Я внимательно рассматриваю коробку, прежде чем открыть, поворачиваю ее из стороны в сторону раза три или четыре. Наконец, открываю упаковку, и из нее выскальзывает знакомый прибор в виде маленькой кисти руки с двумя необычно выставленными пальцами. На торце прибора находятся маленькие разъемы для проводов. Я сажусь в кровати и нажимаю красный включатель. Раздается негромкое гудение, немного похожее на гул работающего пылесоса. Я тут же выключаю прибор. Все-таки гудит он довольно громко. Вдруг кто-нибудь услышит? Соседи, например. Или Кэгни Джеймс.
Я кладу вибратор на край кровати и включаю радио. Какой-то диджей лающим голосом сообщает, что все песни, которые мы только что прослушали, были написаны в прошлом году. Теперь на радио не крутят композиции шестидесятых, семидесятых и даже восьмидесятых. Владельцы радиостанций считают, что молодежи неинтересно всякое старье. Они не понимают, что нынешним юнцам вообще ничего неинтересно.
Я выключаю радиоприемник и снова беру в руки «Двупалый ласкатель». В конце концов что тут страшного? Сняв белый защитный чехол, я кладу прибор себе на колени прямо поверх одеяла. Затем придавливаю вибратор подушкой и опять включаю. Теперь, когда я немного придушила свой фирменный ласкатель, он гудит гораздо тише. Я представляю, что за мной кто-нибудь наблюдает – как в фильме, где квартира героя оказывается битком набитой скрытыми камерами и подслушивающими устройствами. То, что я пытаюсь заглушить звук работающего вибратора, смущает меня еще больше, чем использование прибора по прямому назначению.
–Ну хватит уже трусить! – говорю я себе решительно, убираю подушку и, устроившись поудобнее, засовываю вибратор под одеяло...
Пять секунд спустя раздается телефонный звонок. Разумеется, звонит мама. Как будто догадалась...
–Ты что, пылесосишь? – спрашивает она.
Я отчаянно давлю на выключатель. Я нажала его в тот момент, когда снимала телефонную трубку, но вибратор, вместо того чтобы выключиться, заработал еще быстрее и громче.
–Да... Сейчас... Я как раз пытаюсь его выключить...
–Какой-то странный звук,–говорит мама. – Очень слабый. Наверное, пора сменить мешок для пыли.
–Это такая модель, – отвечаю я быстро и сама удивляюсь, с какой легкостью и убедительностью умею лгать собственной матери.
Должна признаться, что я часто ее обманывала. В детстве я постоянно врала по поводу еды, которую жевала, почти не переставая. На кухню я старалась пробираться незаметно. Бесшумно открыв холодильник, намазывала маслом кусок хлеба и тайком съедала его. Если после ужина оставались спагетти по-болонски или макароны с сыром, то мама складывала их в отдельную миску и обтягивала пленкой. Я умела очень осторожно отклеить край пленки и, просунув руку внутрь, достать немного макарон. Обычно мне удавалось не оставлять следов незаконного проникновения – верхний слой макарон и соуса выглядел так, словно к нему никто не прикасался. Потом я снова затягивала миску пленкой, а мама кричала из гостиной, сидя в своем любимом кресле: «Что ты там делаешь? Опять залезла в холодильник?»
Обычно я отвечала, что выбрасываю мусор или наливаю себе воды. Мы обе знали, что это неправда, но мама ни разу не обвинила меня во лжи. Иногда она все-таки сердилась и, вздыхая, говорила: «Не надо тебе добавки», когда я накладывала себе на тарелку еще жареного картофеля. По-моему, ее слова только усиливали голод. Я хотела добавки еще больше, оттого что мама не разрешала ее брать. Понятия не имею, почему так происходило. Я не знаю этого даже сейчас, после стольких сеансов у психотерапевта. Почему мне всегда хотелось жареной картошки? Ирония судьбы: теперь меня мутит даже от жаркого, которым в детстве я готова была объедаться до бесконечности. Мне и сейчас время от времени хочется его попробовать, но желудок отказывается переваривать жареное мясо. Если же я все-таки съедаю кусочек, то потом весь день мучусь от рвоты и озноба, а на следующее утро встаю с постели похудевшей на несколько фунтов.
