Если же Вам любопытно, почему я от нее сбежал, знайте: из-за ее проклятой ревности. До того довела она меня своими попреками, что со временем даже лицо ее мне опротивело. И хотя мужу-примаку не полагается своевольничать, я бросил все и сбежал в столицу.
Обосновавшись там, я открыл небольшую меняльную лавчонку на улице Каварамати, у Четвертого проспекта, а чтобы не мыкаться одному по хозяйству, нанял приказчика и стряпуху.
Зная, что на поприще менялы особенно не разбогатеешь, я во всем стремился проявлять бережливость. Дрова в столице дороже, так что огонь в очаге мы разводили черными, обуглившимися прутиками величиною с палочки для еды, а это все одно, что разводить огонь обрезками ногтей. Еды готовили ровно столько, чтобы хватило на троих, никаких излишеств себе не позволяли. Кстати сказать, в подвесных кастрюлях, которыми здесь пользуются, и за два часа не приготовишь пищу, хоть целую охапку дров сунь в очаг.
Вообще, как посмотришь, до чего различаются между собой нравы и привычки людей в разных областях страны, просто смех берет. Например, на той пище, что у вас в день съедает одна служанка, здесь запросто могут просуществовать пять женщин. Верно говорят, что, сколько ни есть людей, всяк на свой лад хозяйство ведет. У вас, к примеру, на медяк можно купить четырнадцать, а то и пятнадцать свежих сардин, и самая последняя служанка позволяет себе за один присест отправить их в рот целый десяток, причем едят их жареными и вместе с головой. А в столице за этот же медяк вам дадут шестнадцать или семнадцать крохотных вяленых сардинок. Их обжаривают, приправляют соей и едят всего по три штучки, но при этом даже прислуга гнушается съесть их вместе с головой.
Люди здесь приучены к изысканной жизни, а что до женщин, то нигде нет таких красавиц, как в Камигате. К тому же они еще и хлопочут по дому не покладая рук. Ну, а если говорить о бежавших влюбленных, женившихся наперекор родительской воле, то в этих семьях женщины работают наравне с мужчинами. И впрямь, по нынешним временам, жену иметь выгодно.
Вот и я, поразмыслив и так и сяк, решил во что бы то ни стало жениться. Тут как раз заприметил я одну девицу вполне сносной внешности, дочь торговца косметическими товарами, который держал лавку на Храмовой улице. В отличие от прежней моей женушки она оказалась вовсе не ревнивой и, сколько я ни развлекался на стороне, ни разу меня не попрекнула. В конце концов это даже показалось мне странным, и пока я старался понять, в чем тут дело, она сама заявила, что, дескать, я ей не по душе, и даже заговаривала о разводе. Для меня, мужчины, выслушивать это было оскорбительно, и, не выдержав, я крикнул ей: «Проклятая дура!» В ответ она принялась колотить посуду, делая вид, будто роняет ее на пол нечаянно, а потом и вовсе прикинулась больной и по целым дням не вставала с постели. Бывало, попросишь ее нанизать медяки на шнур, так она, вместо того чтобы нанизать девяносто шесть монет, нанижет целую сотню, хотя для меня это прямой убыток. Или же возьмется солить овощи и забудет положить в бочонок соль — вот и гниют у нее тыква и баклажаны. В фонаре, который горит всю ночь, она зажигает шесть, а то и семь фитилей, хотя вполне можно обойтись одним-двумя. Зонтик свой всегда норовит сложить, не дав ему как следует обсохнуть. Как только увидит у ворот какого-нибудь бродячего певца — несет ему деньги и рис. Одним словом, она была из тех, о ком говорят: «согрев ванну, моется холодной водой». К чему ни притронется ее рука, куда ни ступит ее нога — везде одни убытки. «С такой женой недолго и по миру пойти», — подумал я и, пока не поздно, решил дать ей развод.
Наученный горьким опытом, я рассудил, что для успешного ведения хозяйства нужна женщина немолодая, и поделился своими мыслями с одним человеком. Тот вызвался подыскать мне подходящую супругу, и вскоре дело сладилось. Женщина эта доводилась дочерью хозяину постоялого двора для паломников по святым местам, что находится прямо перед воротами храма Роккакудо. Овдовев, она вернулась под родительский кров. Если верить свату, в то время моей суженой исполнилось двадцать семь лет, но я прикинул, что года три или четыре он ей наверняка убавил, так что по моим подсчетам выходило, что женщине лет тридцать с небольшим. Как бы то ни было, прельщенный ее приятной наружностью, я сразу же на ней и женился. Однако, присмотревшись к новобрачной хорошенько, я понял, что она уже в преклонных летах. На всякий случай я решил расспросить соседа, осведомленного в делах этой семьи, и узнал от него, что у моей жены имеется дочь тридцати шести лет. Если даже предположить, что она появилась на свет, когда матери было семнадцать, выходило, что моей женушке стукнуло не то пятьдесят два, не то пятьдесят три года. «Ловко же меня одурачили!» — подумал я, и с той поры престарелая супруга не внушала мне уже никаких чувств, кроме отвращения. А когда я заметил, как она, думая, что меня нет поблизости, тайком выдергивает из головы седые волосы, меня просто-таки стало с души воротить, и я развелся с нею, невзирая на свадебные расходы.
