Лжедмитрий I (?-1606), по мнению некоторых современников, был на самом деле бедным сиротой и настоящее имя его было — Григорий Отрепьев. Даровитый юноша, необыкновенно смелый, но легкомысленный, он вел скитальческую жизнь, сделался монахом, побывал в разных монастырях и нашел приют в Чудовой обители. В 1603 г. он провозгласил себя чудом спасшимся от смерти царевичем Дмитрием.
Она жаловалась дедушке; но Юрий не боялся и дедушки! Старик горевал вместе с невесткой и утешал ее тем, что когда Юша будет постарше, то будет умнее и добрее. Но не тут-то было! Как только Юрий научился хорошо читать часовник и псалтырь, — а это почиталось в то время большой ученостью, — то ушел от матери и определился на службу в знаменитый дом Романовых, когда еще он был в полном блеске своего счастья. Здесь насмотрелся он на первых вельмож государства, полюбил богатство, окружавшее их, и, завидуя ему, начал жестоко досадовать на свою бедность, несмотря на то, что не имел еще и четырнадцати лет от роду. Хитрый мальчик принялся с того времени искать средства разбогатеть и вести жизнь спокойнее и приятнее той, какую он вел в доме своих благодетелей, и в одно утро вдруг исчез, не сказав ни им, ни деду, ни своей матери о том, куда он отправился. Через несколько месяцев услышали, что он постригся в монахи, назван Григорием и живет в Суздальском Ефимьевском монастыре. Родные его радовались такому известию и надеялись, что пример святой жизни служителей Божиих и их благочестивые наставления сделают, наконец, из непокорного шалуна человека доброго и богобоязненного.
Но Григорий не о том думал: не прошло и года, как он был уже в другом монастыре, потом в третьем, так что в три или четыре года он побывал в нескольких, и, наконец, явился в Чудов монастырь в келью своего деда Замятии. Старик обрадовался, увидев внука. Это был уже не злой шалун, дерзкий со всеми, но умный молодой монах с самой скромной наружностью, с самым тихим нравом, с самым лучшим образованием того времени. Григорий уже научился скрывать свои пороки и показывать хорошие способности, которыми природа щедро наградила его. В короткое время он стал известен патриарху: Иов так полюбил его, что посвятил в дьяконы[164] и взял к себе для переписки и занятия книжным делом. Надо сказать вам, что Григорий славился не только тем, что умел лучше всех списывать, но и тем, что умел даже сочинять молитвы и духовные песни Святым. Сделавшись почти необходимым для патриарха, он бывал с ним часто и во дворце; там завистливый дьякон увидел величие и пышность царей и пленился ими более, чем некогда в доме Романовых знаменитостью и богатством бояр. Удачно исполнив свое прежнее желание и сделавшись из бедного мальчика важным человеком при патриархе, дерзкий Григорий вообразил, что для него нет ничего невозможного, вообразил, что он может сделаться царем! Вместо того, чтобы испугаться такой преступной мысли и помолиться Богу о прощении своего греха, несчастный оправдывал себя рассуждениями о том, что он хотел бы отнять престол не от настоящего государя, а от его убийцы; он думал даже, что Бог избрал его для наказания Бориса. С каждым днем более и более занимался он своими дерзкими намерениями и, наконец, уже начал в шутку говорить Чудовским монахам: «Знаете ли, что я буду царем в Москве?» Почти все, слыша это, смеялись, называли его бесстыдным лгуном и рассказывали друг другу о глупых шутках монаха Григория. Слух о нем дошел через митрополита до самого царя, который тотчас же приказал отправить Григория как безумного в Соловецкий монастырь. Это приказание отдали такому чиновнику, который был в родстве с Отрепьевым, и потому Григорий был уже далеко от Чудова монастыря, прежде чем вздумали искать его.
В то набожное время монахи принимаемы были везде хорошо, и потому Отрепьеву нетрудно было уйти очень далеко от Москвы. Но с его намерением, ужасным для России, не нужно было идти далее Литвы; там всегда были люди, готовые вредить нашему Отечеству. Итак, будущий самозванец отправился прямо в Киев и там искусно распустил слух, что царевич Димитрий был спасен от смерти одним из преданных своих служителей и скрывается в Литве. Готовясь скоро приступить к исполнению своего дерзкого намерения и еще чувствуя необходимость много учиться, чтобы походить на царского сына, Отрепьев снял с себя монашеское платье (по этой причине звали его потом расстригой[165]) и в легком наряде Казака отправился учиться военному искусству. У кого же, вы думаете, милые читатели? У Запорожских Казаков, или, лучше сказать, у разбойников, живших грабежом по берегам Днепра. Из этой шайки он перешел в школу Волынского городка Гащи и там учился Польскому и Латинскому языкам.
Колокольня Ивана ВеликогоИмея необыкновенные способности, он скоро успел и в этих познаниях и тогда уже — совсем готовый к исполнению своего дерзкого дела — явился на службу к одному из знатнейших Польских вельмож, князю Адаму Вишневецкому. Добившись притворным усердием благорасположения гордого пана, сильного своим богатством, но недальновидного умом, самозванец с величайшей тайной открывает ему, что он сын Иоанна IV, царевич Дмитрий, почитаемый всеми давно умершим, но спасенный от смерти своим верным доктором; что злодеи, присланные Борисом, умертвили сына какого-то священника, а Дмитрия добрые вельможи отправили в Литву, где он и воспитывался. Простодушный Вишневецкий поверил этой сказке; ему приятно было видеть своего прежнего слугу царевичем; ему лестно было благодетельствовать этому царевичу, и как для славы люди часто решаются на самые трудные дела, так и гордый Польский князь решился во что бы то ни стало, возвратить Русский престол законному наследнику Иоанна IV. Он сказал об этом намерении своему брату, князю Константину Вишневецкому, и его тестю, воеводе Сандомирскому, Юрию Мнишеку. Они оба были согласны с великодушием своего родственника; последний показал вскоре особенное усердие в этом деле, и вот почему.
