Было уже за полночь. Ее немногочисленные служащие давно разошлись по домам. В три часа утра она должна была быть в аэропорту, чтобы лететь в Колорадо. Работы осталось мало, нужно было лишь прочитать несколько отчетов, которые подготовил Эдди. Можно было не торопиться, и, почувствовав, что напряжение спало, она остановилась, не в силах продолжать работу. Казалось, чтобы дочитать эти отчеты, требовалось невероятное усилие, которое было выше ее сил. Идти домой поспать было уже слишком поздно, а ехать в аэропорт — слишком рано. «Ты устала», — думала Дэгни и с суровым, презрительным спокойствием наблюдала за своим состоянием, зная, что это пройдет.
Решение лететь в Нью-Йорк пришло внезапно. Через двадцать минут после короткого сообщения в сводке новостей она уже сидела в самолете. По радио сообщили, что совершенно неожиданно, без всяких причин и объяснений закрыл свое дело Дуайт Сандерс. Дэгни спешно вылетела в Нью-Йорк в надежде найти и остановить его. Но, пересекая континент, она предчувствовала, что его уже и след простыл.
За окном, нависая над городом, словно неподвижная тонкая пелена тумана, моросил весенний дождь. Дэгни сидела, глядя на въездной тоннель сортировочной терминала «Таггарт трансконтинентал». Вверху, под самым потолком, среди стальных балок и перекрытий горели лампочки, на видавшем виды бетонном полу, сваленный грудами, лежал багаж.
Вокруг никого не было. Лишенная всяких признаков жизни сортировочная казалась заброшенной.
Дэгни посмотрела на кривую трещину, проходившую по стене ее кабинета. Вокруг не было ни звука. Она знала, что в полуразрушенном здании, кроме нее, никого не осталось. У нее возникло такое ощущение, словно во всем городе нет ни единой живой души, кроме нее. Дэгни вдруг ощутила давно забытое чувство: чувство одиночества. Это чувство возникло не сейчас, не из-за гробовой тишины, царившей в кабинете и на пустынной, поблескивающей мокрыми тротуарами улице; это чувство породила царящая вокруг угрюмая, унылая пустота, где не к чему стремиться, где нет ничего, за что стоит бороться, добиваясь своей цели. Такое одиночество она часто испытывала в детстве.
Дэгни встала и подошла к окну. Прижавшись лицом к стеклу, она могла видеть все здание «Таггарт трансконтинентал», очертания которого, вздымаясь ввысь, резко переходили в зависший высоко в небе шпиль. Она посмотрела вверх, на темные окна комнаты, которая совсем недавно была ее кабинетом. У нее возникло ощущение, что она приговорена к пожизненной ссылке, словно от здания компании ее отделяло не только оконное стекло, пелена дождя и промежуток времени в несколько месяцев.
Она стояла, прижавшись к оконному стеклу, и смотрела на недосягаемые очертания того, что так страстно любила. Она не знала, в чем причина ее одиночества. Она могла выразить это только словами: «Это не тот мир, на который я надеялась».
Однажды, когда ей было шестнадцать лет, глядя на уходящие вдаль железнодорожные рельсы, которые, как и очертания небоскреба, сливались где-то за горизонтом в одну точку, она сказала Эдди Виллерсу, что ей всегда казалось, будто эти рельсы держит в руке один человек, — нет, не ее отец и не кто-то из работников их компании — и однажды она встретится с ним.
Дэгни тряхнула головой и отошла от окна.
Она села в кресло и потянулась было за подготовленными Эдди отчетами, но внезапно повалилась на стол, уронив голову на руки. Встань, приказала она себе, но даже не шелохнулась. Ей было все равно. Вокруг нет ни души. Ее никто не увидит.
Ею овладели страшная тоска и страстное желание, в котором она никогда раньше не позволяла себе признаться. Если чувство — это реакция человека на окружающий его мир, думала Дэгни, если она любила железную дорогу, свою компанию, более того, дорожила своей любовью ко всему этому, то одного, самого важного чувства так и не испытала. Ей хотелось обрести чувство, суммирующее смысл всего, что она любила, что ей было дорого в этом мире. Найти человека, подобного ей, который заключил бы в себе смысл ее мира, а она воплотила бы в себе его мир… Нет, думала она, не Франциско Д'Анкония, не Хэнк Реардэн — никто из тех, кого она знала, кем восхищалась… Этот человек существовал лишь в ее сознании — сознании того, что она способна испытывать чувство, за которое готова отдать жизнь… Ценой невероятных усилий, все еще прижимаясь грудью к столешнице, она слегка пошевелилась. Каждым нервом, каждой клеткой своего тела она чувствовала страстное желание.
Неужели это все, что тебе нужно? Неужели это так просто? — думала Дэгни, зная, что это далеко не просто. Между ее любовью к работе и желаниями ее тела существовала неразрывная связь, словно одно давало ей право на другое, словно эти чувства дополняли друг друга, а потребности ее тела мог удовлетворить лишь человек, равный ей.
Лежа на столе с прижатой к лицу рукой, она медленно покачала головой. Этого ей никогда не найти. Она могла только мечтать о том, какой была бы жизнь в мире, который она хотела видеть, и этому миру суждено существовать лишь в ее воображении. Лишь мечты и выпавшие на ее долю редкие мгновения — отражение огоньков, долетевших из этого воображаемого мира… Лишь ее идеал, о котором нельзя забывать и которому надо следовать до конца…
Дэгни подняла голову. За окном, на тротуаре, она увидела тень человека, стоявшего у дверей ее офиса.
Дверь находилась от нее в нескольких шагах; она не видела ни человека, ни горевшего за ним фонаря — лишь тень на камнях мостовой. Он стоял совершенно неподвижно.
Он стоял совсем рядом с дверью, будто собирался войти, и Дэгни ждала, что он вот-вот постучит. Но тень вдруг резко дернулась, словно человека толкнули, он повернулся и отошел от двери. Человек остановился — на земле очертилась линия его плеч и полей шляпы. Тень на мгновение замерла и снова начала расти — человек двинулся обратно.
Дэгни не чувствовала страха. Она неподвижно сидела за столом и бесстрастно наблюдала за происходящим. Человек остановился, затем вновь развернулся и пошел прочь. Он постоял посреди переулка, сделал несколько торопливых, беспокойных шагов и опять замер на месте. Его тень, как маятник, раскачивалась по тротуару, отражая ход беззвучной борьбы: либо войти в дверь, либо уйти.
Дэгни наблюдала за происходящим с необыкновенным спокойствием. У нее не было сил реагировать, она могла лишь смотреть. Она как-то отвлеченно спрашивала себя: кто он, этот человек? Наблюдал ли он за ней из темноты? Видел ли, как она обессиленно повалилась на стол? Был ли он свидетелем ее отчаянного одиночества, как сейчас она была свидетелем его одиночества? Она ничего не чувствовала. Они были одни в молчании мертвого города, — ей казалось, что он где-то далеко, что он просто отражение страдания, некто, сумевший, как и она, уцелеть, и его проблемы далеки от нее, как и ей чужды его горести. Он то уходил, то возвращался. Она сидела и наблюдала за метавшейся по блестящему мокрому тротуару немого переулка тенью неведомых ей мучительных сомнений.
Тень вновь двинулась прочь. Дэгни ждала, но человек не возвращался. Она вскочила со стула. Ей хотелось увидеть исход этого сражения; теперь, когда он победил или проиграл, ей вдруг очень захотелось узнать, кто он, этот человек, и что ему было нужно. Она пробежала через темную приемную, открыла дверь и выглянула на улицу.
В переулке никого не было. Постепенно сужаясь, он уходил вдаль, поблескивая мокрым тротуаром, словно освещенная редкими огоньками зеркальная полоска. Дэгни увидела темный проем выбитой витрины заброшенного магазина. За ним виднелись подъезды нескольких жилых домов. Капли дождя падали на землю в свете фонаря, склонившегося над черной пустотой открытых ворот, ведущих в подземные тоннели «Таггарт трансконтинентал».
* * *
Реардэн подписал бумаги, отодвинул их на край стола и отвел взгляд, надеясь, что ему больше не придется о них думать. Сейчас ему хотелось перенестись в будущее, чтобы это мгновение оказалось далеко позади.
Пол Ларкин нерешительно потянулся к бумагам. Вид у него был заискивающий и беспомощный.
— Хэнк, это всего лишь юридические тонкости, чистая формальность, — говорил он. — Ты же знаешь, что для меня эти рудники всегда будут твоими и только твоими.
Реардэн медленно покачал головой. Его лицо оставалось невозмутимым и бесстрастным, словно он разговаривал с совершенно чужим человеком.
— Нет, — сказал он. — Собственность либо принадлежит мне, либо не принадлежит. Третьего не дано.
— Но… ты же знаешь, что можешь доверять мне. Можешь не волноваться о поставках руды. Мы заключили соглашение. Ты же знаешь, что можешь положиться на меня.
— Не знаю. Надеюсь, что могу.
— Но я же дал тебе слово!
— Я никогда раньше не зависел от чужого слова.
— Зачем… ну зачем ты так говоришь? Мы же друзья. Я сделаю для тебя все что захочешь. Ты будешь получать всю добываемую руду. Эти рудники по-прежнему твои — все равно что твои. Тебе нечего бояться. Я… Хэнк, что с тобой?
