на тех же условиях. В общем, все ясно до предела и не оставляет места для пререканий, отравляющих отношения между издателем и автором. Почти все наши авторы работают по таким договорам… Так, отлично. И по поводу аванса очень прошу вас больше не тревожиться. Мне все понятно. А уж старика Рэмпола я как-нибудь ублажу, в крайнем случае вычтем из моего жалованья.
— Старика Рэмпола ублажу, — задумчиво повторил мистер Бенфлит, когда за Адамом закрылась дверь. Хорошо еще, размышлял он, что ни один автор в глаза не видел старшего компаньона — благостного старичка, который раз в неделю приезжал в город на заседание правления, а делами фирмы интересовался главным образом в связи с судьбой собственной книжечки о разведении пчел, изданной двадцать лет назад и уже давно — хоть и без его ведома — снятой с продажи. В трудные минуты мистер Бенфлит нередко спрашивал себя, какие аргументы он будет пускать в ход, когда Рэмпола не станет.
Только теперь Адам вспомнил, что он помолвлен. Звали его нареченную Нина Блаунт. На станции метро он вошел в зловонную будку и позвонил ей с автомата.
— Алло.
— Алло.
— Можно попросить мисс Блаунт?
— Сейчас узнаю, дома ли она, — сказал голос мисс Блаунт. — А кто ее спрашивает? — Это была ее маленькая слабость — притворяться, будто она не сама подходит к телефону.
— Мистер Фенвик-Саймз.
— Ах…
— Иначе говоря, Адам. Как поживаешь, Нина?
— Сейчас мне что-то нездоровится.
— Бедная Нина. Можно к тебе приехать?
— Нет, милый, я как раз собралась принять ванну. Давай лучше пообедаем вместе.
— Обедать я пригласил Агату Рансибл.
— Почему?
— Ее сегодня раздевали какие-то матросы.
— Да, знаю, про это уже есть в вечерней газете… Ну тогда сделаем по-другому. Встретимся на вечере у Арчи Шверта. Ты ведь будешь?
— Обещал быть.
— Вот и хорошо. Фрак не надевай. Никто не будет во фраке, кроме Арчи.
— Да, Нина, чуть не забыл. Кажется, я все-таки не смогу на тебе жениться.
— Ну что ты, Адам, как скучно. Почему?
— Они сожгли мою книгу.
— Негодяи. А кто это «они»?
— Расскажу, когда увидимся.
— Да, непременно. До свидания, милый.
— До свидания, моя радость.
Он повесил трубку и вышел из телефонной будки. В вестибюле метро было тесно — люди спасались здесь от дождя, они стряхивали воду с зонтов и читали вечерние газеты. Через плечи ближайших соседей Адам прочел заголовки:
ЧТО ПЕРЕЖИЛА ДОЧЬ ПЭРА В ДУВРЕ.
СВЕТСКАЯ КРАСАВИЦА ПРЕДЪЯВЛЯЕТ СЕРЬЕЗНЫЕ ОБВИНЕНИЯ.
ДОСТОПОЧТ. АГАТА РАНСИБЛ ЗАЯВИЛА: «СО СТЫДА СГОРЕТЬ МОЖНО».
— Бедняжечка, — возмущалась рядом с ним какая-то пожилая женщина. — Вот уж безобразие так безобразие. И личико у нее такое милое. Я вчера только видела ее портрет в газете. Всюду им надо нос совать, такие бессовестные. А отцу-то ее каково? Видишь, Джейн, тут и про него прописано: «В интервью, данном им сегодня вечером в Карлтон-клубе, лорд Казм…» — это ее папаша — «сказал, что отказывается сделать какое-либо определенное заявление. „Мы этого так не оставим“, — добавил он». И правильно добавил, неужто это можно так оставить! Душа болит за девушку, ну точно она моя родная дочь. Столько раз ее портрет видела, а наша Сара ведь ходила по вторникам убирать черную лестницу в том доме, где раньше ее тетка жила — та, что прошлый год развелась, еще такое скандальное было дело.
Адам купил газету. Теперь всех денег у него осталось ровно десять шиллингов. Идти пешком в такой дождь не хотелось, и он доехал в битком набитом поезде метро до Дувр-стрит, а оттуда пробежал по лужам до отеля «Шепард» (который мы, применительно к настоящему повествованию, условно поместили на углу Хэй-Хилла).
Глава 3
Лотти Крамп, хозяйка гостиницы «Шепард» на Дувр-стрит, в неизменном сопровождении своих двух скотчтерьеров, служит нам отрадным напоминанием о том, что наследие блестящей эпохи Эдуарда — это не только леди Энкоредж и миссис Блекуотер. Лотти — видная женщина, неподвластная влиянию житейских невзгод и отказывающаяся замечать те общественные перемены, что так волнуют ее более наблюдательных сверстниц из высшего света. Когда началась война, Лотти сняла со стены фотографию кайзера с собственноручной надписью и не без торжественности перевесила ее в уборную для мужской прислуги. На этом ее боевые действия закончились. С тех пор она познала свою долю забот — подоходный налог, ограничения продажи спиртных напитков, молодые люди, чьи отцы были ее добрыми друзьями, сующие ей фальшивые чеки, — но все это быстро забывалось. Человек, задыхающийся от современности, если только лицо его нравится Лотти, и теперь еще может в любую минуту прийти в гостиницу «Шепард» и жадными, целительными глотками вдыхать холодный и чистый воздух довоенной незыблемости.
Здание гостиницы имеет простой кирпичный фасад с небольшим фронтоном и широкий, простой парадный подъезд. Внутри оно напоминает загородный дом. Лотти обожает распродажи и всякий раз, как идет с молотка еще одно родовое гнездо времен ее молодости, старается унести что-нибудь к себе на память о прошлых днях. В гостинице тесно от мебели, частью прекрасной, частью невообразимо уродливой; там полно красного плюша, и красной кожи, и всевозможных свадебных подарков восьмидесятых годов, в особенности тех механических приспособлений, украшенных монограммами и гербами, что связываются в нашем представлении с сигарами. Так и кажется, что в ванной там должны быть свалены крокетные молотки и клюшки для поло, в нижнем ящике комода — детские игрушки, а в коридорах между обитыми сукном, пропахшими сыростью дверьми — велосипед, и трость из тех, что превращаются в пилу, и план поместья, и старинная, с торчащей соломой мишень для стрельбы из лука. (На самом же деле если вы что и обнаружите в своем номере, так только пустую бутылку от шампанского или смятую ночную кофточку.)
Прислуга здесь, как и мебель, старая и побывавшая в услужении у знати. Метрдотель Додж — он теперь туг на ухо, подслеповат и замучен подагрой — когда-то был дворецким у Ротшильдов. Более того, он не раз качал на коленях отца Ротшильда, когда тот в раннем детстве приезжал со своим отцом (одно время пятнадцатым по богатству человеком в мире) навестить еще более богатых родичей; но не в характере Доджа было бы притворяться, будто он питал симпатию к будущему иезуиту, который уже тогда был «смышлен не по летам», любил задавать мудреные вопросы и отличался редкостной проницательностью в распознавании всякой лжи и преувеличений.
Кроме Доджа, там имеются несчетные старые горничные, которые с утра до ночи трусят взад-вперед с кувшинами горячей воды и чистыми полотенцами.
