Некий сюцай из Ишуя давал уроки где-то в горах. Ночью явились к нему две красавицы; вошли, полные улыбок, но ничего не говоря. Затем каждая из них смахнула длинным рукавом пыль с дивана, и обе, одна за другой, уселись. Платья были у них так нежны, что не производили шороха.
Вскоре одна из красавиц поднялась и разложила на столе платок из белого атласа, по которому было скорописью набросано строки три-четыре. Студент не разобрал, какие там были слова. Другая красавица положила на стол слиток серебра, лана в три-четыре. Сюцай подобрал его и сунул себе в рукав. Первая красавица забрала платок и, взяв другую за руку, вышла с нею, захохотала.
– Невыносимый пошляк! – сказала она.
Сюцай хотел пощупать серебро, но куда оно делось – неизвестно. На стуле сидит изящная женщина; дает ему ароматом пропитанную тонкую вещь. А он ее в сторону – не обращает внимания. Серебро же он берет! Все признаки нищего бродяги! Кому, действительно, вынести такого человека.
А лиса – прелесть! Можно себе представить ее тонкие манеры!
ЛИС ЛЕЗЕТ В ЖБАН
Жена некоего Ши из деревни Ваней терпела от наваждений лиса.
Как она ни страдала, а отогнать его не могла.
За дверями у них стоял жбан. Каждый раз как, бывало, лис заслышит, что идет свекор, сейчас же туда спрячется. Высмотрев это, женщина приняла решение, но никому ничего не сказала. Однажды, когда лис забрался в жбан, она поспешила заткнуть отверстие ватой и поставила посудину в котел. Стала греть и кипятить.
Жбан нагрелся. Лис кричал ей:
– Очень жарко! Не делай со мной злых штук!
Женщина молчала. Крики все усиливались, но через некоторое время – довольно-таки продолжительное – уже не слышно было ни звука.
Женщина вытащила затычку, осмотрела. Там была кучка шерсти, несколько капель крови – и больше ничего.
СОДЕРЖАНИЕ ЧИНОВНИКА
Один видный деятель часто поступал бессовестно. Жена всякий раз в таких случаях обращалась к нему с увещаниями и предостережениями, указывая на ждущее его возмездие. Но он совершенно не желал ее слушать и не верил.
Как-то появился у них маг, которому дано было знать, сколько человек получит содержание. Наш деятель пошел к нему. Маг посмотрел на него самым внимательным и долгим взором и сказал так:
– Вы скушаете еще двадцать мер[318] риса и двадцать мер муки. И ваше «содержание с небес»[319] на этом кончится!
Человек пришел домой и рассказал жене. Стали считать. Выходило, что один человек в год сьедает всего-навсего не более двух мер муки. Следовательно, этого самого «небесного содержания» хватит лет на двадцать, а то и больше! Может ли, значит, безнравственность прервать эти положенные годы? И рассудив так, он стал озорничать по-прежнему.
Вдруг он заболел «выбрасыванием» нутра[320]. Стал есть очень много – и все-таки был голоден. Приходилось ему теперь есть и днем и ночью, раз десять. Не прошло и года, как он умер.
ЧУ СУЙЛЯН В НОВОЙ ЖИЗНИ
Некий Чжао из Чаншаня нанимал помещение у одного богатого семейства. Заболел несварением и комьями в желудке. К тому же он всегда был одинок и беден до того, что еле-еле доставал себе средства. Теперь быстро приближался к роковой кончине.
Однажды, перемогая болезнь, Чжао вышел к прохладному месту и прилег под навес крыши. Пробудившись ото сна, он увидел, что к нему подсела красавица, для всего мира исключительная. Чжао сейчас же обратился к ней с расспросами.
– Я, – отвечала дева, – явилась сюда нарочно, чтобы быть тебе женой!
Чжао был поражен.
– Я уже не буду говорить о том, что бедный человек вообще не смеет питать никаких вздорных надежд, – сказал он. – Но ведь я к тому еще с минуты на минуту свисаю в смерть. Зачем, спрашивается, мне захотелось бы иметь теперь жену?
Дева сказала, что может вылечить его болезнь.
– Моя болезнь, – говорил на это Чжао, – не из таких, что можно удалить быстрыми приемами. Допустим даже, что найдется против нее какой-нибудь превосходный рецепт. Но, на мое горе, у меня нет денег, чтобы купить лекарства.
– Когда я лечу, мне не надо лекарства, – сказала дева.
И с этими словами приложила руку к животу Чжао; потом стала усиленно его растирать. Чжао почувствовал, что ее ладонь горяча, как пламя, и через несколько времени комья в животе стали распадаться и разламываться в тайниках, глухо-глухо гудя. Прошло еще мгновенье, – и ему захотелось влезть на рундук. Он быстро вскочил, но едва сделал всего лишь несколько шагов и расстегнулся, как его сильно пронесло. Клейкая жижа потекла в разные стороны, и все сгустки, все комья разом вышли вон. Чжао ощутил, как все его тело стало проникаться бодрой жизнерадостностью. Он вернулся и лег на свое прежнее место.
