Николас оцепенело смотрел на газетную страницу. Все указывало на то, что речь идет о Годенхаузене. Николас направлялся в это время в посольство. Придя туда, он позвонил знакомому капитану, прикомандированному к императорскому военному министерству. Капитан был одним из немногих прусских офицеров, с которыми Николаса связывали дружеские отношения. После того как Николас заверил его, что информация дальше его никуда не уйдет, капитан подтвердил, что речь идет действительно о Годенхаузене.
— Какая-то ужасная история, — добавил капитан. — Я лично подозреваю, что там не обошлось без какой-то неприятной и, наверное, щекотливой подоплеки, хотя в качестве мотива фигурирует ограбление. Бедный парень был застрелен своим собственным драгуном по фамилии Дмовски. Годенхаузена похоронили на прошлой неделе. Преступника арестовали и сейчас он сидит в военной тюрьме в Кенигсберге. Он начисто отрицает свою вину, хотя против него говорят тяжелые улики. В военном суде сейчас идет подготовка к процессу против него.
— Вам что-нибудь известно о том, находится ли баронесса фон Годенхаузен все еще в Алленштайне? — спросил Николас, надеясь, что собеседник не услышал, как дрожит его голос.
— Я знаю только, что она уезжала на погребение своего мужа в Померанию. Возможно, что она живет в семействе фон Цедлитц. Они же, насколько я знаю, ее единственные родственники в Германии.
Повесив трубку, Николас несколько минут сидел, уставившись на умолкнувший аппарат. Что бы там в Алленштайне ни произошло, это не должно отразиться на его жизни, решил он для себя. Тем не менее через несколько дней он нанес визит на Кроненштрассе, чтобы выразить свое соболезнование. Это показалось ему ни к чему не обязывающим шагом, тем более что различные газеты сообщили о скоропостижной смерти майора фон Годенхаузена по причине сердечной недостаточности. Не было ничего необычного в том, что бывший зять хотел бы выразить в этом случае свое участие.
Горничная взяла его карточку и после необычно долгого для такого случая отсутствия, в течение которого Николас находился в темной прихожей, вернулась с сообщением, что ни генеральша, ни баронесса фон Годенхаузен не могут его принять ни сегодня и ни в ближайшее время. Все было ясно без слов, и Николас в известной степени почувствовал облегчение. Желание снова увидеть Алексу было неразумным. Он любил в ней Беату.
Из всех человеческих чувств самым загадочным является любовь. Он пытался собрать воедино из обрывочных эпизодов историю их отношений: Алекса так же неожиданно вторгалась в его жизнь, как после этого исчезала; на память приходила ее страстность и ее холодность. Она была тенью Беаты, ее посещения были для него истинным испытанием.
Николас был приглашен на мужской ужин к управляющему делами барону фон Штока. Как обычно, еда была превосходной, а шампанское лилось рекой. Вино развязало языки, и, несмотря на присутствие советника фон Торена из министерства иностранных дел, всплыло имя Филиппа Ойленбурга.
— Насколько я слышал, процесс больше не будет продолжаться, — сказал фон Штока Торену.
Ответ последовал после короткого молчания.
— Боюсь, вы ошибаетесь, барон, именно кайзер пожелал, чтобы был вынесен приговор. И в этом он прав.
— А не лучше было бы это дело замять? Что же такого ужасного сделал этот несчастный? — захотел узнать Николас.
Торен непонимающе покачал головой.
— Эти венцы! Вы все готовы прощать. Но мы здесь в Пруссии. Когда Его Величеству доложили, что суд Моабит удовлетворил ходатайство об откладывании процесса, Его Величество был вне себя. Он послал телеграмму канцлеру Бюлову с указанием принять меры к тому, чтобы процесс был доведен до конца.
— Но князь был признан неспособным участвовать в процессе, — возразил Николас.
— Неспособным, но это не помешало ему произнести пламенную речь перед присяжными. Это обидело Его Величество. Он настаивает на осуждении, чтобы покончить наконец с этим свинством.
— Господин фон Торен, — возмутился Николас. — Более двадцати лет назад у князя что-то было с одним молодым человеком. Вы могли бы спросить воспитанников интернатов, что творится в спальнях…
— В Англии, наверное, — перебил его Торен.
— И в Пруссии тоже, и в ваших кадетских корпусах.
— Откуда вам это знать? Вы что, когда-нибудь были в кадетском корпусе? — резко спросил советник.
Николас усмехнулся.
