– Девчонки, – строгим голосом сказал я, – не забывайте банки вовремя выливать, наверняка аспиратор спалили!
– Так я только что выливала! – виновато произнесла медсестра Галька, студентка-полставочница. – Десять минут назад!
– Да как же ты выливала… – продолжил я и вдруг осекся, потому что, подойдя ближе, увидел цвет промывной жидкости в банках. Она была не розовой, как обычно, а интенсивно-красной, почти черной. Чистая кровь. И в тот же момент перед глазами возник протокол операции, который я читал часом ранее. Я всегда читал эти протоколы. Там была запись о ранении во время операции левого желудочка с последующим его ушиванием. А потом посмотрел на больную, которая на глазах становилась землисто-серой, и на монитор. Зайчик на дисплее выписывал брадикардию, которая почти сразу же сменилась единичными комплексами.
Через полсекунды я был около кровати и срезал швы с грудины ножницами, которые успел выхватить из стакана на столике. Хорошо еще, что Суходольская оказалась рядом. Ей хватило мгновения, чтобы понять ситуацию. Пока распаковывали набор для торакотомии, пришлось руками растаскивать грудную клетку. Так и есть! Литра два дымящейся крови в средостении, поди тут разберись откуда. Но я сразу полез к левому желудочку, и точно – дыра была там.
Сердце уже не билось, лишь мелко подрагивало. Некогда было раздумывать, я даже перчатки не успел надеть, да толку сейчас от них. Выдохнул и плотно вставил указательный палец через дыру левого желудочка в сердце. А другой рукой взялся за крючок. Напротив меня стояла Суходольская, качала сердце, а рядом во второй крючок вцепилась Елена Николаевна. А она-то здесь откуда? Оказывается, стояла у соседней койки, никого не трогала, набирала рядом кровь в кюветку для коагулограммы, а тут такие дела стали происходить. Вот пришлось принять участие.
Через пару минут прибежал хирург Гилин, тоже быстро сообразил что к чему, работать начал. Со стороны все выглядело, конечно, дико, неподготовленному смотреть – кондрашка хватит.
Лежит больная с распахнутой грудной клеткой, которую крючками в стороны растаскивают врач-лаборант Гаркалина и медсестра Галька. Кровищи море, Суходольская качает рукой сердце, а Гилин обшивает вокруг моего вставленного в левый желудочек пальца, который я вытаскиваю по мере ушивания.
Уже было далеко за полночь. Мы сидели на эстакаде, курили, и вот тогда Гаркалина посмотрела на меня, а у нее глаза в очках казались всегда огромными, и сказала:
– Леша, не вздумай из медицины уходить! Поступай! Нам тогда всем застрелиться нужно будет, если такие, как ты, в этой профессии не останутся. Ты же реаниматолог от бога!
Ничего себе! “От бога!” Мне так еще никто не говорил. И вроде как не шутила Елена Николаевна.
И вот как только я заступил на это свое первое дежурство после восьмимесячного перерыва, она поймала меня в коридоре, где я стоял и охмурял одну из наших медсестер, подошла, посмотрела своим неподражаемым взглядом поверх очков и говорит:
– Ого, Моторов, какой же ты черный! Смотри, с меланиновым обменом не шутят! И отстань от девочки, нужен ты ей больно, алиментщик! Скажи лучше, в институт поступаешь? Как не поступаешь?
Разве не знаешь, что в этом году льготы стажникам дают? Как не слышал, с луны, что ли, свалился? Может, ты еще про перестройку не слышал? Ты кончай дурочку-то валять, беги быстро документы подавай, если, конечно, еще не опоздал!
Вот оно что! Оказывается, пока я валялся на речке, перетряхнули всю приемную комиссию, потому что пришел новый министр образования по фамилии Ягодин, который приказал институтам взять курс на демократизацию обучения, а самое главное – внесли изменения в правила приема. Ну а в медицинских институтах в этом году в качестве эксперимента решено дать льготы стажникам. Причем такие, не на словах, а на деле.
– Да туфта это очередная, Елена Николаевна! – отмахнулся было я. – Все равно одних блатных наберут, вот увидите!
Как оказалось впоследствии, я был абсолютно прав: все, кто располагал информацией, уже загодя, а многие задним числом, спешно оформляли своих деток-школьников санитарами и санитарками еще с девятого класса. Потом все факультеты будут забиты этими липовыми ветеранами здравоохранения. Да и в нашем отделении парочка докторов подсуетилась и ненаглядных чад, не вылезающих от репетиторов, провела через отдел кадров. Зато для таких, как я, у них всегда наготове был набор пламенных речей о честности и справедливости.
