Сейчас, когда злоба и ненависть постепенно стали заглушаться, он пытался убедить себя в том, что не чувствует своей вины. Равнодушно посмотрел на девочку, лежавшую у его ног. Потрогал пульс, бегло осмотрел раны.
«Жить будет».
Он вспомнил свою семью, какой она была много лет назад. Вспомнил улыбку матери, добрый взгляд отца. Вспомнил веселый смех своей сестренки. Вспомнил субботние домашние завтраки, воскресные прогулки в парке. Все казались такими милыми и счастливыми. Он вспомнил свою маленькую подружку, с которой они были не разлей вода. Он обижался на родителей, которые любили шутить по этому поводу и называли их женихом и невестой. Хотя чего обижаться? К тому времени они были уже мужем и женой, – вспомнил он о шуточной свадебной церемонии, которая случилась в далеком детстве.
А вот сейчас его подружка лежит перед ним без сознания. Замученная и затравленная им же. Подружка? Нет. Неправильное слово. Она – его прошлое. Он отказался от своего прошлого давно. Невозможно жить со всем этим, поэтому он был вынужден просто отказаться.
Но когда она появилась, прошлое снова вернулось к нему. Глядя в ее глаза, он видел его. Видел каждый миг того жуткого дня и будто заново переживал те ужасные мгновения. Это было выше его сил.
«Могли бы мы быть вместе, будь я нормальным?»
Он понимал, что вышел за категорию нормальности после того дня, когда прямая, по которой шла его дорога, резко искривилась в сторону и пошла по параллельной. Или по наклонной? Он не знал. Но знал точно, что это не та дорога.
«Могли бы мы быть вместе в той жизни, которая и сейчас существует, но идет где-то там, параллельно моей?»
Что вообще происходило бы в жизни? Как она развивалась бы, не будь того дня?
Он много рассуждал на эту тему, углублялся в тяжелые мысли, представлял параллельную жизнь.
Он встал и пошел по мосту. Но что-то внутри жалобно замяукало. Он ударил себя в грудь.
«Заткнись».
Но что-то жалобно скулило и просило его… Он оглянулся, посмотрел на маленькое тело на мосту. Тяжело вздохнул. Развернулся и подошел к ней, осторожно взял на руки. Она была довольно тяжелой для своего роста, – а может, ему просто кажется – непривычно кого-то носить на руках.
Он вышел из лесной зоны, оказался в городской черте. Он положил ее на траву у какого-то дома. Посмотрел на нее. Что-то внутри снова мяукнуло. Он издал ворчливый вздох, снял пиджак, подстелил под нее. Вот так она не должна замерзнуть.
Он усмехнулся.
«Какой же я двуличный. Сначала чуть не замучил ее до смерти. Теперь беспокоюсь о том, не замерзнет ли она».
Но он ничего не мог с собой поделать.
Он отошел от нее. Внутри что-то кричало и выло, но он не реагировал. Он сделал для нее все, что мог. Он отошел подальше, спрятался за угол. Стал наблюдать. Минут через десять из дома вышла пара, мужчина и женщина. Увидев девочку, лежавшую на траве без сознания, женщина всплеснула руками. Пара подошла к ней, женщина ощупала ее лоб, потрогала пульс. Мужчина достал телефон, стал набирать номер. Через некоторое время приехала скорая. Ее положили на носилки и загрузили в машину скорой помощи. Машина тронулась с места.
Вот и все. С ней все будет хорошо. Он хмыкнул. С чего вдруг он так беспокоился о ней? Он сам довел ее до такого состояния. Только он, больше никто не виноват. Откуда ж такая забота?
Он засунул руки в карманы и беззаботной походкой направился куда-то. Он попытался не думать о ней. Стал думать о сегодняшних планах на вечер.
«А сегодня намечается туса. И мы нажремся и будем лапать девок. А потом мы, как всегда, че-нить расхерачим на хате, и нас выставят за дверь. А мы пойдем да разобьем чью-нибудь тачку. А потом отмудохаем парочку безобидных гопников, просто так, для поднятия тонуса. А потом будем ржать до посинения и бесцельно шляться по улицам. Это будет клевый день. Да, как же я люблю этот гребаный мир. Жаль, что он меня не любит».
Он пытался убедить себя в том, что он бездушный кусок дерьма, что у него нет чувства вины и все, что он делает, – правильно.
Но внутри все болело и горело огнем, что-то острыми когтями раздирало грудь.
Он ушел, весело насвистывая и напевая какую-то глупую песню, чтобы отвлечься, пиная по дороге какой-то камень.
– Телега старая, колеса гнутые…
Но что-то внутри него жалобно стонало и корябало внутренности, выло, билось и билось и пыталось вырваться на свободу. Он запел громче, пытаясь заглушить эти звуки:
– Телега старая, колеса гнутые, а нам все по#ую, мы е#анутые…[5]
Глава 40
Раз… Ешь стекло или умри.
Два… Взорви воздушный замок.
