— Нет, зачем же, — ответил он. — Действительно отвез… Мой грех… Напугался и отвез…
— Чего же вы напугались?
— А как она скоропостижно померла. Только приехали, она и померла. Думал, затаскают…
— А теперь лучше вышло?
— Оно так, да разве в то время думаешь…
— Расскажите, как она умерла? От чего?
— А не знаю. Так, слабая стала…
И потом он рассказал.
Приехали они в ночь на субботу, со 2-го на 3-е. День провели в номере вместе и вместе вечером пошли ко всенощной, к Знаменью. По дороге домой купили булок, чай пить. Пришли, а с ней дурно стало. Спазмы в груди, конвульсии. Он ей грудь растирал, воды давал, чаем поил. Потом легли спать: она — на кровати, а он — на полу. Утром в воскресенье проснулся, а она холодная.
— Умерла, — окончил он свой рассказ, — я испугался, ну и сделал все, чтобы отстраниться…
— Куда вы потом сами поехали?
— Всю ночь по улицам ходил. Потом на Выборгской комнату снял, а затем в Третье Парголово уехал.
Большего я от него не добился, да мне, собственно, и не нужно было. Дальнейшее было делом следователя.
Между тем вскрытие показало, что Елена Шаршавина умерла от отравления. В то же время по справке, присланной Уфимским полицмейстером и Златоустовским исправником, оказалось, что этот Бунаков был незаурядным преступником. Простой крестьянин, он, будучи волостным старшиной, сумел обманом купить у башкирцев 52 тысячи десятин земли совершенно без денег и удачно заложить их за большую сумму. Затем, когда в губернии было введено земство, он за неимением в уезде помещиков был выбран председателем земской управы, но в то же время успел попасться в ряде подлогов, в покушении на убийство, сидел в тюрьме 1,5 года и был приговорен Палатой на 15 лет ссылки в Сибирь с лишением прав. По этому делу он и приехал хлопотать в Сенат об отмене приговора.
Мое дело окончилось. Я передал его судебному следователю, а потом его судили и, несмотря на запирательство, обвинили в предумышленном убийстве, но мотивы его мне и сейчас не понятны. Быть может, Елена отказалась в его пользу от своей части в доме. Быть может, надоела ему, быть может, он просто произвел «опыт».
Душа — потемки, а у такого человека — и темная ночь.
УБИЙСТВО ИЕРОМОНАХА ИЛЛАРИОНА
Вечерня отошла. Братья Александро-Невской лавры, усердно помолясь, разбрелись по своим кельям.
Войдя в свою келью, иеромонах Илларион позвал монастырского служителя Якова:
— Вот что, чадо, принеси-ка ты мне дровец да купи мне табачку нюхательного, знаешь, березинского.
— Слушаю, отче! — браво ответил Яков Петров, служитель, бессрочно отпущенный рядовой.
Он сбегал за дровами, принес их в келью Иллариона.
— Прикажете, отче, затопить?
— Нет… оставь. Сам после это сделаю. А ты — насчет нюхательного зелья.
Яков отправился. Но хоть и в монастыре он живет, а не оставляет его лукавый своими проклятыми искушениями да навождениями. Любит Яков малость выпить, ох как любит! Как ни творит молитвы, а дьявол все его на водочку соблазняет…
Так случилось и на этот раз. Отправясь за табаком для иеромонаха Иллариона, повстречал он за оградой лавры приятеля своего, разговорились они и решили зайти в ближайший трактир, раздавить одну посудину с живительной влагой.
— Мне, слышь, братец, некогда. За табаком послали меня. Долго прохлаждаться не будем.
Но сильна сила сатаны. От одной посудины перешли к другой, и время в разговорах незаметно прошло.
Было около 8 часов вечера, когда возвратился с «березинским» нюхательным зельем искушенный нечистой силой Яков. Не без робости подошел он к келье отца иеромонаха. «Задаст он мне проборку», — проносилось у него в голове. Постучал. Никакого ответа. Позвонил. Молчание. «Верно, к кому из братии пошел Илларион», — подумал Яков.
Поздно вечером во второй раз попытался он вручить Иллариону пачку табаку, но келья была все так же заперта.
Настала заутреня. Потянулась лаврская братия в церковь, а иеромонаха Иллариона нет среди нее. «Что за чудо? — думает Яков. Неужто отче иеромонах проспал?»
Настала обедня. Опять среди братии не видит Яков Иллариона. «Неладно тут что-то», — решил Яков. Лишь только отошла обедня, он подошел к келье Иллариона и стал смотреть в замочную скважину… И почти в ту же секунду до этого тихие и спокойно-величавые коридоры монастыря огласились страшным, полным ужаса криком Якова:
— Убили! Убили!
