Она сняла квартиру в доме на Вашингтон-сквер. Одна комната предназначалась для Лотты, которая приезжала на каникулы и изредка на уик-энд. Кроме этой комнаты, квартира была обставлена в ультрасовременном стиле, и я чувствовала себя неуютно среди обтянутых черной кожей стульев на металлических ножках, столов из стекла и хрома, штор с бело-черно-коричневым геометрическим рисунком. Квартира больше походила на приемную врача или какую-то футуристическую классную комнату, что вполне соответствовало нашим отношениям: я приходила к Хелен не как подруга, а скорее как ученица или пациентка. Нас обеих это устраивало.
Я никогда не отличалась разговорчивостью, а в тот первый год взаимных «притирок» и разочарований мне меньше чем когда-либо хотелось высказывать свою точку зрения. Хелен же была наставница от Бога. Обмен мнениями, как таковой, интересовал ее так же мало, как и меня, но она не могла существовать, не отдавая своих проверенных жизнью знаний менее опытным. Ей необходимо было общество молодых людей, готовых прощать насмешки и слушать ее, открыв рот, пока она наголову разбивала очередную заумную теорию или нападала на какого-нибудь зазнайку. При этом внешнюю сторону она предпочитала существу спора. В тех редких случаях, например, когда одному из ее молодых друзей удалось убедительно доказать, что пособия по безработице невозможно отменить, она не стала отвечать ему по существу и прибегала к излюбленному обобщению, компенсировав недостаток глубины блеском остроумия: «Не требует доказательств, что главная особенность человека стремление укусить руку дающего. Лишь софист, или сумасшедший, или выставляющий свою кандидатуру на выборах – что равносильно первым двум – решится утверждать, что можно заслужить благодарность малоимущих слоев населения, предоставив им дармовое пособие».
Меня успокаивала ее уверенность, убаюкивали ее обобщения. В ту пору жизнь казалась мне намного сложнее, чем до замужества, но мне не хотелось постигать эту сложность. Я предпочитала ограничиться простым решением насущных проблем.
У меня появилась привычка гулять после ужина, возможно потому, что надоело часами молча сидеть в гостиной с Уолтером. Если я чем-нибудь отрывала его от чтения, обязательно начинался спор, неизбежно заканчивавшийся пошлой сварой. Поэтому я сначала бесцельно бродила по комнатам, потом надевала пальто и объявляла, что иду гулять. Вскоре и эти прогулки сделались яблоком раздора.
– Ты никогда не надеваешь халат по вечерам, словно в любой момент готова выскочить из дома, – сказал он однажды.
– Не могу найти себе места.
– Это заметно.
– Я всегда была такой. Ты же знаешь, я люблю ходить.
Он не ответил.
– Если хочешь, пойдем вместе. Я буду рада. Иногда вечером мне просто необходимо немного погулять.
– Я устаю – я, видишь ли, весь день работаю.
Намек на то, что, женившись на мне, он взял на себя определенные обязательства и теперь вынужден работать вдвое больше.
– Понимаю. Поэтому я и не звала тебя с собой.
Потом, словно меня гнала какая-то сила, я выходила из дома и по Пятой шла к центру. Представляла себе, что рядом со мной Дэвид. Уолтер куда-то исчез, может, погиб в авиакатастрофе, а может, его и вовсе никогда не было. Мы с Дэвидом иногда молчим, иногда беззлобно спорим о пустяках. Между нами нет ожесточения. Мы наконец научились понимать друг друга. Но как только мы доходим до 57-й улицы, все кончается. Дэвид исчезает в толпе. Но домой возвращаться все равно не хотелось. Я останавливала такси и называла шоферу адрес Хелен.
– Руфь, – взволнованно произнесла она, когда я пришла в один из вторников в марте, – входи и слушай. Да, конечно, сними пальто. Я непременно должна тебе это прочесть, – помахав книгой, которую держала в руке. – Билли доводит меня до бешенства – не желает оценить, упрямец.
Билли был ее новым питомцем. Она подобрала его в канун Нового года на распродаже в одном из больших универмагов. Он пытался решить свои финансовые проблемы и стащил шарф, но тут же был уличен в краже Хелен, которая выбирала пижамы у соседнего прилавка, и продавцом, собиравшимся привлечь к Билли внимание детектива. Во избежание скандала Хелен предложила заплатить за шарф (вместе с шестью парами пижам, выбранными ею для себя) и покончить с этим. Продавец охотно согласился, и через несколько минут она и Билли вышли на улицу, где она отдала ему шарф, угостила кофе и выяснила, что он в Нью-Йорке уже неделю, что за пять дней истратил деньги, которых должно было хватить на месяц, и что последние две ночи провел в парадных. Он устроился в кинотеатр билетером, но только со следующей недели, и не знает, что ему теперь делать. Хелен привела его домой и поселила в комнате Лотты, предупредив: ему придется выкатываться, когда приедет дочь, а так может жить сколько хочет. О порядке в комнате она не беспокоилась – он оказался аккуратным, как старая дева, и целыми днями подбирал за Хелен вещи, которые она везде раскидывала.
Ему было девятнадцать лет. Невысокого роста, тоненький, смуглый, с черными волосами и большими, как у олененка, глазами. Впечатление несколько портили огромные темные подглазья. Его вполне можно было представить где-нибудь в итальянском порту, зазывающим иностранцев к своей красотке сестре; на самом деле шесть поколений его предков были фермерами в штате Мэн.
Хелен бросила мое пальто на стул в прихожей и провела меня в гостиную. У Билли был выходной, он сидел на диване и вязал свитер. Он его вязал уже несколько недель и говорил, что для Хелен, но ей свитер был явно велик.
– Привет, – сказал Билли. – У тебя красивая блузка.
– Спасибо.
– Ну, ладно, – вмешалась Хелен, – слушай. – И она зачитала отрывок из книги какого-то русского писателя, где он рассказывал о благотворительной школе для крестьян, которую организовал один помещик. Местные мужики жаловались автору на своих сыновей – мол, никто теперь не хочет работать на земле, каждый метит в управляющие.
Она захлопнула книгу и торжествующе посмотрела на нас:
– Это написано в России в первой половине прошлого века. Думаете, мир с тех пор поумнел? Нисколько. Поверь мне, Руфь…
Я внимательно слушала и время от времени в знак согласия кивала головой. У меня были кое-какие сомнения, но не хотелось их высказывать, не хотелось задавать вопросов, впрочем, она и не побуждала меня к этому. Немного погодя я подошла к буфету и смешала себе коктейль. Билли попросил ему тоже налить. Хелен отказалась от выпивки, объяснив, что это мешает ей думать. Я улыбнулась: на меня подобное действие оказывала она сама.
– Скажи честно, Билли, тебе все это тоже кажется забавным? – спросила она, неверно истолковав мою улыбку.