— Разумеется, нет. Никто бы меня никогда туда не принял. Я вообще-то наполовину еврей.
Торен был ошеломлен.
— Ах вот как. — Он добродушно, как любящий дядя, посмотрел на Николаса. — Ну, я согласен, раньше у нас были предубеждения против славян, католиков и евреев, но это в прошлом. Смотрите, Альберт Баллин пользуется благосклонностью Его Величества. Его не только пригласили на охоту в Роминтен, но и разрешили стрелять. В прошлом году он сам подстрелил королевского оленя.
— Должен сказать вам, что я не только наполовину еврей, но еще и католик, — с удовольствием продолжил игру Николас.
Но и на это последовал быстрый и точный ответ.
— Рейхсканцлер Бюлов, между прочим, женат на католичке, и никто не требует, чтобы она стала евангелисткой.
Перед такими вескими доказательствами прусской терпимости в вопросах расы и религии Николас вынужден был капитулировать. Старший по возрасту прусский гость вскоре после этого распрощался, и это означало конец вечера.
Было уже за полночь, когда Николас возвратился домой. Тем не менее в его прихожей горел свет, и он обнаружил там сидевшую на стуле свою экономку.
— Что случилось, фрау Герхардт? — спросил он, когда она встретила его полным упрека взглядом. — Почему вы еще на ногах?
— Дама сказала, что я должна впустить ее в салон, но я ее совсем не знаю…
Наверное, виной тому было шампанское, что Николас не сразу все понял.
— Какая дама? — Тут наконец до него дошло. — Значит, меня ждет дама?
— Да, да, я же говорю вам.
Ему не надо было спрашивать, кто эта дама, он бросил фуражку и шпагу фрау Герхардт и устремился в салон.
В черном он видел ее в последний раз на похоронах Беаты. С болью заметил по ее измученному виду, с которым она сидела в кресле, как на ней отразились все печальные события.
— Прости меня, Николас, я должна была послать тебе телеграмму, но я, как обычно, поступила бестактно. — Она попыталась улыбнуться.
Он обнял Алексу.
— О, любовь моя. — Это было все, что он мог сказать.
Она высвободилась от него.
— Я пришла к тебе, Ники, потому что вообще не знаю, куда идти.
— Ты здесь, и это главное.
— После похорон я живу у тетки Розы, но там я больше не выдержу ни дня. Я оставила письмо, что больше к ним не вернусь.
— Я понимаю тебя. Ты можешь оставаться у меня.
Она непонимающе посмотрела на него.
— Но разве ты не обручен? Я хотела только попросить тебя помочь мне уладить мои дела.
— Да, конечно, я обручен, но об этом мы можем поговорить позже, не сейчас.
Она помолчала некоторое время.
— Ты, конечно, знаешь, что он был убит?
— Да, я знаю об этом.
— Это случилось три недели назад. Денщик нашел его утром мертвым. Застреленным. Это было кошмарное утро, не знаю, как я его пережила. Я на самом деле любила его, Ники.
— Это я знаю, — сказал он с горечью. — Ты говорила мне об этом не один раз.
— То было давно. Но и позже я любила его. Я долго размышляла об этом, но это правда. Я все еще любила его и после того, как я застала его в постели с мужчиной. Я пыталась убедить себя, что я его ненавижу, но все было напрасно. Сейчас я это понимаю.
— Поэтому ты и не ушла от него?
— Нет, что ты! Я отчаянно пыталась уйти от него. Жить с ним было просто унизительно.
Ему стало казаться, что она не говорит всей правды, что-то скрывает, может быть и от себя самой.
— Я должен признаться, что меня сильно задело, когда ты в октябре отправилась с ним в Восточную Пруссию. Сейчас я тебя понимаю.
— Он поклялся мне, что капрал Зоммер лгал, что он шантажировал его и делал все, чтобы ему отомстить, потому что не дал ему денег. Я поверила, потому что…
— …потому что хотела этому верить, — закончил он за нее.
— В начале я не жалела, что отправилась с ним в Алленштайн. Казалось, он изменился, во всяком случае в первое время. Я была ему нужна. Еще свежи были обвинения против него. — Она говорила не столько Николасу, сколько самой себе. Она вновь переживала все взлеты и падения своих чувств с ноября по июль. — После осуждения Хардена сложилось мнение, что он реабилитирован, и между нами все изменилось. Его карьера была снова вне опасности. И тогда все началось с Дмовски, его денщиком. С той поры, как он попал в наш дом…
