– Ни в одном глазу! Трезвый, как стакан молока! – божится Калиостро. – Хочешь, дохну? Хух!!! – выдыхает он в самый нос крысы, и та попискивает от удовольствия.
– Любит, гадюка, выпить! – кивает дед на крысу. – Ревнует, когда пью без него. Да не ревнуй! Сейчас нам принцесса нальет по чарочке…
– Он что, водку пьет? – удивляется Анна-Мария.
– А кто ж ее, проклятую, не пьет?! Чем мой старый друг Альфонсино хуже других?
Анна-Мария смеется. Теперь она точно уверена: цирк – другая планета. Ей уж не страшно и не холодно. Она смело ступает в комнатенку, осторожно гладит крысу по гладкой шерстке, дотрагивается до ее розового носика. Ей не терпится попросить старика проводить ее к другим животным – какие они? Неужели есть слон? А львы? А маленькие белые пудели?
Но Калиостро деловито сметает со стола крошки, расстилает газету, ставит посредине кастрюлю с вареной картошкой и вопросительно смотрит на Анну-Марию. Она достает из сумки бутылку «Столичной»…
Нет, думает девочка, сегодня она точно не умрет!
* * *
В фургончике Калиостро Анна-Мария прожила несколько недель. Школа, дом, дворовые и школьные друзья, соседи – все отошло на второй план, будто той жизни никогда и не было. Она точно знала, что никто особенно не обеспокоится ее исчезновением. Отец, приходящий поздно в полубессознательном состоянии, когда все уже спали, и просыпавшийся, когда Анна-Мария уходила в школу, будет уверен, что дочка ночует дома, мачеха и Алекса только вздохнут с облегчением, посчитав, что она живет (как это бывало не раз) у подруг, а школа на окраине города, в которой она училась, считалась сборищем малолетних преступников и наркоманов, в которой пожилые учителя дорабатывали до пенсии, не тревожась отсутствием того или иного ученика.
Старик Калиостро, несмотря на то, что каждый вечер бывал навеселе, оказался интеллектуалом. Потом, когда и юность превратилась лишь в островки воспоминаний, Анна-Мария иногда с удивлением думала, откуда он мог знать столько удивительных и запрещенных для общего знания вещей. Мог часами разглагольствовать о Мандельштаме, читать стихи Риверы, как о собутыльнике говорить о Пикассо или Сартре. Эти имена были ей не знакомы. А некоторые книжки – потрепанные, без обложек и титульных страниц, иногда с обгоревшими краями, которые лежали у деда под матрацем, – были на иностранных языках. Анне-Марии казалось, что старый чудак – настоящий Калиостро, который проживает на земле свою стонадцатую, и уже никому не интересную жизнь, в окружении собутыльников и животных.
Утром следующего дня Анна-Мария убрала в фургончике, даже застелила стол белой салфеткой, которую выпросила в цирковом буфете. Днем старик взял ее с собой на «звериную» кухню, и Анна-Мария с удовольствием перебирала и складывала в ведра морковку для слона Балу. На плече у нее сидел наглец Альфонсино, где-то за перегородкой звучно вздыхал слон, старик Калиостро, смешно ворча, относил ему ведра – и это было счастьем…
А позже, после представления, за которым Анна-Мария наблюдала из-за кулис, он повел ее посмотреть на ночную арену. Более сильного впечатления у Анны-Марии, кажется, не было еще никогда! Огромный круглый колодец зала был переполнен таинственным дыханием, шорохом, шуршанием, будто в ложах сидели невидимые духи, пришедшие на ночное представление и недовольные тем, что его нет. Пол арены, устеленный зеленым ковром, был мягок и вибрировал под ногами, словно болото в лесу. Фонарик Калиостро выхватывал из темноты позолоченные головки амурчиков, украшавших балконы. В бледном луче света амурчики смешно морщили свои облупленные носы, и выражения их лиц постоянно менялись. Анна-Мария вышла на середину арены, на самый кончик луча, который едва очерчивал ее контур… Казалось, она стоит на краю земли и нужно лишь сделать шаг, чтобы приобрести невесомость и поплыть среди звезд, туда, где нет ни верха, ни низа, где рождается ветер и, может быть, в клубах фиолетовых облаков сидит Бог – такой же седой и сутулый, как этот старик Калиостро…
Каждый вечер Анна-Мария смотрела представление! Она вообще не выходила за порог служебного помещения, побаиваясь, что вахтеры не впустят ее обратно. Да ей и не хотелось выходить. Время текло за пределами цирка, а здесь оно остановилось или же двигалось только по кругу – от представления к представлению – и один вечер сменял другой без натуги, без суеты и привычного привкуса горечи.