У него была прекрасная дочь. Все называли Марину гордой красавицей, потому что она отказывала всем женихам, которые до сих пор искали ее руки. Отец называл ее отказы упрямством, но не принуждал ее, думая, что еще не явился человек, который бы ей нравился. Но как же он доволен был этим в ту минуту, когда в его доме показался будущий царь России. Какая радость видеть свою дочь царицей! Такое блаженство никогда и не снилось старому воеводе! В том, что Марина понравится царевичу, Мнишек и не сомневался: она так прекрасна, так ловка, так хитра. К тому же ей и самой так хочется быть царицей, что она, верно, постарается ему понравиться. Старик не ошибся: несмотря на свою очень непривлекательную наружность, обманщик, которого мы будем называть теперь, как зовут его в истории — Лжедмитрий, понравился гордой Марине, как только она узнала о его знаменитом происхождении. А низкий расстрига не мог быть разборчивым: он полюбил бы прелестную Польскую княжну и в том случае, если бы она и совсем не была хороша, потому что ему нужна была помощь ее родственников.
Марина Мнишек.Марина Мнишек (ок. 1588 — ок. 1614) — дочь Сандомирского воеводы Юрия Мнишека. Жена Лжедмитрия I.
Итак, все шло по желанию хитреца: Вишневецкие и Мнишек усердно старались предоставить ложному царевичу помощь своего короля Сигизмунда, который проводил большую часть своего времени в молитвах и во всем повиновался католическим монахам и папскому послу. Лжедмитрий знал это и заранее подружился с ними, обещал им не только сам креститься, но и крестить весь Русский народ в Латинскую веру, если они помогут ему взойти на престол. Папа всегда очень желал соединить Римскую церковь с Греческой, и потому его посол чрезвычайно обрадовался, когда мнимый царевич сделал ему такое предложение, и вместе с монахами и Вишневецкими начал просить короля принять под свое покровительство несчастного сына знаменитого государя и дать ему войско, с которым бы он мог завоевать свое наследство. Сигизмунда не нужно было долго уговаривать, да и щедрый царевич не хотел пользоваться даром его помощью: он отдал Польше несколько уездов[166] Северского княжества и, кроме того, подарил своему будущему тестю, Мнишеку, Смоленское княжество, а прекрасной невесте — две великие области: Новгородскую и Псковскую.
Между тем как Польский король и его паны с папским посланником решают судьбу нашего бедного Отечества и, собирая войско, уже заранее радуются тому ужасу, какой они наведут на Россию, — посмотрим, что делается в Москве, где мы оставили царя в неописуемом страхе от одного имени Дмитрия. Как он ни был уверен, что это обманщик и что истинный царевич спит непробудным сном, страх его все-таки не уменьшался. И мог ли он уменьшиться? Это был страх виновной совести, которая говорила ему, что настала минута наказания Божия за его ужасный грех! Как только эта мысль представилась встревоженному уму Бориса, его последнее мужество исчезло, и вместо того, чтобы скорее собрать войско и идти навстречу самозванцу, уже вступившему на Русские границы 16 октября 1604 года, несчастный царь в унынии, в мучительной тоске грешника отчаялся и действовал так слабо, что в прежних многочисленных Русских полках едва собралось до 50 000 человек! И те все шли неохотно. Состояние царя явно показывало его вину: смотря на его робость, на его бледное, унылое лицо, народ удостоверился в истине разглашаемого слуха, что он точно убийца Дмитрия, которого Бог чудесно спас от смерти и теперь возвращает Отечеству. С такими чувствами могло ли и войско усердно защищать Бориса и сражаться с тем, кого считало истинным сыном своих царей. Напротив того, и оно, и весь народ готовы были с радостью встретить его и посадить на престол. Самозванец знал это расположение и сумел воспользоваться им. Вступив в наше Отечество с Поляками и преданными ему Запорожскими Казаками, он стал посылать грамоты к Русскому народу как его настоящий государь, напоминал ему присягу, данную Иоанну IV, просил его оставить похитителя престола и служить законному царю. Это объявление, или манифест[167], так подействовало, что уже не одна чернь, но и все жители тех мест, где он проходил, покорялись ему как настоящему царевичу. Спустя месяц после появления в России ему уже принадлежали города: Моравск, Чернигов, Рыльск, Борисов, Белгород, Волуйки, Оскол, Воронеж, Кромы, Ливны, Елец — одним словом, все области до Новгорода-Северского. Здесь только встретил он сопротивление одного воеводы, оставшегося верным Борису, — Петра Басманова. Но верность и усердие одного человека не могли спасти целого царства. Годунов видел свою погибель в беспрестанных изменах, о которых ему доносили, чувствовал ее в каждом убийственном упреке совести и, будучи не в состоянии переносить долее своих страданий, скоропостижно скончался 13 апреля 1605 года.
