Растерзанные, запыхавшиеся, мы выбрались на приморское шоссе. Машина Гилберта стояла на обочине. Завидев нас, он включил мотор и подогнал ее к нам задним ходом.
За несколько дней вольготной жизни у моря Гилберт преобразился. Он выглядел моложе, бодрее, даже белые кудри лежали более небрежно и естественно. В «Магазине для рыбаков» он приобрел спортивные туфли, легкие парусиновые брюки и просторный бумажный свитер, который и был на нем сейчас надет поверх белой рубашки.
То были для Гилберта счастливые дни. Он чувствовал себя нужным человеком. Он помогал мне завладеть женщиной — не Лиззи и участвовал в приключении, в котором фигурировал прелестный мальчик. Глаза его так и сверкали от распиравшей его энергии и любопытства. Я подсадил Хартли на заднее сиденье, сел с нею рядом и почему-то попытался представить себе, какими эти двое видят друг друга. Гилберт — упитанный, приятной наружности состоятельный джентльмен на отдыхе. Роль дворецкого забыта. Теперь он играет владельца яхты. А она… но нет, я не в силах был вообразить, какой представляется Гилберту моя любимая или какой он ожидал ее увидеть.
— Мой друг мистер Опиан. Миссис Фич. Жми, Гилберт.
Машина понеслась по шоссе, и Хартли повернулась ко мне, но ничего не сказала. Одной рукой она, может быть, бессознательно, сжимала рукав моей куртки. Я отдыхал, вполне довольный тем, что ощущаю ее пальцы и ее колено. Глаза ее полиловели, на лице появилось то загадочное выражение, которое в молодости делало ее похожей на бесконечно пленительную улыбку. Сейчас оно казалось почти безумным. Я поймал себя на том, что блаженно улыбаюсь, так мне спокойно в закрытой машине, так радует ее скорость. Чувство счастливого избавления переполняло меня. Я беспечно улыбнулся Хартли.
Когда машина остановилась у дамбы, ей не захотелось вылезать.
— Он ведь знал, что я приеду? Почему он не мог выйти сюда, к машине?
— Хартли, голубка, слушайся меня.
Я помог ей выйти, а Гилберт, согласно моим инструкциям, погнал машину дальше. Она скрылась за поворотом в направлении отеля «Ворон».
Титусу я велел ждать на кухне, но не успели мы пройти и до середины дамбы, как он открыл парадную дверь.
До сих пор я был так занят техническими подробностями моего плана, что не успел толком подумать о том, какой будет эта встреча. Мои намерения перешагнули через нее, мои надежды возводили более стройное будущее. А теперь меня рывком вернуло в настоящее, к испуганному, смятенному сознанию того, что я натворил.
При виде Титуса Хартли встала как вкопанная, и лицо ее уродливо исказилось. Рот приоткрылся, углы его поползли вниз, как будто она вот-вот заплачет, глаза помутнели, а лоб был сморщенный, испещренный тенями, каким я его уже видел однажды; но выражало все это не изумление, не огромную грустную радость, а чувство вины и мольбу. И руки она бессознательно простерла не чтобы обнять, а чтобы умилостивить.
Все это я мгновенно уловил, и мне стало так больно, что я чуть не крикнул: «Не надо, перестань!» Сострадание толкало меня вмешаться, как в неравный бой. Но я уже был отстранен от участия в этой сцене. Титус шел к Хартли хмурый, гордый, сощурив глаза, явно вознамерившись остаться непреклонно-спокойным и не выказать никаких чувств. Однако он был неспособен скрыть — это сквозило во всех его движениях, даже в походке, — что он склонен простить кающуюся грешницу. Подойдя к Хартли, грубовато облапил ее и стал подгонять к дому. Он протолкнул ее в дверь, обеими руками упершись ей в спину. Я поспешил за ними следом.
Когда я вошел, они уже беседовали стоя в прихожей, и мне подумалось — как это не похоже на свидание матери с сыном. Но почему, собственно? Семейные отношения бывают такие странные, натянутые. Или Хартли так и не сумела — или ей так и не дали — стать ему матерью? Что они могут сказать друг другу?
— Мы не знали, где ты, куда девался, мы так старались узнать, писали, расспрашивали… (Словно Титус успел поставить ей в вину, что она его не нашла.)
— Да, да, я ничего, у меня все в порядке. (Это — в ответ на еще не заданный вопрос.)
— И здоров, и работаешь или все еще… Где ты живешь?
— Я безработный. Я нигде не живу.
— Мы оставили свой адрес, думали — вдруг ты его потерял и вдруг зайдешь туда. И я послала письмо…
— Ничего, Мэри, ничего.
Чтобы прервать этот разговор, который порядком меня раздражал (мне претило, что он успокаивает ее и называет Мэри), я сказал:
— Вы бы прошли на кухню. Выпить хотите?
