— Свят, свят, о чем говоришь, атаман? Прости за глупое слово, невзначай, по привычке вырвалось из уст. Разве поминаю я прошлое, заросло уже все быльем, кануло в Лету. Как говорится, кто старое помянет, тому глаз вон.
— Вот так будет лучше, боярин. Поскольку не былое пришел ворошить я, не о старом говорить с тобой. Сдается, что можем мы сегодня помочь друг другу в одном важном деле.
В глазах Векши зажглись огоньки любопытства.
— Чем смогу — помогу, — обрадованно сказал он. — Все, что только в моих силах, сделаю для дорогого гостя, казачьего атамана.
Дорош покосился на боярских челядников, стоявших у двери с копьями в руках, однако Векша успокаивающе махнул рукой.
— Говори смело. Что при них сказано, то навсегда похоронено.
— Коли так, слушай. Казак — вольная птица, а посему не сидит на одном месте. Нет поэтому у меня и моих другов-товарищей лугов и пашен, не имеется у нас кузниц и сукноделен. Кормимся и живем лишь тем, что господь бог да ночка темная нам посылают, что сабля острая да удаль молодецкая нам даруют. Не разбираем мы в этом деле никого: ни фрягов и литвинов, ни крымцев и поляков. Вот и третьего дня наткнулся мой дозор на татарскую сотню. На самих ордынцах было кое-что из рухлядишки и воинского доспеху, да и шли они каждый о двуконь. Словом, решили мы, что лишние они в нашей степи. И взяли мои казаченьки-ватажники этих нехристей возле одного болотца в сабли да копья.
По мере того, как Дорош говорил, в глазах Векши появлялся все больший интерес. От волнения он несколько раз облизал толстые губы.
— Однако дело не в этом, боярин. Когда обшаривали мои хлопцы их главного, что один спал в шатре, то нашли при нем одну забавную штуковину. Смотри…
Дорош сунул руку за широкий пояс и достал печать со шнуром от Мамаевой грамоты. Боярин выхватил печать у атамана, поднес к глазам. Казалось, он рассматривал ее целую вечность.
— Что молчишь? — насмешливо спросил Дорош. — Вижу, знакома тебе сия вещица.
— Это печать великого золотоордынского хана, — прошептал Векша. — Ее он ставит на личные послания. — От внезапно пришедшей в голову догадки в глазах боярина мелькнул ужас. — Значит, эту печать ты сорвал с ханской грамоты? Выходит, твои разбойники перебили посольство самого Мамая?
— Боярин, для нас все татары одинаковы, будь он самый знатный бей или последний ханский нукер, — беспечно заявил Дорош. — У нас с ними со всеми один разговор…
У Векши, только сейчас полностью осмыслившего все услышанное, зашевелились на голове волосы.
— Неужто у тебя и Мамаева грамота? О Боже, он вырезал ханское посольство, завладел грамотой и после этого является в мой дом, — схватился Векша за голову. — Да что подумает обо мне великий князь, если узнает?
— Боярин, не будь бабой, — засмеялся атаман, беря из рук Векши печать со шнуром и снова суя их за пояс. Чего страшишься? Не ты побил ордынцев, а я, не тебе ответ держать за это, а мне. Посему не хнычь, а выслушай, что я дальше скажу.
— Дальше? — изумился Векша. — Неужто думаешь, что стану слушать тебя и дальше?
— Будешь, боярин, поскольку выгоду от моих слов будем иметь мы оба. И не знаю, кто из нас большую.
Векша перестал причитать.
— Выгоду? Ничего подобного покуда не вижу. А вот великокняжеский гнев за связь с тобой на собственную голову накликать могу.
— Выгода наша, боярин, вот в чем. У нас, ватажников, такой закон: как завладели добычей, валим всю в общий котел и делим на всех по-братски. Досталась мне при дележке добычи, захваченной при ханской сотне, эта кольчуга. — Дорош ударил себя кулаком в грудь, которую обтягивала тонкая, венецианской работы кольчуга с серебристым отливом. — Богатая вещь, знатная, с ихнего бея сняли. Под такой доспех и конь добрый нужен, и шелом достойный. Загрустил было я, а тут мне грамоту сию приносят. Сорвал с нее печать, глянул на письмена и хотел было в костер ее за ненадобностью бросить. И вдруг на меня снизошло: ведь кому-то эта грамота писана, значит, кому-то нужна. А ежели следует она из Орды, то, может, ждет ее сам Ягайло-литвин? Так почему бы мне, грешному, не сотворить людям доброе дело? Надобно же и о душе своей думать…
Векша от волнения зажал бороду в кулак, его глазки радостно заблестели.
— Правду молвишь, атаман, сущую правду. Люди мы все, христиане, и добро должны человекам творить. Зачем быть собакой на сене? Сам не ам и другому не дам.
