– Ты выглядишь такой нежной, дорогая, – сказала Берилл. – Ты уверена, что хочешь сделать это? Ты собираешься сыграть в трудную, очень трудную игру.
– Да, Берилл, я точно хочу сделать это. Я крутая.
– Я уверена, что ты крутая, дорогая, – сказала Берилл, словно обращаясь к маленькой девочке, которая заявила, что она хочет быть такой же храброй, как ее папочка, – но я не уверена, что ты достаточно крутая для этого.
– Что ты собираешься спеть для нас, Синди? – спросил Кельвин.
Синди объявила, что хотела бы спеть «Eternal Flame» группы «The Bangles».
– Хороший выбор, – заметил Родни, натягивая на лицо умную маску. – Это отличный выбор.
– Ну, тогда начинай, – сказал Кельвин.
– И не нужно нервничать и пугаться, – добавила Берилл своим самым умильным голоском.
Когда Синди спела свою песню, Берилл снова спросила, уверена ли она, что ей хватит крутизны, чтобы существовать в большом плохом мире поп-культуры. Синди постаралась убедить ее, что это так, но Берилл ответила, что как бывшая рокерша и как мать она в этом не вполне уверена. Кельвин и Родни пошли дальше. Они признали, что Синди симпатичная и спела хорошо, но что они не верят, что у нее достаточно нахальства и крутости чтобы выступать вживую. Тот факт, что при «выступлении вживую» достаточно кривляния под фонограмму в окружении профессиональных танцоров, не заботил их. Тот факт, что они никогда не видели Синди и ничего не могли знать о ее личности, тоже их не волновал. Они были непоколебимы в своем «экспертном» мнении: Синди недостаточно крутая, чтобы выступать вживую, и каждый раз, когда она уверяла их, что это не так, отвечали, что, с их точки зрения, это именно так, пока наконец, после целых шести минут оскорблений Синди не расплакалась, и тогда Берилл смогла подбежать к ней, обнять и выпроводить из зала.
– Твою мать, – сказал Кельвин, когда Синди ушла со сцены, – я уж думал, эта девчонка никогда не заплачет. Может, «липучкам» перед ВС стоит давать понюхать разрезанную луковицу.
Берилл передала Синди на руки Кили, которая тоже обняла ее. Шайана, хотя она была следующей в очереди, тоже захотела обнять Синди. Ей было жаль, что Синди отсеяли, – было бы классно пройти остаток пути вместе, – но сейчас для сожалений или сантиментов не было времени. Да и вообще ни для чего не было времени, кроме нее самой, потому что перед ней был момент, которого она так сильно хотела.
– Это самый важный момент в моей жизни, – сказала она Кили, когда Синди наконец выпроводили с места событий. – Я так сильно хочу этого.
Именно тогда Шайана пролила знаменитую слезу на все времена. Слезу, которой, в отличие от ее выступления, суждено было стать отдельным сюжетом выпуска «поп-школы».
– Вперед, детка, – сказала Кили, и Шайана пошла в зал.
– Еще раз привет, Шайана! – крикнула Берилл из-за стены бутылок, стоявших на покрытом белой скатертью столе.
– Привет, Шайана, – спокойно сказал сидевший слева от нее Родни, который глядел на девушку не моргая. Родни полагал, что у него милый взгляд и что он проецирует сочувствие.
Сидящий справа от Берилл Кельвин ничего не сказал, он смотрел в блокнот и вертел в руке ручку.
– Ты много работала? – спросила Берилл.
– О Берилл, я работала так много!
– Ты действительно хочешь этого, правда, детка?
– О Берилл, я так сильно хочу этого.
– Тогда начинай, девочка, – сказала Берилл.
– Перед тем как начать, я хочу сказать, что действительно пыталась обдумать все то, что сказал мне Кельвин, потому что это моя мечта, и я собираюсь надрать тебе зад, Кельвин!
На лице Кельвина появилась улыбка, которая говорила о том, что его зад готов к тому, чтобы его надрали, но что все же надрать его нелегко. Особенно если человек, которому этого хочется, – просто бездарная никчемность.
– Да! Задай жару, детка! – завопила Берилл с интонацией, напоминавшей любопытный гибрид, в котором звучал и надоедливый ребенок, и американский городской чернокожий, и житель Суиндона. – Вперед, девочка!
– Я задам вам жару, Берилл, потому что верю, что Господь посылает каждого из нас на землю с определенной целью, и он послал меня сюда для того, чтобы…
– Шайана, – прервал ее Кельвин, первый раз оторвавшись от блокнота с той минуты, как она вошла в комнату, – просто спой песню.
– Я просто хочу, чтобы вы все знали, что я так много рабо…
– Шайана, здесь все много работают. Спой свою песню.
На секунду показалось, что Шайана снова заплачет.
Операторы, которые стояли слева и справа от нее, подошли поближе, как игроки у сетки в ожидании медленной подачи. Снаружи на парковке режиссер и ассистент видеорежиссера, зажатые в передвижном центре управления, замолчали, а сценаристка приготовилась записывать временной код.
Берилл приободрила Шайану.
– Будь сильной, девочка, – сказала она. – Просто будь сильной. И начинай.
Шайана торжественно кивнула и начала.
Закончив песню, она опустила взгляд на сцену у себя под ногами, ее грудь вздымалась, словно сильные чувства, которые выжала из нее песня, только сейчас начали покидать ее тело.
– Это было совершенно… – Кельвин долго молчал, чтобы произвести больший эффект, – неинтересно.
Шайана выглядела так, словно ее ударили.
Берилл кинулась на ее защиту.
– Кельвин, опомнись! – воскликнула она. – Она так много работала!
– Шайана, ты из тех, кого я называю почти актрисами, – продолжил Кельвин. – Ты почти симпатичная, ты почти можешь двигаться, и ты почти хорошо поешь. У тебя даже почти есть индивидуальность, но боюсь, что рок-н-ролл – крутой бизнес и «почти» вживую не пройдет. Такого никогда не было и никогда не будет.
Губа Шайаны задрожала сильнее. Из глаз заструились слезы.
Берилл засюсюкала самым слащавым тоном:
– Ты действительно хочешь этого, верно, детка?
– О Берилл, я так сильно этого хочу. Это все, чего я когда-либо хотела, это моя мечта.
– И это отлично, что ты следуешь за этой мечтой, детка.
– Ладно, – решительно сказал Кельвин, – каков вердикт? Она проходит в тур «все ко мне домой» или мечта заканчивается здесь? Родни?
– Боюсь, Шайана, я говорю нет.
– Берилл? – спросил Кельвин.
Берилл проделала трюк с долгим измученным взглядом, глядя на Шайану с глубочайшей заботой. Для всех, кто разбирался в этом шоу, было очевидно, куда дует ветер, в ее глазах было столько боли и сожаления. Выражение ее лица говорило: «Я тебя люблю, но ты бездарность, поэтому пошла вон».
– Прости, Шайана, но мечта заканчивается здесь. Ты поешь недостаточно хорошо. Ты никогда не будешь звездой.
– И я тоже говорю нет, – сказал Кельвин. – Спасибо, Шайана.
Шайана молча смотрела перед собой. Она не плакала, не умоляла, она просто стояла и смотрела на них.
– Спасибо, Шайана, – повторил Кельвин. – Ты можешь идти.
– Куда? – спросила Шайана, по-прежнему не шелохнувшись.
– Что – куда?
– Куда мне идти? – спросила Шайана загробным голосом, глубоким и тревожащим. – Я дальше ничего не планировала.
– Боюсь, дорогая, это не моя проблема.
– Я же сказала, если я не смогу сделать этого, то больше мне вообще нечего делать.
– Шайана, до свидания.
– Разве вы не понимаете? Господь создал меня для этой цели. Кто вы такие, чтобы спорить со словом Господним?
– Шайана, тебе пора идти. У нас в очереди много людей, и все они верят в себя так же сильно, как и ты.
– Я же сказала, мне некуда идти. Я планировала свою жизнь только до этого момента.
– Это не наша проблема.
– А по-моему, ваша.
– Нет, не наша. До свидания.
– Нет, ваша, вы, блядские свиньи!
Двое охранников уже начали приближаться к девушке и в этот момент вдруг оказались по обе стороны от нее.
– Отлично! – крикнула Шайана. – Но последнее слово будет за мной, слышишь, ты, вонючий Кельвин Симмс, и ты, Родни, и ты, сучара Берилл Бленхейм!
Шайана повернулась и убежала со сцены. Проходя через холл, она чуть не сбила с ног Грэма, который стоял рядом с Миллисент и ожидал своей очереди.
– Прочь с дороги, ублюдок чертов! – крикнула Шайана. – Ты что, блядь, не видишь, куда идешь?
– Он слепой! – крикнула Миллисент.
– Как будто это моя проблема, – ответила Шайана и исчезла.
«Поп-школа»: Грэм и Миллисент
Грэм и Миллисент тоже немного нервничали.
Они провели утро, снимаясь в «личных моментах». Сначала их отвезли в небольшое бистро неподалеку, где, несмотря на то что не было еще и десяти утра, посадили за столик, накрытый для ужина, и попросили чокнуться бокалами с вином. Пробыв в бистро меньше десяти минут, они отправились к маковому полю, по которому их заставили ходить, взявшись за руки. Наконец они вернулись в школьный спортивный зал, где сняли у пианино: Грэм играл, а Миллисент пела. Сюжеты снимались быстро, потому что звук не записывали.
