Когда все экстренные меры были приняты, она лишь заметила: — Мистер Реардэн, мне кажется, надо попросить всех наших поставщиков отправлять грузы исключительно по линиям «Таггарт трансконтинентал».
— Я тоже об этом подумал, — сказал Реардэн и добавил: — Отправь телеграмму Флемингу в Колорадо. Пусть покупает медный рудник, который я выбрал.
Он вернулся к столу и заговорил по двум телефонам одновременно — с управляющим и с начальником отдела поставок, проверяя даты поступления каждой тонны сырья, — он не мог переложить на кого-нибудь ответственность за хотя бы часовой перерыв в работе печей. Когда шла последняя плавка для линии Джона Галта, раздался звонок и Гвен объявила, что его мать требует, чтобы он принял ее.
Реардэн просил членов своей семьи никогда не приходить на завод, не договорившись с ним заранее. Он был очень рад, что они ненавидят это место и крайне редко появляются в его кабинете. Им овладело неудержимое желание выставить мать за ворота. Но, сделав над собой усилие куда большее, чем для решения проблемы с аварией, он спокойно сказал:
— Хорошо. Пусть войдет.
Мать вошла с воинственным видом. Она осмотрелась вокруг, словно знала, что для него значит его кабинет, и выражала свое глубочайшее возмущение всем, что представляло для него большую важность, чем ее персона. Она долго устраивалась в кресле, укладывала и перекладывала свою сумочку, перчатки, расправляла складки платья, недовольно ворча между делом:
— Ничего не скажешь, просто превосходно — мать вынуждена ждать в приемной и спрашивать разрешения у какой-то машинистки, прежде чем ей позволят увидеть собственного сына, который…
— Мама, у тебя действительно что-то важное? Я очень занят сегодня.
— Ты не единственный, у кого есть проблемы. Конечно, это важно. Стала бы я из-за пустяка сюда приезжать!
— Так в чем же дело?
— Это касается Филиппа.
— Я слушаю.
— Он очень несчастлив.
— Неужели?
— Он вынужден зависеть от твоей благотворительности, получать подачки, не имея возможности рассчитывать на собственные средства.
Реардэн удивленно улыбнулся:
— Я ждал, когда же он наконец это поймет.
— Несправедливо, что такой чувствительный человек, как он, находится в таком положении.
— Конечно, несправедливо.
— Я рада, что ты со мной согласен. Ты должен дать ему работу.
— Дать… что?
— Ты должен дать ему работу, здесь, на заводе, но хорошую, чистую работу, с отдельным кабинетом и хорошим окладом, чтобы он был подальше от твоих работяг и дымных печей.
Он слышал ее слова, но не мог заставить себя поверить в это.
— Мама, ты что, шутишь?
— Вовсе нет. Я случайно узнала, что он хочет именно этого, но он слишком горд, чтобы просить тебя. А если ты сам предложишь ему работу и преподнесешь это так, словно просишь его об одолжении, уверена, он охотно согласится. Вот почему мне пришлось приехать сюда, чтобы он не догадался, что это я тебя надоумила.
То, что он услышал, было для него непостижимо. Одна-единственная мысль молнией пронеслась у него в голове, и он не мог понять, как над этим можно было не задуматься. Эта мысль вылилась в недоуменный возглас:
— Но он же ровным счетом ничего не смыслит в металлургии!
— А какое это имеет значение? Ему нужна работа.
— Но он же с ней не справится!
— Ему необходимо приобрести уверенность в себе и почувствовать, что он тоже чего-то стоит.
— Но какой мне от него будет прок?
— Он должен почувствовать, что он нужен.
— Где, здесь? Зачем он мне здесь нужен?
— Ты принимаешь на работу множество людей, которых совсем не знаешь.
— Я беру на работу тех, кто умеет делать дело. А что мне может предложить он?
— Но ведь он же твой брат.
— Ну и что? При чем тут это?
Она замолчала, потрясенная его словами. Некоторое время они сидели, глядя друг на друга так, словно их разделяла космическая даль.
— Он твой брат, — сказала она; ее слова прозвучали как заезженная пластинка, неустанно воспроизводящая магическое заклинание, усомниться в котором непозволительно. — Ему нужно найти свое место в этом мире. Ему нужен хороший заработок, чтобы он чувствовал, что получает деньги по праву, а не как милостыню.
— По праву? Но мне от него и на цент пользы не будет.