«Другая планета» приняла ее как-то сразу, не требуя ничего взамен. «Мари, пойдем есть сосиски!» – говорил Анне-Марии после выступления силовой жонглер Стасик, и она немела от счастья, глядя в его голубые, почти прозрачные глаза, которые так не вязались с его медвежьим обликом.
«Мари, посчитай, сколько раз я сделаю сальто!» – просили цирковые дети. Эти маленькие заложники «другой планеты» не знали, что такое игрушки и сладости, их предназначение было простым и понятным с самого рождения. Целыми днями в фойе они проделывали неимоверные трюки и мечтали поскорее выскочить туда – под шквал аплодисментов, на зеленый ковер. Альфонсино на ее плече служил пропуском во все гримерки, во все закоулки цирка, ведь его тут знали намного раньше, чем Анну-Марию. По вечерам, после уборки территории Балу, Анна-Мария пила кофе с удивительно красивой карлицей Лю-лю и выслушивала ее историю, так похожую на историю самой Анны-Марии: родители продали ее в труппу за ящик водки, когда поняли, что девочка никогда не вырастет и не сможет полноценно трудиться на огороде.
Праздник закончился так же неожиданно, как и начался.
Труппа собиралась на гастроли. Калиостро обещал, что через пару месяцев Анна-Мария сможет вернуться в фургончик и жить в нем до самого лета, до того времени, пока, как планировала, не поедет поступать в институт. С того самого момента кусок расплавленного металла застрял в сердце Анны-Марии, ей хотелось кричать и плакать, вцепившись двумя руками в дверь фургончика. Она не представляла, как вернется домой, как начнет расставлять на кухне раскладушку и вновь прятать от Алексы свои дневники…
– Все будет нормально, принцесса! – успокаивал ее Калиостро, но голос его предательски звенел, а глаза старательно избегали прямого взгляда. – Ну куда я тебя возьму? Я и так могу загреметь под статью, если тебя кинутся искать родственники! В конце концов, все нелегалы подвергаются депортации – с этим нужно смириться! А знаешь-ка что… – и он посадил Альфонсино ей на плечо, – вот тебе напарник, получше меня!
«Противный обманщик, – злилась Анна-Мария, я ведь могу убирать “конские яблоки” не хуже тебя!» Но Калиостро ничего не хотел слушать, он просто вытолкнул ее за дверь, чтобы, как всегда, напиться до полусмерти.
– Жду вас через месяц! – крикнул он в зарешеченное окошко, перед тем как налить первую рюмку. – Да смотри, береги старика Альфонсино! Если похудеет – уши надеру, принцесса!
Альфонсино – единственный друг, который остался от недолгой жизни на «другой планете». Он сидел на плече Анны-Марии всю долгую дорогу к дому и был гарантом ее скорого возвращения туда, где прошли лучшие недели ее шестнадцатилетней жизни.
* * *
…Отец впервые дал ей звонкую и довольно-таки увесистую пощечину. Этим, очевидно, было засвидетельствовано его беспокойство по поводу исчезновения дочери. Правда, наутро он уже вел себя так же, как обычно – брился, что-то напевая себе под нос, пил сок квашеной капусты и, громко чертыхаясь, искал ключи. Мачеха, естественно, требовала немедленно выбросить крысу на помойку и визжала при любом движении Альфонсино.
«Ну как, хорошо быть проституткой? – нежно спросил братец Алекса. – Много денег заработала?»
Но Анна-Мария решила молчать. Время, как тележка с квадратными колесами, опять сдвинулось с места. Анна-Мария поставила на кухне свою раскладушку, нашла коробку из-под обуви и поселила в ней Альфонсино. Каждый вечер она вычеркивала из календаря цифры, считая дни до возвращения труппы. Но их было так много! А потом настал ТОТ день, когда это занятие стало бесполезным…
«Сваришь Алику пельмени!» – сказала мачеха, уходя утром на работу. Было шесть часов утра, до школы оставалось два часа. Анна-Мария немного почитала, покормила Альфонсино морковкой и обрезками сыра и пошла будить Алексу. Вода в кастрюле уже кипела.
Сводный братец для начала пребольно толкнул ее ногой, после, будто случайно, скользнул потными ладошками четырнадцатилетнего дебила по бедру, разразился басовитым смешком и вновь залез под одеяло. Тогда Анна-Мария набрала полный кувшин воды и плеснула ею в раскрасневшееся полусонное лицо. Алекса взметнулся, дико вращая глазами, бросился за ней на кухню, где бурлила в кастрюле вода и где, мирно скрутившись в своей коробке, дремал сытый Альфонсино. Он схватил несчастное животное за хвост и моментально сунул в кипяток…