После этого посватался я к женщине, которая, по слухам, некогда служила фрейлиной во дворце. Мало того, что она была хороша собой, но к тому же и нрав имела добрый. Одним словом, такая пришлась бы по душе любому. «С этой женщиной жизнь будет для меня сплошным праздником», — решил я и, не раздумывая, взял ее в жены. Вскоре, однако, выяснилось, что она ничего не смыслит в хозяйстве. Ладно бы еще она не различала делений на шкале весов — женщине благородного происхождения это простительно. Но вот, бывало, увидит перевернутую глиняную ступку, залюбуется и этаким восторженным голоском произнесет: «Какое редкостное керамическое изделие! Ему нарочно придали форму горы Фудзи?» Или же, взяв в руки крюк, с помощью которого вытаскивают ведро из колодца, удивленно вскинет брови и спросит: «Что это, якорь от лодки?» Ну, а о мерке в пять го[307] и вовсе говорить не приходится — эта женщина ни за что не догадалась бы, каково ее назначение. С подобным воспитанием, решил я, в нашей убогой кухне ей не место, и, хотя расставаться с этой милой женщиной мне было жаль, пришлось все-таки дать развод и ей.
Вскоре при посредничестве одного человека я женился на некой вдове. Помимо собственной усадьбы у нее был еще один дом, который она сдавала внаем за семьдесят моммэ в месяц. Однако, как выяснилось, на шее у вдовы сидело человек девять нахлебников: престарелые дед с бабкой, а также младшая сестра и племянница с семьями. Уже с одним этим было трудно мириться, а тут еще я узнал, что покойный муж оставил ей неоплаченный долг в сумме двадцати трех каммэ. «Тут за всю жизнь не расплатишься», — испугался я и покинул любезную вдовушку, разумеется, понесши некоторые убытки.
Через некоторое время я узнал, что у торговца подержанными вещами с улицы Такэя-мати есть дочь на выданье. Сват сообщил мне, что в приданое за ней дают три каммэ серебра и сверх того еще полный набор летней и зимней одежды. На радостях я сразу же вручил свату деньги, что полагались ему за услуги, и незамедлительно отпраздновал свадьбу. Но и на сей раз меня ожидало разочарование: по два, а то и по три раза в месяц моя молодая жена ни с того ни с сего мешалась в рассудке и, раздевшись догола, выбегала за ворота. В конце концов мне это надоело, и, не долго думая, я отправил ее назад к родителям.
Казалось бы, женщин здесь — хоть отбавляй, а вот достойную супругу не сыщешь.
За семнадцать лет жизни в столице я переменил в общем счете двадцать три жены, и у каждой из них обнаруживался какой-нибудь изъян, так что поневоле приходилось разводиться. Поначалу у меня были кое-какие сбережения, но все деньги разошлись на свадебные расходы, и вот теперь я остался без гроша. Снова искать себе жену мне уже не по средствам. Живу я сейчас в убогом бараке на задворках улицы Такэдадори в Фусими, а чтобы не пропасть с голоду, мастерю из бамбука каркасы для плетеных шляп, так и перебиваюсь со дня на день.
Жизнь мне совсем опостылела, но ведь в этом мире и не умрешь по своей воле. Не думайте только, будто, оказавшись в столь печальном положении, я вознамерился вернуться к своей бывшей жене. Об этом не может быть и речи. Видно, брак наш с самого начала был несчастливым, если у меня не осталось никакого чувства к этой женщине. Прошу Вас хорошенько втолковать ей, какой я жестокосердый человек, и позаботиться о том, чтобы она как можно скорее вышла замуж.
А вообще, если человек бедствует, ему все равно, где жить, — в столице или в деревенской глуши. Супруги же на то и супруги, чтобы жить вместе, помогая друг другу. Ежели сравнить теперешнюю мою жизнь с прежней, в Сэндае, то прежняя мне куда милее. И то сказать, за все годы, проведенные в столице, я ни разу не полюбовался вишнями в цвету, ни разу не вышел прогуляться по вечерней прохладе. Не было случая, чтобы осенью я лакомился грибами из Саги, а зимой, когда все вокруг покрыто снегом, ел суп из рыбы фугу. О столичной жизни мне напоминал лишь грохот запряженных быками телег, возвращающихся в Тобу.