Я совсем не готовился. Ни дня, ни часа. А экзамены уже через неделю начнутся. Вот черт, ведь действительно шанс был! А я восемь месяцев дурака валял, балдел, свободой и гласностью наслаждался. Нет чтобы учебники читать, когда еще такая возможность будет!
Вместо этого я сказал:
– Да ладно, Елена Николаевна! Я уже пять раз пролетал, пролечу и на шестой! Тем более и прием документов наверняка закончен!
Она прибежала в блок через четверть часа.
– Так, Леша, слушай меня внимательно! Я все узнала. Сегодня вторник, последний день приема документов – в пятницу! Успеешь как миленький! Характеристику прямо сейчас подпиши у всех, завтра бегом в поликлинику за справкой, по дороге сфотографируйся, а диплом училищный, надеюсь, ты не потерял! В четверг подашь документы, еще на всякий случай у тебя день в резерве есть!
Я с удивлением понял, что ей не все равно. Но не уступал. Когда мы встретились через полчаса на перекуре, я затянул свое традиционное:
– Елена Николаевна, ну зачем себя обманывать? Я же опять провалюсь! В этом году даже книг не открывал! Да и в шестой раз поступать – уже комедия!
– Комедия – с такими мозгами полы мыть! – отрезала Гаркалина. – Ты что, биологию и химию на тройку не сдашь? Вот! А тебе, как стажнику, главное двойку не получить. Так что будешь радоваться тройке, как пятерке! И прекрати ныть про свои пять поступлений! Вот Толя Магид, мы уже все со счета сбились, сколько раз он пролетал! Но когда все-таки поступил, то все сразу забыли про его сто раз мимо, зато какой человек, каждая собака знает! А ты знаешь Толю?
Знаю ли я Толю Магида? Я столько раз о нем слышал, что, можно сказать, и знаю. Магид был самым знаменитым старшим вожатым в “Дружбе”, том самом пионерском лагере, из-за которого я решил стать врачом. Так вот, Магид там работал долго, правда, при мне он уже не приезжал, состарился. Но что бы мы ни делали, какие хохмы, конкурсы, соревнования ни придумывали, всегда сын нашего завхоза Боря Генкин повторял одно и то же: “Толя Магид сделал бы лучше!” А оказывается, ему тоже пришлось помыкаться, не сразу студентом стал.
И далекий, неведомый Магид, сам того не желая, стал последним для меня доводом. Я сдался.
Это удивительно, но документы у меня приняли с первого раза. Был четверг, в крайнем случае, как сказала Гаркалина, в резерве оставалась пятница, но она и не понадобилась. Хотя раньше при подаче документов меня всегда норовили довести до ручки. То какая-то мымра заявляла, что, придя в джинсах, я оскорбляю в лице приемной комиссии весь славный и орденоносный институт, то вдруг объявляли поддельным мой школьный аттестат, то привязывались к подписи в характеристике.
А тут вдруг такой либерализм, даже, не побоюсь этого слова, расположенность. Особенно когда я дошел до собеседования.
Женщина в очках пролистала документы, поинтересовалась, какой раз я поступаю и кем хочу стать. Я честно ответил, что поступаю уже в шестой, а быть хочу анестезиологом-реаниматологом. Тогда она спросила:
– А каковы будут ваши действия при остановке сердца?
Ну я и начал говорить. Когда закончил, она посмотрела на меня удивительно теплым взглядом и улыбнулась:
– Умничка! Желаю тебе от всей души поступить!
Надо же, “умничка”! Эх, жалко, за собеседования не ставят оценки, только плюсики.
На подготовку к первому экзамену у меня оставалось два с половиной дня. Вернее, три, но не мог же я между дежурствами совсем не спать. Тем более я готовился тайно. Ну, по правде говоря, не готовился, а занимался самоуспокоением. Все-таки идти на экзамен, совсем не открывая книжек, неприлично. Но про свою шестую попытку решил никому не говорить – ни папе, ни маме, ни Лене. Не хотелось их в очередной раз смешить. Поэтому я раскладывал конспекты и учебники, пока Лена была на работе, а потом прятал, доставая их уже глубокой ночью. Знал только Рома.
В один из этих трех дней я забрал его пораньше из детского сада. “Дай, – думаю, – возьму Рому, дома ему всегда веселей”. Пока он в комнате играл, я начал на кухне окислительно-восстановительные реакции щелкать. Решаю, а сам думаю: “Ну даже если поступлю, как же я буду, такой старый, со школьниками учиться? Они же меня на смех подымут!”
И тут чуть выше стола показалась белобрысая макушка. Это Рома пришел проверить, чем я тут занимаюсь. Он всегда за мной наблюдал, как бы я чего не учудил. Даже Лену встречал словами:
