— Ты? — Никий все никак не мог преодолеть испуг.— Но как же?..
Он хотел подняться и уже сделал движение, пытаясь опереться на руки, но Поппея сказала:
— Нет, лежи,— и положила ему руку на грудь.
Он вздрогнул от ее нежного прикосновения, но невольно посмотрел за ее спину, на дверь. Она поняла его взгляд, сказала, улыбнувшись:
— Да, слуги видели меня, не могли не видеть.
— Но тогда...— Никий не скрывал испуга, но уже по другому поводу.
— Думаю, они будут молчать. По крайней мере, мы не в Риме, где стены имеют уши, а каждый слуга — шпион наших врагов. Они, конечно, заговорят, но пока это дойдет до тех, кто может повредить нам...— она грустно усмехнулась,— будем ли мы еще жить в то время!
— Что ты имеешь в виду, я не понимаю?
— Я имею в виду, Никий, то, что мы единственные в окружении Нерона, кто может помочь друг другу. Ну, и ему, разумеется.
Последнее она произнесла с нескрываемым презрением.
Никий находился в замешательстве. Рука Поппеи все еще лежала у него на груди — ему было и приятно, и страшно, он ничего не понимал.
— А Нерон? — спросил он первое, что пришло в голову, чтобы только не длить тревожное молчание.
— Он спит, ты же знаешь. У нас есть время до утра.
— Но, Поппея, послушай,— умоляюще заговорил он,— мы не должны... Я не знаю, но ты сама обязана понять...
Она спокойно и чуть насмешливо смотрела на него: не насмешливо-презрительно, а насмешливо-любовно. Он так и не сумел закончить фразы, а Поппея, переждав, вдруг спросила:
— Скажи, я нравлюсь тебе?
— Ты? — глупо переспросил он, не зная, что ответить.
— Я, Никий, я.
— Да, Поппея, конечно, ты нравишься мне.
— И ты хотел бы быть со мной?
— Ты спрашиваешь? — вдруг произнес он, задышав часто; рука Поппеи еще плотнее прижалась к его груди.
— Нет, я знаю, я просто хотела услышать это от тебя.
— Зачем?
Она удивленно подняла брови:
— Потому что я женщина.
Никий не нашелся с ответом, но его рука, медленно поднявшись, накрыла руку Поппеи. И в то же мгновенье Поппея резко перевернула руку ладонью вверх и схватила Никия. Ее пальцы переплелись с его, она шепнула:
— Подвинься,— и легла рядом, дыша ему в ухо.
Он боялся пошевелиться, лежал напряженный. Она сказала, коснувшись влажными губами его щеки:
— Люби меня, Никий. Это уже не имеет... не имеет никакого значения.
Он не успел спросить, о каком значении она говорит. Поппея порывисто обняла его, он почувствовал теплоту и упругость ее бедра, трепет груди, горячее прикосновение губ.
Поппея не была столь же умелой любовницей, как Агриппина. Но в ней нашлось другое — она умела подчиниться. Особым образом сделаться слабой в руках мужчины. Тут не в удовлетворении было дело, а в ощущении силы, которое она давала.
— Ты любишь, любишь, любишь меня! — говорил он задыхаясь, сам не сознавая того, что не спрашивал, а утверждал.
Она не отвечала, лишь дыхание ее, казалось, делалось еще горячее. Оно обжигало, как огонь, и хотелось и укротить этот огонь, и сгореть в нем одновременно.
Потом она поднялась, села рядом и сказала так спокойно, будто все это время они рассудительно беседовали:
— Я хотела сказать тебе, Никий, что мы должны быть вместе.
Он потянулся к ней, горячо выговорил:
— Да, да, навсегда!
Поппея мягко, но уверенно отстранила его руку:
— Я не об этом.
— Не об этом? Но я...
— Ты любишь меня, я знаю,— сказала она, кивнув.— Но я хочу, чтобы ты понял другое, главное.
— Главное? Что главное? Что, что, Поппея?
— Успокойся, Никий, умей держать себя в руках. Главное заключается не в любви, а во власти. Ты же знаешь, что мы погибнем, если не достигнем полной власти, абсолютной. Ты понимаешь меня, абсолютной!
— Что ты говоришь, Поппея?! — вскричал Никий.
— Не надо так громко,— усмехнулась она,— В нашем положении о таком говорят шепотом. Ты понимаешь, Никий?
— Нет, нет! — Он замахал руками, но произнес все же едва слышно.— Я не хочу слышать об этом, Поппея!
— У тебя нет выхода. Сегодня Нерон любит нас, а завтра сдует, как пыль с пальцев. Не мне тебе объяснять, что мы значим при дворце. Ничего не значим, Никий! Или власть, или... Или у нас нет будущего. Ты думаешь, я стала бы рисковать сегодня, если бы думала иначе!
