Лукас окинул храм взглядом, пытаясь вспомнить, когда в последний раз посещал подобное место… Кажется, ещё с Дереком. Тогда они, впрочем, скорее были потрясены богатством внутреннего убранства — по сравнению с убогими жилищами мелкопоместных рыцарей, которым в то время служили, — а отнюдь не духом могущества, которое Дерек разглядел позже и которым так и не сумел заразить Лукаса. Впрочем что в том, давнем храме, что в этом главным предметом, притягивающим взгляд, была каменная ладонь с отставленным большим пальцем — очень тщательно выполненная, с мельчайшими морщинками и складками на пальцах, с кутикулой вдоль корня каждого ногтя — но без единой линии на самой ладони. По традиции её никак не украшали — храм мог похвастаться лишь качеством и скрупулезностью выполнения скульптуры. Зато пространство вокруг неё, от пьедестала до самых стен, было устлано златоткаными коврами и платками, щедро расшитыми жемчугом. А ещё витражи в окнах из цветного стекла, медные рамы, позолоченные постаменты для восседающих священнослужителей — Лукас не переставал поражаться, откуда патрицианцы берут деньги на всё это. Насколько он знал, они только ссужали — своим рыцарям, чужим рыцарям, королю, а может, и заморским варварам. Им все были кругом должны, и потому они всех держали за горло. У них была своя армия, способная вытряхивать долги, и свой Совет, вертевший королём, как ему вздумается, — словом, предприимчивые ребята. Дерек говаривал, что Лукасу среди них самое место. Лукас смеялся. И делал то, за что патрицианцы ему платили, — но на большее не согласился бы никогда. Он подозревал, что чувство вседозволенности, которым наделён всякий патрицианец, затягивает. А он не любил чувствовать себя зависимым — пусть бы даже от собственных желаний.
Очередь двигалась медленно — точнее, с четверть часа уже не двигалась вовсе. Дерек, кажущийся немного усталым и бледным в своём торжественном ярко-алом облачении, равнодушно кивал, глядя на темя женщины, что-то невнятно и сбивчиво бормотавшей у его ног. Ох, грешна, должно быть, так грешна… Что, конечно, не помешает ей по-прежнему спать со своим конюхом, едва она доберётся до дому. Дерек был хорошим патрицианцем, и его лицо оставалось непроницаемо, а взгляд невозможно было поймать, но Лукас знал, что в душе ему это всё тоже тошно. Во всяком случае, Лукасу хотелось бы верить в это.
Он вдруг понял, что что-то не так, — и обозлился на себя за то, что не заметил раньше. Мальчишка, стоящий перед ним, уже в третий раз оборачивался и смотрел на него — бегло, но слишком пристально, чтобы это можно было объяснить обычной скукой, вынуждающей столь хамски разглядывать стоящих рядом. Лукас был уверен, что никогда прежде его не видел, — парень был на вид обычный, но такие взгляды Лукас не забывал. Мальчишка встретился с ним глазами и быстро отвернулся. Лукас слегка наклонился вперёд — так, что его лицо оказалось у парня над плечом, и внятно произнёс:
— Мессер, будьте любезны по окончании молебна дождаться меня у выхода. Я имею к вам разговор.
Пение хора, вздохи и невнятное бормотание молящихся почти заглушили его шепот, но парень, без сомнения, всё расслышал — Лукас видел, как краска схлынула с его лица. Возможно, он даже ответил бы, но тут шибко грешная месстрес наконец решила, что теперь чиста, словно горлица, и поднялась с колен. Дерек рассеяно благословил её, так же рассеяно наложил епитимью — от усталости, видимо, слишком громко, и все услышали, что месстрес положено сто поклонов ежеутренне и еженощно на протяжении месяца. Что же она такого натворила, интересно? Неужели у неё несколько конюхов? А по платью и не скажешь. Как жаль, нет времени познакомиться с ней поближе.
Месстрес, впрочем, судя по виду, сочла, что легко отделалась, — она порхнула в сторону, к чаше со святой водой, и тут же её сменил стоявший перед Лукасом парень. Он торопливо бухнулся на колени — то ли с перепугу, то ли от усердия не на молитвенную скамеечку, а рядом с ней, торопливо забубнил покаяние. Исповедальный помост находился в пяти шагах, но акустика в этой части зала была что надо, то есть совершенно никакая — Лукас не мог разобрать ни единого слова. Мальчишка закончил быстро, даже слишком быстро — неужели впрямь испугался?.. Когда он встал, Лукас посмотрел прямо на него, хотя это и противоречило правилам поведения в храме, — и парень отвернулся, пряча взгляд. Забавно… Интересно, дождётся у входа или сбежит?
Это была последняя мысль Лукаса, прямо либо косвенно касавшаяся молодого человека, — через мгновение он опустился на колени перед Дереком и забыл обо всём, кроме того, что привело его в Таймену на сей раз.
— Мир вам, мессер магистр. Соблаговолите выслушать нечестивого.
Дерек владел собой мастерски — не будь Лукас в том уверен, не стал бы его провоцировать. Впрочем, был момент, когда он всерьёз обеспокоился, не сказалась ли усталость и духота на мессере магистре самым нежелательным образом.
— Лукас, — не поднимая головы, равнодушно пробормотал Дерек, хотя Лукас знал, что он убить его готов. — Ты в своём уме? Зачем ты здесь?
— Ты меня вызвал, если помнишь. Причём довольно бесцеремонно. Я буквально с места сорвался, а ты ещё недоволен?
— Но нельзя ведь было приходить сюда. Ты же был на стороне Артеньи, если тебя кто-то узнает…
— На Артенью меня натравил ты. К тому же ты писал, что я под защитой ордена.
— Всё равно, что ты здесь-то делаешь?!
— Тише, ваше преподобие, мои грехи не столь ужасны, смею полагать.
Дерек осёкся, сообразив, что эмоциональность, с которой он произнёс последние слова, могла озадачить тех, кто ждал своей очереди на исповедь. Потом покачал головой.
— Твои грехи чудовищны и непростительны. Где ты остановился?
— Гостиница «Орлан и решка».
— Я за тобой пришлю.
— Дерек, я не опоздал? — всё же решился спросить Лукас.
— Нет. Как раз вовремя. Хотя всё равно не надо было сюда приходить. А теперь прочь, безбожник. Девять недель строгого поста и воздержания, триста поклонов трижды в день, — громко оповестил он.
«Мстительный, гад. Теперь-то небось подумают, что я изнасиловал нетронутую деву или убил ребёнка», — подумал Лукас, приняв благословение и встав с колен. Талая вода в чаше у исповедальни была посвежее, чем та, что у входа, в ней даже плавали кусочки льда — конечно, не высокогорного, но зато она была по-настоящему холодной. Лукас с удовольствием смочил ею губы и, подняв голову, провёл раскрытой ладонью по лицу. Этот жест дался ему словно бы сам собой, совсем без усилий. Огромная каменная рука над самой его головой вблизи казалась ещё более грозной, чем издали. Но, как ни странно, от неё исходило тепло. Должно быть, с другой стороны была маленькая печь с углями, и камень прогревали изнутри. На мгновение Лукасу даже показалось, что сомкнутые пальцы слабо шелохнулись, будто прося его подойти ближе. Странно, запаха золотушницы в храме не ощущалось. Должно быть, померещилось от духоты.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
