Потом появились Леха и Хухрец.
— Надоел мне этот театр! — заговорил Леха.— Я ведь, наверно, не только им в городе заведую?
— Да, с десяток заведений еще есть! — хохотнул Хухрец.
— Ну, так поехали! Здесь остаешься командовать! — приказал Леха Пане.
Машины у подъезда не оказалось, что возмутило Леху, Хухреца и, как ни странно, почему-то меня. Если эти вот ездят на машине — то почему я должен быть лучом света в темном царстве? Отказываюсь!
Машина, правда, тут же подошла.
— Все халтуришь? — усаживаясь, сказал шоферу Хухрец.
— Стараемся! — усмехнулся тот.
— Куда поедем-то? — икая, проговорил Леха.
— Да, думаю, женский хор проверим.
— Можно,— кивнул Леха.
Мы вошли в ослепительно белый зал. На сцене уже был выстроен хор — женщины в длинных белых платьях. К нам кинулся дирижер в черном фраке и с черными усиками.
— Пожалуйста, гости дорогие! — На всякий случай он ел глазами всех троих.— Что будем слушать?
— Да погоди ты… не части! Приглядеться дай! — оборвал его Леха.
Дирижер умолк. Леха ряд за рядом оглядывал хор.
— К плохим тебя не приведу! — ухмыльнулся Хухрец.
Мой взгляд вдруг притянулся к взгляду высокой рыжей женщины с синими глазами — не стану выдумывать, но, по-моему, мы оба вдруг вздрогнули.
— А чего они словно в саванах у тебя? — повернувшись к дирижеру, проговорил Леха.
— Да, как-то недоглядели! — торопливо проговорил дирижер.
— Ножницы неси! — икнув, проговорил Леха.— Мини будем делать!
— С-скотина! — вдруг явственно донеслось со сцены.
Все застыли. Я не оборачивался, но знал точно, что произнесла это моя. Сладко заныло в животе. «Вот влип!» — мелькнула отчаянная мысль.
Дирижер испуганно взмахнул руками. Хор грянул. Сразу чувствовалось, что это не основное его занятие.
После концерта Хухрец и Леха безошибочно подошли к ней.
— С нами поедешь! — сказал Леха.
— Не могу! — усмехнулась она.
— Почему это?
— Хочу тортик купить, к бабушке пойти! — издевательски проговорила она.
— Эта Красная Шапочка идет с тортиком к бабушке уже третий год! — хохотнул Хухрец.
— Пойдемте! — сказал я ей.
Она глядела на меня неподвижно, потом кивнула. Под изумленными взглядами Лехи и Хухреца мы прошли с ней через зал и вышли. Взбудораженный Леха догнал нас у служебного выхода.
— Ну, хочешь… я жену свою… в дурдом спрячу? — крикнул он ей.
«Странные он предлагает соблазны!» — подумал я. Она без выражения глянула на Леху, и мы вышли.
Дом ее поразил меня своим уютом.
— Так ты чего на этой должности подвизаешься? — удивился я.— У тебя муж, видно, богатый?
— Да я бы не сказала! — усмехнулась она.— Сама зарабатываю!
— Чем?
— Бисером вышиваю, в одном кооперативе. Одна вышивка — тысяча рублей.
— Одобряю. А зачем же тогда… в этом хоре шьешься?
— А может, нравится мне это дело! — с вызовом проговорила она.
— А… муж все-таки есть?
— Заходит… Сын сейчас придет.
— О! — Я причесался.— А сколько ему?
— Шестнадцать.
Зазвонил телефон. Она подняла трубку, ни слова не говоря, послушала и выдернула шнур из гнезда.
— Странно ты разговариваешь! — удивился я.
— Да это дружок твой звонил. Сказал, что, если я соглашусь, даст мне пачку индийского чая.
«Да-а… широкий человек! — подумал я.— Ему что пачку чая подарить, что жену в дурдом посадить — все одно».
— Вы, наверное, торопитесь? — заметив, что я задумался, сказала она.
«Ну, ясно, я ей не нужен! — горестно подумал я.— Конечно, ей нравятся молодые и красивые, но ведь старым и уродливым быть тоже хорошо! Не надо только слишком многого хотеть».
Неожиданно хлопнула дверь — явился сын.
— Боб, ты будешь есть? — крикнула она.
— Судя по ботинкам сорок пятого размера в прихожей — у нас гость. Хотелось бы пообщаться.
— Это можно! — Поправляя галстук, я вышел в прихожую. Больше всего из ребят мне нравятся такие — очкастые отличники, не лезущие в бессмысленные свалки, но все равно побеждающие. Может, я и люблю их потому, что сам был когда-то таким — и таким, в сущности, и остался. Жизнь, конечно, многому научила меня, в разных обстоятельствах я умею превращаться и в наглеца, и в идиота, но, оставшись наедине с собой, снова неизменно превращаюсь в тихоню отличника.