Сам я выпил бы охотно, а на их месте просто изнывал бы по глотку спиртного, но они, видимо, не ощущали такой потребности и мой вопрос пропустили мимо ушей.
Титус прошел в кухню, Хартли за ним, и они остановились у стола, держась за него и удрученно уставившись друг на друга. Лицо Хартли выражало робкую мольбу и страх, его лицо — пристыженную, брезгливую жалость. Боль заполнила комнату, как ощутимая преграда. Я смотрел на них, мучаясь желанием помочь, вмешаться.
— А поужинать не хотите? Давайте поужинаем, поговорим…
Титус сказал:
— Адрес ваш я, конечно, не потерял. Хартли вздохнула:
— Мне нельзя здесь оставаться. Может быть, пойдем к нам? Только не говори, что был здесь. Хочешь?..
Титус покачал головой.
Она продолжала:
— Бен не знает, что ты явился. Он пошел на одну ферму, узнать насчет собаки.
— Собаки? — переспросил Титус.
— Да, мы хотим завести собаку.
— Какой породы?
— Валлийская колли.
— Он приведет ее с собой?
— Не знаю.
Это хотя бы напоминало разговор на какую-то тему. Мне надоело, что меня не видят и не слышат, и я крикнул:
— Давайте выпьем, давайте поужинаем!
Титус, не оглядываясь, отмахнулся от меня и сказал Хартли:
— Пошли сюда.
Она последовала вслед за ним в красную комнату, и он закрыл дверь прямо у меня перед носом.
Тут до меня наконец дошло, что лучше оставить их одних. К тому же теперь, когда Хартли была здесь, надлежало подробно обдумать следующие шаги, опасные и решающие. Я постоял в прихожей, подумал, потом побежал наверх в гостиную и достал почтовую бумагу. Еще давно я нашел в каком-то ящике пачку листков со штампом «Шрафф-Энд» — очевидно, собственность миссис Чорни — и теперь написал на одном из этих глянцевитых листков:
«Многоуважаемый мистер Фич!
Сообщаю, что Мэри у меня, и Титус тоже.
Искренне Ваш Чарльз Эрроуби».
Я сунул листок в конверт и выбежал из дома. Меня немного удивило, что на дворе стоит теплый летний вечер. То ли в доме было холодно, то ли мне чудилось, что нормальное время должно было остановиться. Трава шоссе была изумрудно-зеленая, торчащие из нее там и сям скалы сверкали, словно обсыпанные алмазами. Теплый воздух хлынул на меня волной, напоенной запахами земли, цветов, произрастания.
Я пробежал дамбу, свернул по шоссе в сторону башни и «Ворона», за поворот, откуда видна была бухта. Здесь, послушный моим указаниям, Гилберт остановил машину. Мне нужно было ее скрыть на тот случай, если позже понадобится что-нибудь соврать про нее в разговоре с Хартли.
Гилберт сидел на камне, глядя на ярко освещенную синюю воду. Он вскочил и подбежал ко мне.
— Гилберт, будь добр, свези это письмо и передай в «Ниблетс», ну, ты помнишь, последний коттедж на той дороге.
— Слушаюсь, хозяин. Как там дела?
— Все хорошо. Езжай сейчас же, ладно? А потом возвращайся и жди здесь.
— А поужинать? В дом мне хоть можно войти? — Гилберт, снедаемый любопытством, жаждал быть в гуще событий.
Но это не входило в мои планы.
— Нет еще. Ты купи себе сандвич в «Черном льве», а потом возвращайся сюда. Я еще не уверен, что будет дальше.
— Надеюсь, обойдется без кровопролития?
— Я тоже надеюсь. Ну же, поторопись.
— Но послушай…
— Езжай ради Бога.
— Могу я посидеть в трактире, пропустить стаканчик? Сил нет, хочется выпить.
— Можешь, но недолго. Четыре минуты.
Я поежился — недовольная физиономия Гилберта напомнила мне Фредди Аркрайта. А теперь куда ни плюнь — всюду Аркрайты, и Бен с ними заодно.
Я бегом пустился обратно, машина обогнала меня у дамбы. Я вошел в дом (там и правда было холодно), в кухне налил себе полстакана хереса. Подслушивать у двери в красную комнату не стал — вышел на лужайку, поднялся на невысокую скалу, с которой видно море, и отпил глоток хереса.
Пока все неплохо. Но как поведет себя Хартли, когда я поставлю вопрос ребром? И что сделает Бен, когда получит мою записку? А когда он ее получит? Если он в оба конца пройдет пешком да полчаса положит на собаку, дома он будет примерно в 9.30. Сейчас начало девятого. Я вспомнил, что проголодался. От хереса кружилась голова. Но если эти окаянные Аркрайты отвезут его домой на машине, он может вернуться вскоре после половины девятого. С другой стороны, если он будет идти пешком с собакой, то может задержаться и до десяти или около того. И на что ему вдруг понадобилась собака? Он что, хочет ее выдрессировать, чтобы кидалась на меня?
