-то возня. Взявшись за дверную ручку, Гай машинально обернулся: Эрин и Марджери, стояли, согнувшись, у самой кровати.
— Что там? — голос его прозвенел в тишине ожидания, сменившей тупые причитания бездействия.
— Ребенок… он выходит, милорд, — испуганно заговорила Эрин. — Но миледи уже не может помочь ему. Она, кажется, отходит в мир иной.
— Нет! — он бросился к постели, упал на колени и дотронулся до холодного, отрешенного лица, утонувшего в подушках.
Положив пальцы ей на рот и нос, он кожей уловил слабое дыхание.
— Она не умерла, — сказал он с облегчением.
