Рената села прямо на пол и обняла руками колени. На гостя она больше не смотрела.
Через полминуты хлопнула входная дверь...
ПЕРВАЯ РЕАЛЬНОСТЬ
Кула-Ори был разрушен почти до основания. Часть плато оползла и затонула в бухте. Уцелело от силы два-три здания, но жить в погребенном городе уже не хотел никто: любой из повторяющихся толчков мог стать роковым.
Кронрэй едва сдерживал слезы, бродя среди развалин и поглаживая останки своих детищ, еще совсем недавно радовавших глаз. Гораздо меньше тронул его сердце вид погребального костра, на котором оританяне сжигали найденные трупы своих соотечественников, и совсем не вызвали эмоций похороны дикарей - те связывали из стволов небольшие плоты, укладывали на них погибших и отправляли в плавание по воде. Туземцы тщательно следили, чтобы на каждый плот попадали обязательно близкие между собой люди: жены с мужьями, либо целые семьи. Помилуй, Природа, если бы родственники оказались на разных плотах!
Ал смотрел на все это молча, в одиночестве, спрятав руки в карманы и нахохлясь. Раньше такие ритуалы происходили на реке Кула-Шри, впадавшей в бухту океана, а теперь людям незачем было забивать устье бесчисленным количеством похоронных плотов: океан подступил так близко, что путь до него не составлял и получаса ходьбы.
Огонь и вода... Содержание, отлитое в форму... За кем правда - за теми, кто сжигал, или за теми, кто топил? И там, и там инстинкт ли, разум ли подсказывал: Попутчики должны быть вместе, и тогда... Что - тогда? Ничто не менялось в лучшую сторону уже пятьсот лет. И мало кто не помнил, в честь чего соблюдаются те или иные законы предков...
Астрофизик стоял на пригорке, обсосанном тремя недавними валами, пришедшими из мирового океана. Они раскололись о гранитный уступ, на который теперь опирался плечом Ал. Астрофизик не раз видел, как обнюхивал здесь камни его преданный сторож-Нат, словно читал книгу, написанную на одному ему известном языке... Почему-то вспомнились родители, оставшиеся на Оритане - и его, и Танрэй. Наверняка их уже нет в живых, а оболочки, некогда им принадлежавшие, отныне даже некому будет предать пламени...
Надо уходить. Нельзя привязываться к обстоятельствам. Земля еще нескоро оправится от безумия, и им всем нужно идти, чтобы не стать очередными жертвами какого-нибудь нового катаклизма... Путь должен лежать на юго-запад, в сторону моря, соединяющего континенты Рэйсатру и Осат. И теперь идти придется пешком: фактически, вся техника была либо уничтожена, либо повреждена и не поддавалась восстановлению. Апофеозом технического краха был распростертый грудой мертвого металла в растрескавшейся пустыне любимец эйрмастера, "Сах". На его тусклом борту сквозь струи дождя еще просвечивали три звезды эмблемы. И все.
Ал смотрел в неспокойную, ощетинившуюся бурунами, морскую даль. Там, за горизонтом, по ту сторону океана, умерла его родина... Теперь она действительно стала центром мироздания уже в прямом, а не в образном смысле.
Молодой человек прикрыл глаза, потянул воздух носом и оторвался от скалы. Нужно возвращаться к своим. Смотреть долее на копошащихся внизу туземцев не хватало сил. Надо идти и снова успокаивать отчаявшихся, утешать осиротевших, поднимать у всех дух и доказывать целесообразность перехода. Он знал, кто будет против него - просто, чтобы быть против...
А воздух отчетливо пах недавней смертью...
Уже на полдороги к поселку, временно разбитому потерявшими жилье кула-орийцами, на узкой тропе Ал встретил темноволосого юношу, совсем еще мальчика, но с тяжелым, сверлящим взглядом. Оба они приостановились, прежде чем разминуться, посмотрели друг на друга и... пошли каждый в свою сторону.
Множество людей ковыляло по пустыне. Немало врагов было у этих путников: и одичавшие собаки, которые трусили вслед за обессилевшим караваном, и кочевники - тоже согнанные со своих мест бывшие цивилизаторы, - и чужие племена. А еще - дикие звери, ядовитые насекомые, стужа, сменявшаяся невыносимой жарой, трещавшая под ногами земля, болезни, голод... Караван боролся с неприятелем, как мог, но потери были огромны... Много-много Селенио тащились люди по невидимому пути, и с каждым днем надежда все сильнее угасала, точно умирающая звезда...
В стороне ото всех, хмурый, с плотно сжатыми губами, обросший, хромал на костылях экономист Тессетен, не пожелавший ехать в повозке с другими ранеными, больными или просто малыми детьми. След в след за ним шел юный Фирэ, не заговаривая с ним, не предлагая помощи, но не отставая ни на шаг. Сетен не позволял кулаптру осматривать сломанную ногу, и Паском никак не мог снять повязку, фиксирующую кость. Экономист чувствовал, что там что-то неправильно срослось, ведь старик-целитель колдовал над ним впопыхах, разрываясь между множеством других искалеченных людей... Сетен помнил, как спешил кулаптр к одной из темнорожих обезьян, которая чудом выжила после того, как ее почти пополам раздавило рухнувшей колонной. Обезьяна потом все равно подохла, не протянув и половины проделанного пути.
Едва оправившись после родов, Танрэй с привязанным к груди младенцем шла пешком вместе с другими женщинами. Наверняка ей казалось, что со стороны это выглядит до озноба благородно. Экономист не понимал ни ее, ни других. И не хотел уже ничего понимать. Он ждал одного: когда перестанет ныть на перемену погоды кость, чтобы можно было расколоть гипс, сбросить повязку и... Когда он так думал, этот сопляк, что увязался за ним, взглядывал на него с надеждой. Его Тессетен как-то еще ощущал, но причины его поступков были для экономиста туманны и неопределенны. В одночасье он забыл очень многое и вспоминал с громадным трудом, скрипя зубами и озлобясь на весь мир...
Только в проклятом Але не истощалась глупая, никчемная, оптимистическая энергия. Хренов звездочет выглядел не лучше других - с ввалившимися щеками и глазами, заросший бородой, тощий, как остов - но все еще на что-то надеялся. Идиот. Всегда был идиотом, идиотом и подохнет. Из-за него и жена не может передохнуть, дескать, негоже, если муж страдает, а я буду отдыхать. Сумасшедшая обезьянка! От тебя самой уже ничего не осталось - тебя ветром качает, страшненькую, с почерневшим лицом, полопавшимися сухими губами, обгорелой кожей. Только твой сын, мальчик с именем хищной птицы, у которой всегда такие серьезные вдумчивые глаза, обведенные траурной каймой, только он не знает бед на твоей груди и растет не по дням, а по часам...
Сетен ждал, и ждать оставалось уже недолго. Еще пара таких набегов - и от их жалкого каравана ничего не останется. Погребальные костры и так разжигают чуть ли не на каждой стоянке. Если успевают.
Сетен ждал...
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