Этот крик, гулко подхватываемый эхом монастырских сводов, прокатился по лавре. Из всех келий сразу, толпой, выскочила встревоженная братия.
— Что такое? Кто убит? Кто убил? Господи, спаси, сохрани! — посыпались возгласы испуганных монахов.
— Убили! Убили! Иеромонаха Иллариона убили! — неистово кричал ошалевший от ужаса Яков, бежавший по коридору.
Монахи бросились за ним. Яков, добежав до кельи иеромонаха Нектария, ворвался туда и прерывистым голосом заговорил:
— Бегите, отче, к благочинному… дайте знать: отец иеромонах Илларион убит!
— Что? Как?!
— Подошел это я к келье его. Дай, думаю, погляжу, что такое значит, что отец Илларион ни к утрене, ни к обедне не выходил. Посмотрел в замочную скважину, да и обмер. Вижу: лежит Илларион на полу, весь в крови.
— О Господи!.. — вырвался крик ужаса из груди всей монашествующей братии.
— Скорей… скорей… — заволновался монах Нектарий. — К отцу благочинному… к казначею…
Невообразимая паника воцарилась в тихой, безмятежной лавре. Братия, бледная, трясущаяся, суетливо перебегала с места на место, охая, крестясь.
Через несколько минут к келье иеромонаха Иллариона подходили: благочинный лавры казначей Нектарий. Сзади пугливо жались монахи.
В три часа дня ко мне в кабинет поспешно вошел, вернее вбежал, правитель канцелярии:
— Ваше превосходительство, страшное злодеяние! Убит иеромонах Илларион из Александро-Невской лавры! Только что нам об этом сообщили!
Я вскочил:
— Сейчас же сообщить прокурору и следователю. Экипаж!
Через десять минут я уже летел к месту убийства. У ворот лавры я встретился с поспешно прибывшими судебными властями. Наскоро поздоровавшись, мы направились к огромному зданию, в котором находились кельи монашествующих.
— Экие негодяи! — ворчал врач, покусывая нервно усы. — И этого места не пощадили! Куда только не ведет преступная воля!
— Сюда… сюда пожалуйте… — понуро указывал нам дорогу пожилой монах с бледным скорбным лицом. Я заметил, как крупные слезы катились по его лицу.
У входа в помещение монастырского общежития нас встретил благочинный.
— Несчастье у нас, господа… — проговорил он, осеняя нас благословением. — Иеромонаха Иллариона убили.
Мы вошли в келью убитого. Тело иеромонаха Иллариона лежало в прихожей головой в сторону входных дверей, руки были распростерты. Мы все склонились над трупом. Лицо покойного было обращено вверх. На нем застыло выражение страха, ужаса и большого физического страдания. Глаза, не закрытые, производили особенно тягостное впечатление. Горло было проколото в нескольких местах. Зиявшие раны были теперь полны запекшейся кровью. Огромные лужи крови виднелись вокруг всего трупа. Он, казалось, плавал в кровавом озере.
— Отойдите, господа, немного в сторону! — обратился к нам доктор.
Мы отошли от окна. Доктор низко склонился над трупом и пристально стал всматриваться в мертвые глаза Иллариона. Прошло несколько томительных минут.
— Простите, доктор, — начал прокурор, — почему вы так пристально смотрите в глаза убитому?
— А вы не догадываетесь? Видите ли, некоторые современные ученые Запада в области судебной медицины сделали весьма важное и ценное открытие. Оказывается, что в иных случаях глаза убитых, подобно фотографической пластинке, запечатлевают образ убийцы. Случается это тогда, когда предсмертный взор жертвы встречается со взглядом убийцы… К сожалению, в данном случае этого, очевидно, не произошло. Зрачок тусклый, потемнивший… да… да… ничего, ровно ничего не видно. Однако будем осматривать труп.
На правой ладони убитого виднелся глубокий порез.
— Несчастный отчаянно защищался… Видите эту рану на руке? Он хватался за нож убийцы, стараясь его обезоружить, — продолжал доктор.
— А вот и орудие преступления, — сказал я, поднимая с пола два ножа. — Один из них — хлебный, другой — перочинный… Лезвие его согнуто.
— Убийца, очевидно, во время борьбы поранил изрядно себе руки. Видите, вся ряса убитого иеромонаха испачкана отпечатками кровавых пальцев, — вмешался судебный следователь.
Доктор все еще возился с осмотром трупа. Я, прокурор и следователь занялись тщательным осмотром кельи несчастного иеромонаха.
За перегородкой этой комнаты виднелась большая лужа крови у окна. Брызги крови попали и на подоконник, и на лежавший тут расколотый сахар. В большой комнате кровь заметна в разных направлениях. Комод, шкатулка — взломаны.
