— Ту, что об робота Брюса самоубилась.
— Сейчас подойду, — ответил он, а я начал осматриваться внимательнее.
Когда зверь атаковал робота, он был повернут неудобно, и язык пробил один из основных аккумуляторов машины. А заряда в банке хватило чтобы прибить тварь на месте. Как еще пожар не начался, не понимаю. Но результат — вот он, зверек дохлый, робот тоже. А рация и анализатор продолжают работать. Надо все-таки им какое нибудь название дать, а то все время разными словами обзываем. Когда отец все осмотрел и вернулся обратно, я надел перчатку и аккуратно выдернул застрявший язык зверушки из робота. Он был мягким и упругим одновременно. Как силиконовый шланг. Причем когда я его сжал, остатки гидравлической жидкости перетекли в тело, заставив его шевельнуться. Я напрягся. Он оно осталось безжизненным и ко всему безучастным. Освободив, я оттащил робота ближе к пролому. Пусть он и не может больше двигаться, но анализатор на нем все еще работает, может что покажет.
Доделав забор, мы двинулись в обратный путь. В голове было пусто, и волнами накатывало безразличие. Видимо это и называется «перегорел». Я слабо запомнил обратный путь до шлюза и от шлюза до базы.
— Так, мелочь, дезактивируйся, вон там душ для этого сделали, и топай в комнату. Там сам помоешься, а как закончишь — подходи в столовую. Можешь с Настей помиловаться, но чтоб вам не пришлось перед нами краснеть, — напутствовал меня Подгорельский, — а нам надо ещё одно дело закончить.
Я подчинился. Апатия побеждала.
Помывшись, я пришел в столовую и молча плюхнулся на стул. Настя копошилась возле автоповара. Тоже молча поставила передо мной пару металлических стаканов и прозрачный заварочный чайник, залитый кипятком. Чаинки набухали и плавно опускались на дно, окрашивая воду в темнокоричневый цвет, рисуя извилистые линии в своем медленном падении на дно. Она молча села рядом и прижалась своим плечом к моему. Мы сидели и молча смотрели за падением чаинок. Странно, раньше я не верил что можно просто сидеть и молчать, и при этом чувствовать поддержку. Мне всегда казалось, что для этого нужны слова, действия, что-то еще. Я потянулся и налил нам чай. Добавил сахар, и шумно, со звоном размешал его ложкой. Настя улыбнулась, по крайней мере, мне так показалось. Мы так же молча сидели, держа стаканы в руках, будто греясь о них и друг об друга.
— Можно я останусь с тобой сегодня, я боюсь, — ее дыхание пресеклось на середине фразы, — я боюсь что не смогу уснуть одна.
— Конечно.
Дверь открылась и зашли отец с Подгорельским.
— Эк вас, — дядя Яков проглотил конец фразы, — Я сейчас.
Он подошел в аптечке и долго копался, разыскивая что-то нужное. А когда вернулся, плеснул в наши стаканы что-то из темного бутылька. Без точной дозировки, на глаз. Потом сходил до раздачи и поставил перед нами тарелки.
— Жуйте и спать. И еще, Настя, может не будешь сегодня одна ночевать, Мишу я к себе уведу, — предложил он, без обычных подколок, а с сочувствием. Если уж его проняло, наверное мы совсем плохо выглядим.
— Да мы так и решили, — ответил я за нее. Отец согласно кивнул.
Когда мы поели и собрались уходить, папа меня остановил.
— Макся, можно тебя на минутку? Хочу дать тебе совет, будешь ты ему следовать или нет, дело твое, только помни. «Только мужчина ищет единения душ в слиянии тел». Поторопишься — все испортишь. Я люблю тебя, сын, — и он обнял меня.
Я догнал Настю и взял ее за руку. Ее холодные пальцы крепко стиснули мои. Пока Настя снимала скафандр я успел перестелить мою кровать, сам устроившись на отцовской. Несмотря на то, что ложиться спать было еще рано по времени, мы решили последовать совету Якова. Сегодня был очень длинный и сложный день. Я приглушил свет и лежал в тишине. Заснуть не удавалось.
Настя повозилась, затем встала, взяла одеяло и подошла по мне. Я подвинулся и она устроилась рядом, обняв, уткнулся носом в ее макушку. Ее волосы очень вкусно пахли, и это последнее что я запомнил, провалившись в сон.