– Скажите, барышня, кто вы? – обратился он к деве. – Умоляю, назовите мне свою фамилию, чтобы мне удобнее было вам молиться.
– Я – фея-лиса, – отвечала она. – А ты – Танский Чу Суйлян[321], который в свое время оказал великую услугу моей семье. Это у меня навсегда врезано в душу, и я стремилась хоть раз тебя отблагодарить. Я искала тебя целыми днями и вот наконец сегодня сумела найти. Теперь можно будет осуществить на тебе мой давний обет.
Чжао был сильно смущен своим грязным видом, да и, кроме того, боялся, как бы в его лачуге очаг не замарал пышного ее платья, но дева только и знала, что просила его идти домой.
Чжао привел ее к себе в дом. На глиняных выступах была солома без циновок. Очаг был холодный, без дыма.
– Не стану уж распространяться, – сказал Чжао, – насколько подобная обстановка не позволяет мне принять вашу любезность, меня смущающую. Но даже если бы вы и согласились добровольно на подобное житье, прошу вас, взгляните на пустое дно моей миски. Чем, скажите, чем стану я кормить свою жену и детей?
Дева твердила ему, чтобы он не беспокоился. Во время разговора он как-то обернулся, – глядь, а на кровати уже постланы ковровые матрацы, одеяла и тюфяки. Только что он хотел ее спросить, как еще миг, – и он увидел, что вся комната оклеена обоями, горящими серебристым светом и сверкающими, как зеркало. Да и все вещи уже успели измениться. Столы и столики засияли чистотой. На них было наставлено и вин, и яств.
Оба сели и стали весело выпивать. День склонился к вечеру. Чжао улегся с ней спать, как муж с женой.
Хозяин дома, прослышав про эти чудеса, просил разрешения хоть разок взглянуть на женщину. Та сейчас же вышла и приняла его, не обнаружив никакого замешательства. И с этих пор весть о ней разнеслась во все четыре стороны. Появилось огромное количество посетителей, и молодая никому из них не отказывала, Иногда ее звали на обед. Она шла туда непременно с мужем.
Однажды за столом с ней сидел некий сяолянь[322], у которого в тайниках ума пустили ростки блудные намерения. Женщина об этом уже знала и вдруг напустилась на него с упреками, толкнув его при этом рукой в голову. И вот голова прошла через стену, а туловище осталось по-прежнему в комнате. Ни вперед, ни назад, ни туда, ни сюда, он никак не мог повернуться. Присутствующие, видя это, стали упрашивать ее освободить несчастного. Тогда она взяла и вытащила его.
Прошло этак с год. Посещения участились. Это очень надоело женщине. А те, кому она отказывала, сейчас же винили в этом Чжао.
Дело было в праздник Прямого Солнца[323]. Они пили вино на своем званом большом обеде. Вдруг впрыгнул в комнату белый заяц. Дева встала из-за стола.
– Пришел старец, толкущий в ступе снадобья[324], – обьявила она. – Он меня зовет… Пожалуйста, – обратилась она к зайцу, – идите вперед.
Заяц выбежал и был уже далеко.
Женщина велела Чжао достать ей лестницу. Чжао пошел за дом и притащил на себе длинную лестницу, в несколько сажен вышины. На дворе росло большое дерево. Чжао приладил к нему лестницу, которая оказалась выше даже самой маковки. Женщина полезла первая. Чжао за ней. Она обернулась и крикнула:
– Если кто из родных или гостей хочет идти за нами, сейчас же шагайте сюда!
Собравшиеся посмотрели друг на друга, но не рисковали лезть. И только один из отроков, служивших у хозяина дома, поспешил за ними сзади. Чем выше они лезли, тем выше становилась лестница. Вот она совершенно слилась с тучами, и лезших уже не видно.
Взглянули на лестницу. Оказалось, что это старая, давно уже рухлая дверь, из которой вынули доску. Вошли всей гурьбой в комнату. Смотрят: стены в саже, поломанная печурка, – все, как было раньше. Никаких других вещей не оказалось.
Вспомнили о мальчике – не вернулся ли, – чтоб расспросить его. Но тот бесследно исчез.
СЕМЬИ РАЗБОЙНИКОВ
В годы «Покорного Небу правления»[325] в уездах Тэн и И из десяти человек семеро были разбойниками. Правитель области не решался арестовывать их.
Потом, когда область получила наконец успокоение, начальник выделил разбойников в особые разбойничьи дворы, и каждый раз, как им случалось тягаться на суде с честными людьми, он пускался на все уловки, чтобы только поддержать их «левым плечом»[326]. Он все боялся, как бы они снова не забушевали.
