– Вы правы! Так вот, Илья Михайлович никуда не собирался уезжать из Китая. Однако происходило такое, что не могло его не волновать и не расстраивать… Дело в том, что Китай находится в сложной ситуации не только из-за своих внешних событий, но и внутренних тоже. Нам это незаметно, мы – живём и живём одним днём, а для Ильи Михайловича Китай стал чем-то вроде тихого пристанища… «И последнего!» – подумал Сорокин.
– И последнего, – произнесла Изабелла, она задумчиво смотрела перед собой и заправляла папиросу в мундштук.
– Илья Михайлович был очень опытный и проницательный человек, его опасения относительно русских – здесь – основывались, как ни странно, не на Советах, их он не боялся, а на японцах…
– Почему? – Сорокин смотрел на Ремизова.
– Потому что на Дальнем Востоке самый главный враг Китая – это Япония! Почему, я сказать не могу, затрудняюсь, но думаю, что Илья Михайлович был прав… Дело в том, что японцы очень активно, но тайно вмешиваются во все китайские дела. Они повсюду! Парикмахерские, рестораны, книжные магазины, фабрики, оптовая торговля… и везде взятки! Спрашивается – откуда столько денег? Ответ простой – опий! Вот это очень беспокоило Илью Михайловича! Опиум лишает китайцев воли и силы… – Ремизов замолчал, и Сорокин заметил его взгляд в сторону Изабеллы. Та курила и смотрела куда-то в пустоту. – Китайские генералы и министры видят, какие деньги проходят мимо их рук – сотни тысяч долларов… Все деньги получают японцы, по крайней мере, здесь, на северо-востоке, на юге этим занимаются англичане… А японцы набирают силу и подкупают тех, кто должен стать их союзниками, когда они начнут захватывать Китай…
Сорокин понимал, что это какая-то очень глубокая правда, которая была ему неизвестна, но которая как тоска и тревога изнутри пронизывала жизнь города: как бы спокойно в Харбине и в Маньчжурии ни чувствовали себя русские, это не их страна, и они тут всего лишь гости, на время. И когда-то это время должно будет кончиться.
– Кто такой «Кара́ф», или «Ка́раф»? – спросил он.
– Это главный фигурант дела «Реми́з», правильно будет – «Кара́ф». Это Константин Номура, а «Караф» – это мы с Ильёй Михайловичем придумали, потому что Номура вырос и перебрался сюда с Сахалина, а Сахалин по-японски будет «Карафуто́», мы только сократили…
Ремизов не договорил, официант стал подносить блюда, пахло так…
– Надо выпить! – предложил Ремизов и что-то сказал официанту. Тот поставил блюда и разлил водку.
– Мада́ма? – обратился он к Изабелле, Ремизов сказал несколько слов, официант пожал плечами и ушёл.
– Не дадут поговорить, перейдёмте в кабинет. – Ремизов снова позвал официанта, объяснил ему, тот кивнул и стал собирать блюда на поднос.
– Я попросил накрыть в кабинете, пусть побегает, а мы пока поговорим.
Они выпили.
– Этот человек, «Караф», служит в тайной японской жандармерии и следит за тем, как в Харбин поставляется опиум через Тяньцзинь, он здесь по этой части главный.
О существовании в Маньчжурии тайной японской жандармерии Сорокин отдалённо слышал.
– А китайцы?..
– Они всё знают, но получают хорошего отступного и молчат! И мечтают перехватить этот бизнес.
– А Ли Чуньминь?
– А это – загадка! Мне Илья Михайлович сказывал только, что на Ли Чуньминя при случае можно положиться, что он почти и не китаец…
Сорокин видел, что Ремизов говорит не всё, что в его словах появились заминки, когда в разговоре вдруг начинало звучать имя Ли Чуньминя. Михаил Капитонович решил не показывать интерес, он был уверен, что Ремизов знает больше – значит, должен всё сказать сам. И постепенно в его памяти стал всплывать разговор, который неожиданно получился у него с Ли Чуньминем, когда тот рассказывал о «другом Китае», и попытка что-то объяснить, в этом смысле, со стороны Штина.
Официант переносил еду с одного стола на другой, в кабинет, Изабелла поднялась и пошла туда, Сорокин смотрел ей вслед.
– Михаил Капитонович! – позвал его Ремизов. – Разрешите, я продолжу!
Сорокину стало неудобно, и он сделал вид, что просто разглядывает зал.
– Представляется, что Ли Чуньминь знал об интересе Ильи Михайловича, и это совпадало с его интересом. Ли Чуньминь, судя по всему, патриот, и возможность захвата японцами Китая его не устраивала, как и Илью Михайловича. Пока Иванов был жив, у Ли Чуньминя не возникало необходимости владеть этими документами. Иванов был его подчинённый, следил за «Карафом», и они обменивались сведениями, а может быть, даже получали их вместе. Из этого предположения можно сделать вывод, что разработка «Карафа» была их совместной. Мне только не совсем понятна цель… Сейчас я думаю, что у Ли Чуньминя и Иванова была общая цель.
– Какая? – Сорокин слушал Ремизова уже со всем вниманием.
– Если правда, что Ли Чуньминь бежал в Кантон, значит, он действительно сторонник патриотов во главе с их Сунь Ятсеном.
