Он чувствовал острую жалость и к ней, и к себе, и к еще не родившемуся ребенку.
Обратная дорога заняла у него два дня — настолько он ослабел. Но настроение его резко переменилось: в нем уже не было ни раскаяния, ни смирения.
По дороге он вспомнил некоторые моменты, которые выпали из его памяти в Хенли, когда он слушал страшное признание жены. Он вновь припомнил разговор с королем, состоявшийся сразу же после смерти Овербери. Если в словах короля не было сознания собственной вины, то что же в них было, когда Яков уговаривал Сомерсета не горевать? Была во всей этой истории какая-то мрачная тайна, и всю дорогу Сомерсет размышлял о ней. И вдруг, словно молния, тьму прорезало понимание. Этот свет возродил его мужество, вернул ему смелость, поэтому поступь его, когда он шел к королю, вновь была тверда, а голову он держал высоко и не обращал внимания ни на смешки, ни на косые взгляды, которыми встретили его придворные.
Время было предобеденное, и Сомерсет увидел добрый знак в том, что король соизволил задержаться, отпустить прислуживавших ему джентльменов и послушно уселся за рабочий стол, чтобы выслушать отчет о поездке в Хенли.
— Хорошо, что ты вернулся, Робби, — заявил король. — И вовремя, потому что Кок послал за тобой. Ты должен ехать в Лондон.
Сомерсет поднял брови, но не выказал страха.
— Уже?! — воскликнул он.
— Не имеет смысла откладывать. Кок — усердный и преданный служака. И, надеюсь, ты тоже докажешь свое усердие и преданность.
— Кок может подождать, — спокойно ответил его светлость. Лицо его было бледно, а глаза покраснели от усталости. — Я никуда не поеду.
— Не поедешь? Что это такое ты говоришь? Таково требование закона. Если бы Кок послал за мной, даже я бы подчинился. Этого не избежать.
— Однако ваше величество может написать Коку и сообщить ему, что все, что сказано в его записках обо мне и графине, — чистая чепуха.
— «Чепуха»? Чепуха, ты говоришь?
— Сир, давайте еще раз припомним ту историю, как изложили ее злодеи. Давайте попробуем свести концы с концами. Пять месяцев Вестон находился в Тауэре, и все это время, как он утверждает, он давал Овербери яды, которые ему вручали Тернер и Франклин. Он давал розальгар, мышьяк, «aqua fortis» и Бог весть что еще, а сэр Томас все не умирал.
— Потому что комендант Тауэра был начеку, он заставил Вестона вести двойную игру: принимать деньги от тех, кто его послал, но не выполнять порученное.
— Но в этих записках нигде не сказано, что Вестон все-таки выполнил поручение и дал какой-то из ядов сэру Томасу.
— Однако он наверняка это сделал, иначе сэр Томас был бы жив.
— Да, он был бы жив, если бы в последний момент на сцену не вышел кто-то другой, кто-то, кто не побоялся совершить убийство, ведь Вестон не решался, он страшился наказания, которое сулил ему комендант.
Король в замешательстве отвел взгляд, погладил бороду, чтобы скрыть свое удивление.
— Ну, об этом я ничего не могу сказать. Это дело Кока.
— Хотя в записках и об этом кое-что все же говорится. И Вестон, и сэр Джервас Илвиз упоминают помощника аптекаря, который был у Овербери за два дня до его смерти.
— Мальчишка мертв, — резко ответил король, — его невозможно призвать в свидетели.
— А в его показаниях и нужды нет, — его светлость произнес эти слова с почти беззаботным видом. — Мальчишка — всего лишь инструмент в чужих руках. Он сделал то, что ему приказали. Он выполнил приказ аптекаря, который, в свою очередь, действовал по указаниям доктора Майерна: аптекарь давал узнику то, что предписал Майерн. А Майерна послали к заболевшему Овербери вы, ваше величество. Но ведь и предположить невозможно — не так ли? — что именно Майерн виновен в смерти сэра Томаса?
Они минуту глядели в глаза друг другу. Во взгляде его светлости была суровость, во взгляде короля — пустота.
— Верно, такое предположить немыслимо, — произнес Яков низким, сдавленным голосом.
— Тогда становится ясно, что сэра Томаса никто и не убивал.
— Ситуация мне понятна. Но злодеи утверждают, что действовали по указке леди Сомерсет и лорда Нортгемптона.
— Совершенно естественно: они хотят прикрыться высокими именами.
— Однако Пейтон уверяет, что между вами была бурная ссора, — а это уже мотив для убийства. Лоуренс Дейвис говорит, что ты послал сэру Томасу порошок, после которого он себя очень плохо почувствовал.
