Через мгновение она встала и страстно прокричала ему в лицо:
— И зачем только ты тогда пришел в эту комнату, почему ты не оставил меня в покое!
Некоторое время он рассматривал ее в полной тишине.
— Если бы я мог предположить, что это перерастет в такую пламенную страсть, а не будет просто безобидным любовным приключением, да я бы, конечно, этой ночью остался у себя и послал бы за какой-нибудь миленькой служанкой. Видит Бог, у меня нет ни времени, ни энергии для такой пламенной страсти, что превращает мои дни и ночи в сплошной кошмар слез, причитаний и упреков. У меня нет никакого желания, чтобы ты из-за меня продавала душу дьяволу. Все, что я хочу, так это мира и покоя, но, по-видимому, с моей стороны, это слишком непомерное требование.
Никакого ответа от Марии не последовало. Она забилась в угол кресла и залилась слезами.
— Я вижу, ты собираешься предаться великой печали. Ну что ж, если хочешь, можешь развлекаться подобным образом, с меня довольно.
С этими словами он ее покинул и отправился в свои апартаменты.
Обидные его слова пробудили гордость Марии, и она оставила его в покое, на время, по крайней мере. Днем она поддерживала с ним формальные отношения, ну а ночью молилась, чтобы он к ней вернулся. «Конечно, он вернется, — думала она, — когда увидит, что мои притязания на него умерились. Конечно, это было не всерьез, когда он говорил, что не любит меня».
Но шли недели, и Мария начала терять самообладание. А ночи ее становились все длиннее и длиннее. И еще — трудно было сносить все понимающие взгляды прислуги. Все больше времени она начала проводить в одиночестве, потому что с камеристками ей говорить не хотелось, а друзей не осталось.
И вот однажды вечером одиночество стало для нее и вовсе нетерпимо. Она надела самое лучшее платье и решила навестить де Морнака в его апартаментах. Она хотела очень тактично намекнуть, что если он хочет жить отдельно, то она не возражает, только пусть переберется поближе, в одну из больших гостевых комнат. Тогда это не будет выглядеть так странно. В общем, она надеялась на восстановление отношений.
Тихо проследовала она к его апартаментам, по возможности стараясь быть незамеченной. Сердце ее колотилось, когда она подошла к его двери. Мария остановилась перевести дух и оправить платье. Она уже тронула за ручку, как услышала чей-то тихий смех. Оглянувшись, она не увидела в темном проходе никого, но тут смех повторился. Смеялась женщина. Марию пронзила мысль — смех исходит из комнаты де Морнака. Он не один! У него женщина!
Ей вдруг сделалось плохо. Она стоит у двери своего супруга, здесь, в своем собственном доме, она жаждет его. А он? Он изменяет ей сейчас с ее собственной служанкой. Теперь она различила и его низкий глубокий смех, вперемежку с дробным женским хихиканьем. Они над ней смеются!
Мария повернулась и поспешила к себе, безразличная теперь к тому, увидят ее или нет. Подобно лунатику, который обходит все препятствия на пути, не видя их, она прошла прямо к маленькому алтарю в своей молельне. Зажгла две свечи и опустилась на колени. Тело ее оцепенело, но не разум. Он работал четко, как никогда еще прежде. Она не искала успокоения, она обозревала свою жизнь, пытаясь доискаться, что же такого было в ней, что привело ее к такому позорному исходу, и что с этого момента будет представлять дальнейшее ее существование.
Беззвучно шевеля губами, она повторяла:
— Не жалей себя за то, что он был неверен тебе. Это твое наказание за то, что ты изменила Карлу… и Людовику. Ален прав, ты сама этого хотела. Когда у тебя был Карл, тебе его доброты было мало. Ты жаждала любви. Ну что ж, ты ее получила. И, когда она пришла к тебе, ты забыла и о себе, и о своем сыне, о чести Карла, о друзьях. Все отбросила в сторону, ничего у тебя не осталось, только сознание безвозвратной потери. А Людовик? Ты обрекла его на страдания, на всю жизнь. Он сам, да и все вокруг, всегда сомневались, был ли действительно Карл его отцом. Своим браком ты развеяла эти сомнения. О Боже, как я могла так поступить со своим сыном!
Она скорчилась перед алтарем, без конца задавая себе этот мучительный вопрос. И так до рассвета. В молельне было холодно, но она ничего не ощущала. Притулившись головой к резному выступу алтаря, она наконец погрузилась в глубокий сон, уткнувшись лицом в подол деревянного одеяния Мадонны.
Утром Мария еле передвигала ногами. Голова и глаза невыносимо болели. К вечеру у нее заложило горло и поднялась высокая температура.
Несколько недель она тяжело болела. И когда наконец смогла встать с постели, то это была уже совсем другая женщина. Былое жизнелюбие и энергию заменили равнодушие и усталость. Она почувствовала себя старой и безразличной к тому, как выглядит. И вообще безразличной ко всему, включая де Морнака. В ее ушах эхом продолжал отдаваться тот же самый вопрос: «Что же я сделала со своим сыном?»
* * *
Де Морнак был с ней ласков и предупредителен. Она отвечала ему с вежливым равнодушием. К чему обижаться на Алена, если сама виновата. Никаких попыток вернуть его она больше не предпринимала. Иногда, очень редко, он посещал ее, и она уступала его страсти, сама загораясь на несколько мгновений. Но эта страсть никогда не затрагивала ее сознание. Она принимала ее как нечто такое, что нужно подавить и забыть.
Мария знала, что все это старит ее, но почти не гляделась в зеркало. А когда смотрела на себя, то видела, что той весенней примулы, как однажды назвал ее де Морнак, давно уже нет. Она увяла, исчезла.
И, как ни странно, от этой мысли ей вдруг становилось легче.
Глава 10
Изменения, происшедшие с матерью, Людовика буквально ошеломили. Подъезжая к Блуа, он все еще был немного сердит на нее, но сейчас, какие там упреки, только жалость. Она внушала ему одну только жалость.
Первым делом он собирался посетить Линьер и встретиться с Жанной. Жорж, который вместе с ними вернулся домой, уговаривал его не делать этого. Такой визит может помешать расторжению брака. Но Людовик чувствовал, что должен повидать Жанну, даже если это осложнит ситуацию. Он должен поблагодарить ее за помощь и попытаться сгладить впечатление от его тогдашнего поведения.
В Линьере, увидев его, все были крайне удивлены. От короля никаких предписаний не поступало. Людовик прошел прямо к Жанне. Она вся зарделась, поняв, что его сюда не силой пригнали, а он пришел сам, с дружеским визитом. Вечер еще только начинался, она читала и сейчас, отложив книгу, была рада побеседовать с ним.
Людовик всмотрелся в ее лицо, впервые по-настоящему внимательно, и нашел его по-своему красивым. Ее большие темные глаза были печальны, в них присутствовало то неуловимо прекрасное выражение всепонимающей скорби, какое он видел у Пресвятой Девы в часовне Блуа. Большая часть ее светло-каштановых волос была скрыта под монашеским платком, а на бледных губах присутствовала все та же скорбная печать. Что же касается тела, то оно было безнадежно уродливо, и она скрывала его, как могла.