– Так, может быть, они союзники – Илья Михайлович и Сергей Леонидович, если они вместе?..
– Я об этом думал… Если так, то всё просто… Илья Михайлович вёл дело… видимо, он сделал какие-то выводы и изложил их, а когда он погиб, Ли Чуньминь эту бумагу и ещё какие-то, как вы говорите, изъял и забрал с собой.
– В этом случае получается, что Иванов написал в бумаге, которую изъял Ли Чуньминь, всё, что он знал про «Карафа»?
– Получается так! Поэтому у меня к вам просьба – можно скопировать оставшиеся в деле бумаги? Дело в том, что этот «Караф», Номура, несмотря на то что женат на русской, кроме всего остального, очень интересовался Изабеллой, а она была близка с Ильёй Михайловичем! Иванова нет, и Номура стал опасен!
– Я понял! – уверенно сказал Сорокин. – Сделаю! А зачем вам нужно, чтобы я взял отпуск?
– А вы не хотите посмотреть за Номурой?
– Как? Я не имею опыта…
– Это наша забота! С этой перспективой я и спрашивал вас об отпуске…
– Ну что ж, с завтрашнего дня я могу не выходить на службу. Официант-китаец подошёл и объявил, что стол накрыт.
Уже когда расселись в отдельном кабинете, Изабелла улыбнулась и спросила:
– А вы не бывали у Кауфмана?
Элеонора торопилась в редакцию.
Прошло три недели, как они с Джуди вернулись из Холихэда.
«Ха-ха! – невесело думала она про себя. – Если бы только с Джуди!»
Несмотря на ветреную погоду и случавшиеся временами у матери мигрени, они прекрасно провели время. Начальник станции оказался любезным хозяином и очень доброжелательным человеком – они с супругой, неожиданно, составили компанию – карточную: втроём с Джуди Шон Макнил и его жена Мэри проводили за игрой вечера. Ещё Шон на своей коляске объездил с ними все окрестности Холихэда, давая этим Элеоноре возможность в тишине и одиночестве работать над книгой. Однако и Элеонора несколько раз ездила с ними, позволяя себе небольшой отдых. А в последний уикэнд Шон начал как-то странно поглядывать на неё, ничего не говорил, но загадочно улыбался. Элеонора забеспокоилась, неужели этот шестидесятилетний мужчина ощутил беса под ребром. Разгадка обнаружилась неожиданно, когда в коляске с ним к дому подъехал Сэм. Элеонора расстроилась. Сэм преподнёс Джуди горшочек с цветущим вереском и пригласил на пикник на берегу. Шон Макнил был уверен, что в своей коляске он привёз радость, и сам был этому очень рад, хотя старался вести себя сдержанно. У Джуди застыло лицо, а Элео норе ничего не оставалось, как согласиться, но она поняла, что оставшаяся неделя, в конце которой они собирались вернуться в Лондон, – испорчена.
Пикник состоялся.
Погода была тёплая, солнечная и безветренная, Джуди, хотя и расстроенная, чувствовала себя хорошо. Сэм и Шон привезли две корзины еды и напитки, украшением стола был домашний окорок. Они выгрузили всё на берегу, расстелили выбеленный брезент, поставили тент, стол и стулья, и после этого Шон уехал за Мэри и вернулся через час.
Было очень красиво. Солнце грело так, что от земли поднималось тепло, и можно было сидеть прямо на траве. Глянцевое море выглядело как поглаженное, и где-то далеко над водой, сверкая серебряными крыльями, летали чайки. Элеонора смотрела на эту пастораль, и ей начинало казаться, что сейчас она увидит под каким-нибудь ближним кустиком белого кролика с поднятыми ушами и трепещущим носиком. Однако в душе она видела другое – улыбку: улыбка ещё есть, а кота, Чеширского, уже нет – последняя неделя испорчена.
И она решила поговорить с Сэмом.
Сэм поселился в самом Холихэде в гостинице. Из обрывков разговоров Элеонора поняла, что Сэм как-то узнал общее направление на северо-запад, куда они уехали; видимо, выяснил, где в этот время стоит подходящая погода, и пустился на поиски на свой страх и риск, и риск оправдался. В Холихэде всё оказалось просто, потому что ежедневный поезд доезжал до конечной станции почти пустой, а на станции всех встречал Шон Макнил.
Элеонора вспоминала Сэма, иногда, то с раздражением, то просто так, а то ей казалось, что они тогда в пабе провели в общем-то милый вечер. Она перестала звать его про себя Тевтоном, тевтоны представлялись ей по картинам Альфонса Мухи высокими плечистыми блондинами с мощными скуластыми лицами и суровым целеустремлённым взглядом. «А я не похожа на валькирию!» – думала она. Сэм был тоже высок, но узок в плечах, у него были короткие, волнистые рыжие волосы и веснушки на лбу, щеках и выдающемся нос у. Однако потому, как он нёс от самого дома мешок с молотками и воротами для крокета, Элеонора поняла, что он сильный, и Сэм в светлых бежевых брюках, в джемпере в косую клетку и рубашке с открытым воротом очень гармонично смотрелся на фоне тёплого воздуха, зелёной травы и уходящего вдаль голубого моря.