— И я тогда подумал об этом, — продолжал Дорош. — И сразу вспомнил тебя. У кого табуны лучше, чем у боярина Векши? Знаю сие не с чужих слов, а сам пас их. Да и шеломов боярину не занимать, полно их у него разных и на любой вкус. Поразмыслил я и надумал повидаться с тобой, обговорить и решить дело с грамотой полюбовно и по-христиански. Хочешь меняться товар на товар — давай. Не желаешь — сыщу другого покупателя не хуже тебя. Вот весь мой сказ.
Сделав вид, что раздумывает над предложением Дороша, Векша какое-то время молчал, задумчиво уставившись на носки своих сапог.
— Хорошо, атаман, допустим, возьму я у тебя грамоту, а что скажу, ежели ответ придется держать, откуда она у меня? Ведь Мамай не мне ее вручал, а гонцу, который ныне порубанный в степи валяется. Большая кровь на этой грамоте.
— Что хочешь, то и говори, — спокойно ответил Дорош. — Какое мне дело до твоих слов? Я отбил грамоту у татарского гонца, точно так ты можешь отбить ее у меня. Кто проверит? Не я же явлюсь к князю Ягайле уличать тебя во лжи?
Векша, решившись, рубанул рукой воздух.
— Уговорил, атаман. Давай грамоту.
Дорош рассмеялся.
— Не рановато, боярин? Когда будут конь и шелом, тогда получишь и грамоту. У нас с тобой дело без обмана, по-честному. Как и подобает быть промеж старых друзей.
— Пусть будет по-твоему, атаман. Позволь лишь взглянуть на грамоту. Удостовериться, что не обманываешь меня.
— Э нет, боярин, — лукаво усмехнулся Дорош. — Лучше сделаем так, назначай место и время, где завтра встретимся, там и получишь ханское послание, а с собой вели прихватить белого аргамака, коего я вчера под твоим Николаем видел. И привози аланский шелом с бармицей, что в углу стоит. А заодно прихвати и вон ту саблю. — Взгляд Дороша уперся в большой персидский ковер, висевший на стене позади Векши, на котором были развешаны сабли и мечи, шестоперы и булавы, боевые топоры и кинжалы.
— Какую еще саблю? — спросил Векша, поворачиваясь к ковру и стараясь проследить за взглядом Дороша.
— Ту, косожскую, что с чернью по ножнам. Люблю тонкую работу, особливо по серебру, — простодушно признался Дорош. — Да и клинок должен быть неплохой. Я их встречал и знаю: надежен, легок, остер. Как раз для моей руки.
— Послушай, атаман, но договор был только о коне и шеломе, — запротестовал Векша. — Ты мне ханскую грамоту, я тебе — белого аргамака и аланский шелом с бармицей.
— И саблю в серебряных ножнах с чернью, — упрямо повторил Дорош. — Станешь торговаться, уйду и сыщу другого покупателя, а заодно скажу ему что вначале предлагал грамоту тебе, а ты пожалел за нее саблю дать. Пускай великий князь Ягайло знает, как ты о благе Литвы печешься и что его милость и расположение к себе дешевле какой-то сабли ценишь. Ну как, боярин, даешь саблю в придачу? — прищурился Дорош.
— Ладно, бери, — потускневшим голосом ответил Векша. — Для тебя мне ничего не жалко.
— Тогда добро, боярин, — расцвел Дорош. — Говори, где и когда завтра встречаемся?
— У старого дуба на поляне. Надеюсь, то место еще не забыл?
— Помню, боярин. В полдень с двумя хлопцами буду тебя там ждать. До встречи.
Развернувшись, Дорош неторопливо направился к выходу из светлицы. Ударом сапога распахнул дверь, прошел между двумя парами боярских челядников, неподвижно стоявших по ее сторонам. Едва замер шум его шагов, ковер с оружием, висевший позади Векши, зашевелился. Из маленькой ниши в стене, которую он скрывал, в комнату шагнул старший сын боярина, Николай.
— Слышал? — спросил его Векша.
— До единого слова. Хотя, откровенно говоря, с большим удовольствием услышал бы твой сигнал, чтобы разделаться с этим разбойником.
— Потерпи. Степной атаман может сослужить нам вначале неплохую службу.
По губам сына пробежала презрительная усмешка.
— Ты на самом деле веришь в его сказку о ханской грамоте?
— Я собственными глазами видел и своими руками держал печать великого золотоордынского хана. Так что ошибиться я не мог никак.
— Печать еще не грамота, — назидательно заметил Николай.
— Верно, поэтому завтра я и встречаюсь с Дорошем. Если у него действительно грамота Мамая, я не пожалею за нее целого табуна, а не только твоего аргамака.
— Думаешь, это грамота, которую сейчас так ждет из Орды великий князь Ягайло?
— Уверен в этом. Судя по рассказу Дороша, речь идет о ханском посольстве, которое на днях бесследно сгинуло в степи. Печать подтверждает его слова.