— Так ты об этом думаешь в первую очередь? О собственной выгоде, о прибыли? Я прошу тебя помочь брату, а ты прикидываешь, сможешь ли обогатиться за счет его труда, и не поможешь ему, если не увидишь в этом выгоды для себя. Я правильно поняла? — Она увидела выражение его глаз, отвернулась и поспешно продолжила, повысив голос: — Да, конечно, ты помогаешь ему, как помог бы первому встречному нищему. Материальная помощь — ты не признаешь и не понимаешь ничего другого. Ты задумывался хоть раз о его духовных потребностях, о том, что такое положение делает с его чувством собственного достоинства? Он не желает жить как нищий. Он хочет быть независимым от тебя.
— Получая от меня деньги, которые не способен заработать, за работу, которую не умеет делать?
— Ты бы от этого не очень пострадал. Здесь предостаточно людей, которые работают и делают для тебя деньги.
— Ты просишь, чтобы я помог ему обманывать?
— Вовсе необязательно называть это так.
— Это обман или нет?
— С тобой просто невозможно разговаривать. Ты начисто лишен человечности. У тебя нет ни капли жалости к брату, ни капли сострадания к его чувствам.
— Это обман или нет?
— Тебе никого не жалко.
— Ты считаешь, что было бы правильно пойти на обман?
— Ты самый аморальный человек на свете. Все твои мысли заняты лишь заботой о правильности. Ты никого не любишь.
Реардэн резко поднялся, давая понять, что разговор окончен и посетителю следует убраться восвояси.
— Мама, я хозяин сталелитейного завода, а не публичного дома.
— Генри! — с негодованием выдавила из себя мать, пораженная тем, что он посмел так разговаривать с ней.
— Никогда больше даже не заикайся мне о работе для Филиппа. Я не подпущу его и к воротам моего завода и не доверю даже метлу — заметать пепел у печей. Я хочу, чтобы ты поняла это раз и навсегда. Помогай ему любыми другими способами, но о моем заводе забудь и думать.
— Да что ты возомнил о своем заводе? Это что, святой храм? — сказала она с презрительной издевкой в голосе.
— Гм… Несомненно, — негромко ответил Реардэн, сам удивленный этой мыслью.
— Неужели ты никогда не думаешь о других людях и своих моральных обязательствах перед ними?.
— Мне чуждо то, что ты называешь моралью. Нет, я не думаю о других людях, но знаю одно: если бы я дал работу Филиппу, то не смог бы смотреть в глаза компетентному человеку, которому эта работа нужна и который ее достоин.
Она встала и, втянув голову в плечи, принялась снизу вверх бросать в него слова, полные благородного негодования:
— Это и есть твоя жестокость. Именно в ней корень твоей низости и эгоизма. Если бы ты любил брата, то дал бы ему работу, которой он недостоин, и именно потому, что он не заслуживает ее, — это было бы проявлением истинной доброты и братской любви. Зачем тогда любовь, если не для этого? Дать работу тому, кто ее достоин, — не добродетель. Истинная добродетель — вознаградить недостойного.
Реардэн смотрел на нее как ребенок, который не приходит в ужас при виде кошмара лишь потому, что не может в него поверить.
— Мама, — сказал он, — ты сама не знаешь, что говоришь. Я никогда не смогу презирать тебя настолько, чтобы поверить, что ты действительно так думаешь.
Больше всего его удивило ее лицо: это было лицо человека, потерпевшего поражение, но в нем проглядывало лукавство и циничное коварство, — словно на мгновение она стала воплощением житейской мудрости, насмехавшейся над его наивностью и простодушием.
Ее лицо постоянно всплывало в его сознании, стояло перед глазами, словно сигнал, предупреждающий об опасности и говорящий о чем-то, что необходимо понять, в чем нужно разобраться. Но он не мог заставить себя задуматься над этим как над чем-то серьезным, он не ощущал ничего, кроме смутного чувства беспокойства и отвращения, сейчас не было времени размышлять над этим — за столом напротив него уже сидел следующий посетитель. Реардэн слушал человека, который умолял спасти его от гибели.
Посетитель не сказал этого прямо, но Реардэн знал, что пятьсот тонн стали, о которых просил этот человек, были для него вопросом жизни или смерти.
Его посетителем был мистер Уорд из Миннесоты — президент компании по производству комбайнов. Эта неприметная компания с незапятнанной репутацией принадлежала к тому типу предприятий, которые крайне редко разрастаются, но никогда не разоряются. Мистер Уорд представлял четвертое поколение владельцев компании и, как все его предшественники, делал для ее процветания все, что было в его силах.