Интерлюдия 13
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Когда за понурой молодожью закрылась дверь, Михаил еще некоторое время смотрел им вслед. В душе боролись разные чувства, больше всего было сожаления, что испортил ребенку отдых. Не возьми он Макса, история свернула бы по совсем другой колее. И не было бы сейчас так печально и тошно на душе. Но оставался еще один вопрос, к другу, раз за разом переходящего в ранг "домашнего отравителя". И который опять что-то делал за его спиной с ребенком. Возможно, это пойдет Максу только на пользу, но хоть предупредить-то? Подгорельский как раз вернулся от стойки, держа в руках свеженалитую кружку с чаем.
— Ну и чем ты их на этот раз порадовал? — саркастично поинтересовался Рогов.
— Сейчас только вкусной валерьянкой, как котиков, — не менее едко вернул шпильку Подгорельский, — Им и того хватит. А вот тебе и мне — нет. На, две сейчас, одну в обед.
Переброшенный через стол блистер с таблетками не имел никаких пометок, кроме срока годности.
— И что это? — Рогов продолжал вертеть в руках упаковку.
— Нейролептик. Чтобы ты с катушек не слетел. А так как ты у нас мужик большой и взрослый, значит падать будешь, как тот шкаф, с повышенной громкостью. Я тоже не далеко ушел, но мне, к сожалению, это на один чих, а что-то серьезнее у нас нет.
— Ты всерьез? — в голосе Рогова проявилась забота и напряжение.
— К сожалению. Перегрузка трупов вообще никому радости не добавляет, даже если это твоя работа, тем более в обстановке круговых подозрений. Я знаю, что вы чего-то мутите, ты знаешь, что у меня тоже есть свои секреты, и только этим двоим все до флага, у них «любоффь», — Яков показал кавычки жестом.
— С чего ты взял про секреты? — сделал непонимающее лицо Рогов.
— Ой, Миш, даже не пытайся, — с некоторым раздражением отмахнулся Яков, — Не умеете вы врать и прятать, так нечего на ходу пытаться научиться. Я — могу от тебя что-то спрятать и умолчать, а вот ты — нет. Не учат вас врать и изворачиваться. Будь это даже сто раз полезно. У тебя все на лице написано. Вот валерьянку ты увидел, потому что я тебе это показал. А то что перед выходом я всем по паре капель этого средства дал, ни ты, ни Макс не заметили. Настя скорее всего заметила, но она отдельная история, за нее мы с тобой потом поговорим, — сверкнул глазами полковник, — Вы блин, как ручные кролики, «эта наша полянка и мы ее топчем». Ничего не видите пока в суп не попадаете.
— И зачем все это?! — всерьез разозлился Рогов.
— Зачем? Да затем что вы мне адекватными нужны. Затем, что я за вас двоих отвечаю, и не перед кем-то, а перед собой. И вы у меня должны нормальными вернуться, а не психами, готовыми только на «бей-беги». Ты Миша, ответь на пару вопросов, но так чтобы совсем честно, не мне даже, а перед собой. Готов?
— Ну давай, — кивнул Рогов.
— Ты понимал куда мы лезем и зачем? Не, не в романтику с патрулем и поисками пришельцев в шахте. А то что мы идем выносить трупы. Недельной давности трупы. Понимал? — в голосе Подгорельского шипела и плевалась искрами горечь потерь.
— Понимал.
— И что за неделю разложения в более-менее нормальной температуре, это будет полужидкий смердящий мешок с костями, распухший и подтекающий? — мимика осталась прежней, но яда в голосе стало больше.
— Да.
— Да ничего ты не понимал, — с грустью покачал головой Подгорельский, — Головой может мог предположить, но старательно обходил эту мысль стороной. Потому, что даже думать о таком неприятно. Согласен? И что выбора, брать или нет твоего сына с собой, у нас не было?
— И тоже да. На оба вопроса.
— Так какого хвоста ты его сам к этому не подготовил? Не проговорил, не накормил таблетками, как я, хотя бы. А я тебе отвечу — потому что ты сам об этом не думал, это слишком травмируеще, даже для тебя. Отвык ты от смерти. Забыл, что это бывает и это всегда рядом. Вот ты у нас достаточно информированный инженер, с допуском к информациям по чп и травмам. Скажи, сколько было «холодных» за время колонизации, что мимо тебя прошли?