— Так, значит, ты... значит, ты...— начал было Никий с обидой, но она резко оборвала его:
— Перестань! Будь наконец мужчиной! Если мы умрем, то и любви никакой не будет. Ты хочешь меня любить — люби. Но если любовь для тебя есть это кувыркание в постели...
— Но, Поппея!..
— Да,— упрямо выговорила она, как бы отвечая самой себе,— сначала власть, потом жизнь, а потом любовь.
Он ничего не ответил, он чувствовал, что не может противиться ей, и сам не понимал почему. Некоторое время она неподвижно смотрела на него. Когда заговорила, голос ее звучал жестко и неумолимо, как приказ:
— Теперь слушай меня внимательно. Скоро рассвет, и мне нужно возвратиться. У нас мало времени — слушай и не перебивай. Нерон не может иметь детей, а ему нужен ребенок. Я рожу ему сына, и ты поможешь мне.
Она сделала паузу, пристально и строго на него глядя, и он выдохнул:
— Как?
— Разве ты не знаешь, как делаются дети? — проговорила она без улыбки.— Ты молод, силен, у тебя это хорошо получится. Может быть, достаточно будет и сегодняшней ночи. Если нет, мы станем делать это еще и еще. Ты готов?
— Но я не понимаю, Поппея! — воскликнул он едва ли не жалобно.
— Все очень просто: мне нужно родить ребенка и стать женой Нерона. Ты должен помочь мне в двух вещах. В этом,— она положила ладонь на свой живот,— и еще в одном — нужно убрать Октавию.
— Жену императора? — выговорил он в страхе.
— Да, жену императора, Октавию. Не понимаю, что тебя удивляет? — Она проговорила это так просто, будто речь шла о чем-то самом обыденном.— Ведь ты сумел убрать Агриппину, чем же жена императора лучше его матери?
— Но, Поппея!..— Он умоляюще протянул к ней руку.
Она холодно отстранилась, произнесла, поморщившись:
— Что тебя смущает?
— Тогда было другое.— Никий прерывисто вздохнул.— Тогда он сам хотел. Нерон хотел этого сам — ты понимаешь меня, сам!
Она кивнула:
— Очень хорошо понимаю, успокойся. Октавию и не нужно будет убивать из-за угла, Нерон сам прикажет тебе покончить с нею.
— Он? Сам? — сдавленно выговорил Никий.
— Да, я уже предприняла кое-какие шаги.
— Ты сказала ему, чтобы он?..
— Нет, нет.— Она отрицательно помахала рукой.— Я не сказала ему об этом ни слова, неужто ты считаешь меня такой наивной? Все произойдет помимо меня. Когда мы вернемся в Рим, там начнутся народные волнения. Толпа будет требовать изгнать меня и восстановить Октавию в ее правах. Плебеи станут разбивать мои статуи и ставить на их место статуи Октавии. Так что все случится само собой, и Нерону придется выбирать между мной и Октавией. Понятно, что он выберет меня.
— Но откуда ты можешь знать?
— Что он выберет меня?
— Нет.— Никий проговорил это раздраженно, сердясь почему-то более на самого себя, чем на Поппею.— Я спрашиваю о народных волнениях. Откуда ты можешь знать, что они...
— Что они произойдут,— договорила она.— Так ведь я сама их и вызвала. Поверь, пришлось очень много заплатить.
— За что заплатить?
— Как за что? За то, чтобы люди кричали: «Долой проклятую Поппею! Смерть Поппее! Да здравствует Октавия!» Ну и все в том же роде, разве ты не понимаешь?!
— Значит, ты сама...
— Ну конечно, сама. Кто же еще будет делать это вместо меня?
Они помолчали. Потом Никий осторожно спросил:
— А если Нерон?..
Она резко ответила:
— Это моя забота, Никий. Ты делай свое дело, а я буду делать свое. Он выберет меня, не беспокойся. Но я хочу, чтобы ты сделал все быстро и надежно, когда Нерон прикажет тебе.
— О чем ты?
Глядя на него с прищуром, она выговорила едва ли не с угрозой:
— Я хочу, чтобы с Октавией не случилось того, что в первый раз случилось с Агриппиной. Чтобы она не выплыла и чтобы весло, которым ты будешь замахиваться, раскололо ей голову надвое. Впрочем, это я так, для примера, ты, надеюсь, придумаешь что-нибудь получше, чем дурацкое кораблекрушение.
— Ну, хорошо,— горячо зашептал Никий, приподнявшись на локтях,— ты сделаешь это...
— Ты сделаешь это,— ткнув в его сторону пальцем, поправила Поппея.
Он несколько раз нетерпеливо вздохнул:
— Когда это будет сделано и ты станешь женой — что тогда? Неужели ты думаешь, что ребенок привяжет Нерона настолько, что он...
Она с лукавой улыбкой отрицательно покачала головой, и Никий прервался на полуслове.
— Нет, я так не думаю,— пояснила Поппея,— это было бы слишком глупо. А я, как ты видишь, совсем не глупа.