Три… Беги в страну потерянных мальчишек.
Четыре… Спой колыбельную кролику.
Шепот множества голосов в голове не дает мне покоя. От этих голосов никуда не деться, они летают в голове, эхом ударяются о стенки черепной коробки. Я слышу их…
Открываю глаза. Вижу деревянные панели. Наконец-то не белый облупленный потолок больничной палаты. Я дома – шкаф, окно, занавески – вроде все осталось то же самое, но что-то изменилось. Я теперь будто вижу все по-другому. И дело не в зрении. Что-то происходит внутри, в голове. Это невозможно объяснить.
Я пытаюсь пошевелиться, но все мышцы тела окаменели. Пытаюсь разлепить слипшиеся губы и выдавить слова. Чувствую, что все мое тело заледенело. Я умерла?
Нет.
– Я живая, слышишь? – шепчу я потолку. – Я живая.
Кто-то скребется в дверь. Нет. Уйдите, уйдите, прошу. Хочу убежать далеко-далеко, чтобы не видеть и не слышать ни одного человека. В дверь входит мама.
– Томочка, ты уже проснулась?
Мне хочется затолкать ей в глотку ее уменьшительно-ласкательные суффиксы. Я ужасаюсь самой себе: откуда вдруг столько агрессии?
– Как спалось?
Дурацкий вопрос.
– Нормально.
– Пойдем завтракать? Я сготовила блинчики.
Смотрю на маму с удивлением. Она «сготовила блинчики»? Сама? Мама будто слышит мои мысли. Тихонько смеется.
– Под руководством бабушки, естественно.
Ее смех выходит каким-то нервным. И тогда я понимаю, сколько же они натерпелись со мной. Мама пытается справиться со стрессом, используя «метод мушкетеров» – смех.
Я растягиваю губы в подобие улыбки, чтобы успокоить маму и показать, что со мной все хорошо.
Сижу на кухне и пытаюсь проглотить каменный блинчик. Мама с бабушкой сидят напротив и наблюдают за мной. От их внимания мне становится совсем плохо…
– Вкусно? – спрашивает мама.
– Да, очень, – проглатываю я твердый комок, который неприятно царапает горло. Бабушка дала маме излишнюю самостоятельность в процессе готовки.
Они не говорят о том, что случилось. А я сижу как на иголках, в неприятном ожидании. Когда же они начнут меня пилить? Но этого так и не происходит. Я думаю о том, как они обсуждали это между собой. И наверняка заявили в полицию. И как мне придется туда тащиться и все объяснять стражам порядка. А они быстро раскроют мое вранье…
А выдавать Стаса Шутова я не собираюсь.
Стас Шутов.
Я замечаю вдалеке, на вешалке, знакомый пиджак… В кровь выбрасывается адреналин. Сердце бешено стучит, а легкие с удвоенной силой качают воздух. Я шумно втягиваю его. Меня захлестывает волна ненависти и отвращения.
То, что сделал он… Этого не может сделать человек. Монстр. Чудовище. ОНО. ОНО еще там, на свободе. Безнаказанно расхаживает по улице и думает, что ему все сходит с рук. Я не допущу этого. ОНО заслуживает смерти.
У меня внутри будто копошится клубок из ядовитых змей. Это чувство новое для меня.
– Откуда этот пиджак? – спрашиваю я. Не узнаю свой голос, он какой-то хриплый и жалкий.
– Он был на тебе в тот день, когда это произошло. Мы оставили его, подумали, может, он как-то связан с…
Что-то рвется из груди, щекочет горло. И в ту же секунду я взрываюсь диким истерическим смехом. Родные удивленно смотрят на меня. Я хочу им сказать: «Вы что, не понимаете? Это же так смешно… Он проделал все это со мной… Он таскал меня за волосы, он жег меня, а потом… Надел на меня свой пиджак, зачем? Чтобы я не замерзла? Какой же он заботливый и нежный…»
Я смеюсь и смеюсь. Уже болят мышцы живота, я задыхаюсь и начинаю икать. Наконец приступ смеха проходит. Я встаю со стула.
– Все в порядке, – небрежно машу я рукой. – Это Ромин пиджак, он дал мне его сразу после выпускного.
Под удивленные взгляды родных я беру пиджак и поднимаюсь к себе, чувствую, что меня сейчас снова накроет. Так и есть. Как только я закрываю дверь, снова накатывает приступ дикого смеха.
Через минуту он проходит. И вот уже в груди снова копошится клубок змей. Я хватаю пиджак. Осматриваюсь по сторонам. Где же оно? Открываю шкаф. Лежит наверху на полке. Заботливо постиранное мамой. Но только дырки уже не заделаешь… Мое выпускное платье. Ищу в комоде спички. Нахожу. Вылезаю на крышу, бросаю пиджак и платье. Поджигаю спичку, подношу ее к рукаву пиджака. Вскоре на крыше уже полыхает пламя, а я снова начинаю смеяться.