Мы поговорили с ним обо всем на свете, потом Боб сел ужинать, и я ушел.
Леха одиноко сидел в номере, смотрел телевизор. Телевидение показывало бесконечный сериал «Про Федю» — как тот приходит домой, снимает пальто, потом ботинки, потом идет в туалет, потом в ванную…
— Все! Глубокий, освежающий сон! — радостно проговорил я и вслед за Федей улегся. Некоторое время в душе моей еще боролись Орфей и Морфей, потом Морфей безоговорочно победил, и я уснул.
Проснулся я оттого, что Леха тряс меня за плечо.
— Просыпайся, счастливчик! Долго спишь!
— А сколько сейчас времени? — пробормотал я.
— Самое время!..— Леха торжественно вышагивал по номеру.— Твоей-то укоротили язычок — из хора вычистили ее!
— Как?!
— Обыкновенно. Дирижер толковым малым оказался, с ходу все просек.
Леха торжествовал. Я звонил ей по телефону — телефон не отвечал.
В комнате стояли два ведра пятаков (подарки восхищенных аборигенов?). Я подумал, что Леха будет носить их на ушах, в качестве клипс, но он хозяйственно высыпал их через отверстие в шапку.
Шея у него уже стала крепкая, как у быка.
Он бросил горделивый взгляд в зеркало. Он явно считал разбухшую свою шапку лавровым венцом, который местные музы возложили на него в благодарность за умелое руководство.
На лестнице нам встретились несколько вагоновожатых с ведрами пятаков — Леха благосклонно принял на себя «золотой дождь»,— дело явно было поставлено с размахом. У гостиницы стояла очередь трамваев, набитых людьми, из них выходили вагоновожатые с ведрами…
— Не забывает Геха кореша! — размазывая слезы, проговорил Леха.
Потом мы были в бане, где Леха прямо сказал старику гардеробщику, что шапку Мономаха он снимать не собирается. Впрочем, гардеробщик и не особенно удивился — многие уже мылись, не снимая шапок.
— Мой бывший завлит! — высокомерно представил меня Леха многочисленным подхалимам, мылившим его. Впрочем, в бане было холодно — праздник не получился.
Хухреца на рабочем месте не оказалось, после долгих поисков мы нашли его в вахтерской, где он скрывался от многочисленных посетителей. Он злобно назвал происходящее «разгулом демократии».
— Достали вопросами! Разговорились вдруг все! — измученно пробормотал он, усаживаясь в машину. Мы ехали вдоль тротуаров, запруженных народом, все поднимали руки, умоляя их подвезти — видно, за время своего руководства «батька» сумел полностью развалить работу транспорта.
Мы устало подъехали к ресторану.
— Ну, так покажем ему его королеву? — глумливо глянув на меня, сказал Леха Хухрецу.
— Покажем… ненадолго. Самим нужна! — ухмыльнулся Хухрец.
Швейцар услужливо распахнул дверь. Мы вошли в зал. Все сидели за столами в пальто и шапках — так было модно и, кроме того, тепло — лопнули трубы, город не отапливался, изо ртов посетителей шел пар. Оркестр, потряхивая погремушками, исполнял модную в том сезоне песню: «Без тебя бя-бя-бя!» Она стояла у микрофона и, развязно кривляясь, пела. Она была почти обнажена. Видимо, было решено резко догнать Запад, хотя бы по сексу. Руками в варежках все глухо отбивали такт. Увидев нас, она стала кривляться еще развязней.
— Теперь, я думаю, ломаться не будет! — по-хозяйски сказал Хухрец. Как старый меломан, он выждал паузу в исполнении, поднялся на сцену и потащил ее за руку вниз. К счастью, у нее была и вторая рука — раздался звонкий звук пощечины.
— Ча-ча-ча! — прокричали музыканты.
Хухрец замахнулся. Я сорвал шапку с Лехи и метнул в Хухреца. С тяжким грохотом Хухрец рухнул.
Служебной лестницей мы сбежали с ней вниз, одеться она не успела, я накинул на нее свое пальто.
У выхода меня ждал газик с милиционером.
— Старшина Усатюк! — откозырял он.— Приказано вас задержать для доставки в суд — на вас поступило заявление о нарушении общественного порядка в общественном месте!
— И что ему будет?! — воскликнула она.
— Да, наверное, сутки,— прокашлявшись на морозе, сказал Усатюк.— А вы, гражданочка, поднимайтесь обратно!
Он отобрал у нее мое пальто.
Суд прошел гладко — без свидетелей, без вопросов, без бюрократических и каких-либо других формальностей. Судьей была Тюнева (или похожая на нее?). Я с огромным интересом наблюдал за происходящим — ведь скоро, наверное, такого не увидишь?
Работал я на химическом комбинате, разбивая ломом огромные спекшиеся куски суперфосфата. Вдруг хлопнула дверца уже знакомого и родного газика, Усатюк высадил Леху… Вот это друг — не бросил в беде!