В детстве мне постоянно приходилось вставать на весы и плакать, когда выяснялось, что, сидя на диете, я снова прибавила. Потом я воровала из буфета шоколадные драже, съедала их и опять плакала. Как-то раз мама отвела меня в клуб для страдающих избыточным весом, заплатив три фунта в качестве вступительного взноса. Я вставала на их весы с трепетом, потому что всякий раз ожидала увидеть на дисплее все большие и большие цифры. К своему удивлению, через неделю я сбросила четыре фунта! Правда, к концу второй недели выяснилось, что потерянный вес вернулся с лихвой. Я опять расплакалась и заявила маме, что больше не хочу ходить в этот клуб. Мне было всего двенадцать лет! Меня угнетала необходимость ходить в здание общественного центра с весами правосудия на фасаде и сидеть в комнате с унылыми обоями в компании пятидесятилетних женщин. Неужели так будет продолжаться до конца жизни? Я казалась себе взрослой, а мне совсем не хотелось взрослеть. Мне хотелось оставаться ребенком, делать все, что взбредет в голову, и жить, не задумываясь о будущем.
Конечно, самым ужасным было то, что моя сестра Элейн могла есть любую пищу и оставалась тонкой, как тростинка. Ей нравились чипсы с солью и уксусом, мне – просто с солью. Я любила батончики «Твикс», она – шоколадные конфеты. Она весила около восьмидесяти пяти фунтов, я – почти сто двадцать шесть. Кроме того, надо учесть, что Элейн была на три года старше и на четыре дюйма выше, чем я. Она была маленькой, а я – большой. Немногие из наших родственников и знакомых упускали случай отметить эту забавную особенность. Я помню все их замечания, брошенные так небрежно и навсегда застрявшие у меня в памяти. Они напоминали крохотные стрелы и попадали мне в мозг, как в мишень. И нет никакой надежды, что когда-либо мне удастся извлечь их и забыть колкости и насмешки.
Однако больше всего меня злит другое. Больше всего меня злит то, что я сама считала себя толстой. Я неизменно отказывала даже тем немногочисленным поклонникам, которые у меня время от времени появлялись. Я никак не могла поверить тому, что они действительно находят меня – целую гору жира – интересной. Сейчас-то я прекрасно понимаю, что моя неуверенность делала меня гораздо некрасивее, чем я была на самом деле. Если бы мне удавалось выглядеть довольной своим весом, в глазах мужчин я была бы гораздо привлекательнее.
Я вспомнила Айана – приятеля моих друзей по колледжу, с которым мы были знакомы так, как бывают знакомы студенты одного университета на последнем курсе. Симпатичный парень, темноволосый и высокий – примерно пять футов десять дюймов. Он стригся за пять фунтов в местной парикмахерской, одевался в футболки и джинсы, потертые от длительной носки, и носил очки без оправы – такие незаметные, что порой я вообще забывала, что Айан ходит в очках. Остроумный, он шутил умно и совсем не пошло – над его шутками приходилось думать. Я в то время жила в общежитии и делила комнату с двумя соседками – Максин и Элен. Айан иногда заходил к нам в гости после лекций. Мы сидели перед телевизором и смотрели разные ток-шоу, в которых обсуждались темы вроде «Я замужем за мерзавцем» или «Моя мать постоянно клеится к моему парню». Я ужасно смущалась, когда Айан заходил в гости, а в комнате не было никого, кроме меня. Я считала, что ему нравится одна из моих стройных соседок и он расстраивается, когда не застает их на месте, поэтому, оставаясь с Айаном наедине, изо всех сил старалась развеселить гостя.