— Я послал ему порошок за три месяца до смерти. Можно ли утверждать, что он умер из-за этого?
И снова король принялся гладить бороду. Яркий солнечный свет играл на рыжих волосках, которыми поросла рука Якова, свет подчеркивал мертвенную белизну его кожи. Граф заметил, что рука короля дрожала.
— Так, так, — с растяжкой произнес король. — Об этом стоит поговорить с Коком. Может, тебе удастся убедить его своими аргументами. Я вижу определенную логику.
— Ваше величество по-прежнему считает, что я должен предстать перед Коком?
Само предположение, что кто-то может ослушаться приказа лорда главного судьи, казалось, потрясло короля.
— Боже правый, дружище! А как же иначе? Я же сказал, что даже я обязан будут предстать перед Коком, если он того потребует?
— Очень хорошо, — тихо ответил его светлость, и на лице его появилось угрожающее выражение. — Тогда я позабочусь о том, чтобы Кок довел дело с аптекарским помощником до конца.
Король даже задохнулся:
— Ты бы лучше позволил Коку самому выбирать линию поведения. А расследование должно идти по тому пути, которым пошел комендант Тауэра.
Он говорил тихо, напряженно, как человек, который хочет вложить какой-то дополнительный смысл в свои слова.
— Любая другая линия может привести к твоему падению, Робин, и, Бог свидетель, я бы этого не хотел. Я тебя слишком люблю, чтобы желать тебе такого. — Напряжение в голосе короля росло. — Так что будь послушным и доверься мне. Что бы ни делали судьи, вы с женой будете в безопасности. — Король оперся руками о стол, тяжело поднялся и оттолкнул кресло.
Какое-то мгновение король и граф стояли друг против друга, глядя глаза в глаза, и во взоре его светлости горел огонь гнева. Он уже было собрался прервать короля, пригрозить ему, что, если на него будут давить, он выведет на свет Божий всю правду, он настоит на допросе Майерна, он докажет, что бок о бок с заговором несчастной графини, заговором, который ей не удалось завершить, существовал другой, составленный королем, и король преуспел в своем черном деянии. Сомерсет был поражен, потрясен предательством короля, тем, что тот применил старый, испытанный веками способ спасти монаршее достоинство — нашел козла отпущения. Сомерсет был готов заклеймить короля как Каина, как предателя.
Однако сейчас он сдержался. «Что бы ни делали судьи, вы с женой будете в безопасности». Это обещание заставило его молчать. Но может ли он доверять обещаниям такого человека? Его мысль лихорадочно работала, он взвешивал все за и против. Он думал о Фрэнсис и о ребенке, которого она носила под сердцем. Если он не пойдет на компромисс, эти два самых любимых на свете существа погибнут вместе с ним…
— Иди, Робби, — король говорил нежно, по-отечески, как в прежние времена. — Иди. Пообедай со мной, а потом скачи к Коку.
Когда король вошел в обеденный зал, как в былые времена обнимая Сомерсета за плечи, среди ожидавших здесь джентльменов возникло замешательство: при дворе уже прошел слушок, что звезда его светлости безвозвратно закатилась.
Во время трапезы король старался скрыть нервозность за истеричной веселостью. Он ласкал дорогого Робби, он много пил, и сэр Джордж Вильерс почувствовал себя лишним.
Когда обед был завершен и объявили, что экипаж лорда Сомерсета готов, король лично проводил его светлость к выходу, нежно обнял и расцеловал слюнявыми губами.
— Господи, Боже мой, увижу ли я тебя вновь? Душой клянусь, что не смогу ни есть, ни спать, пока не увижу. Когда ты вернешься, Робби?
Его светлость растерянно отвечал, что рассчитывает вернуться к понедельнику.
— Правда? Правда? Ради всего святого, возвращайся в понедельник.
Все еще обнимая его за плечи, король спустился по лестнице, а на нижней ступеньке опять принялся тискать дорогого Робби и тянуться к нему губами.
— Бога ради, передай от меня поцелуй графине, — громко объявил он и, понизив голос, так, чтобы его мог расслышать один Сомерсет, добавил: — Доверься мне, Робби, и, как бы ни развивались события, будь уверен, что ни тебе, ни твоей леди ничто не грозит.
Сомерсет преклонил колено, поцеловал королевскую руку и прыгнул в поджидавший экипаж.
Король проводил его взглядом, король прослезился, король долго махал на прощание рукой. А потом, когда экипаж скрылся, король, по свидетельству одного сопровождавшего его джентльмена, а у нас нет оснований сомневаться в правдивости этого свидетельства, переменился в лице и, злобно прищурившись, пробормотал:
