Западная философия склонна отделять форму от содержания, чтобы оценить обоснованность аргументов. Как следствие, люди Запада не совершают тех логических ошибок, которые совершают люди Востока.
Восточная философия формирует более верные взгляды на некоторые аспекты жизни и причины человеческого поведения, чем западная философия. Восточное мышление обращает внимание на контекстуальные факторы, включая поведение объектов и людей. Оно также признает вероятность изменений в любом человеке и любом процессе.
Носители восточного и западного мышления по-разному реагируют на противоречия между двумя высказываниями. На Западе легче поверят более правдоподобному высказыванию, когда ему противопоставлено менее правдоподобное высказывание, чем когда они видят только одно это высказывание. На Востоке скорее поверят менее правдоподобному высказыванию, когда ему противопоставлено более правдоподобное высказывание, чем когда они видят только одно это высказывание.
Восточный и западный подходы к истории отличаются друг от друга. Восточный подход внимателен к контексту, сохраняет временной порядок событий и уделяет много времени взаимосвязи между ними, поощряя сопереживание историческим персонажам и попыткам понять их внутренний мир и мотивы их поступков. Западный подход преуменьшает значение контекстуальных факторов, не обращает внимания на последовательность событий, но акцентирует внимание на причинах и следствиях исторических процессов.
За последние десятилетия восточная философия оказала существенное влияние на западную. Традиционная западная логика высказываний дополняется принципами диалектики. Две философские традиции продуктивно критикуют друг друга. Достоинства логического мышления кажутся более очевидными в свете ошибок диалектического мышления, а достоинства диалектического мышления становятся более явными в свете строгих ограничений логического хода мысли.
Суждения молодых японцев на тему социальных конфликтов мудрее, чем суждения молодых американцев. Но американцы с годами становятся мудрее, а японцы нет. Японцы и другие жители Восточной Азии умеют избегать социальных конфликтов и разрешать их, потому что их этому учили. Американцев готовили к этому гораздо меньше, поэтому, взрослея, они учатся всему сами.
Часть VI. Познавая мир
Много лет назад мы с двумя молодыми философами Стивеном Стичем и Элвином Голдманом начали обмениваться случайными мыслями по поводу логического мышления. Эти разговоры приняли более серьезный характер, когда мы поняли, что нас интересуют одни и те же вопросы, касающиеся эпистемологии. Эпистемология — наука о том, что такое знание, как лучше получать знания и что можно знать наверняка. Так начались наши долгие обсуждения этой темы, к которым присоединился выпускник психологического факультета Том Уилсон.
Философы увлеклись идеей, что существует наука, цель которой — подойти к некоторым вопросам познания, ставившимся еще 26 веков назад, с эмпирической точки зрения. Их также заинтриговало то, что психологи начали изучать инструменты логического мышления, о которых я рассказываю в этой книге, например схемы и эвристики, и демонстрировать эффективность применения инструментов научных исследований к решению проблем повседневной жизни. Кроме того, они увидели, что у психологов действительно получилось провести научное исследование некоторых таких вопросов. Они также поняли, что философская литература может многое предложить научному подходу к логическому мышлению и в определении самых важных вопросов, и в том, что считать знанием.
Голдман назвал новую дисциплину, сочетающую в себе теорию познания, когнитивную психологию и научную философию (оценивающую научные методы и выводы ученых), эпистемикой. Стич основал движение, которое он назвал Хφ. X означает «экспериментальный», а греческая буква «фи» — «философия». Стич и многие его студенты вели работу, которая сочетала в себе психологию высокого научного уровня и философию. Я сразу скажу, что ни один из нас не оказался так уж оригинален, как мы думали вначале. Выяснилось, что многие философы и психологи мыслили приблизительно в том же направлении. Но я думаю, мы действительно смогли кристаллизовать некоторые важные идеи, которые в то время висели в воздухе.
В главах 15 и 16 частично рассказывается об эпистемике (социальной эпистемологии], как ее определил Голдман, а также об экспериментальной философии Хφ, придуманной Стичем. Главные рассуждения этого философа касаются нашей интуиции. Стич и его коллеги сумели показать, что наши интуитивные представления о реальном мире — то, что можно назвать знанием, и то, что можно считать моральным, — могут настолько различаться в зависимости от культуры, к которой мы принадлежим, и особенностей каждой личности, что ссылаться на такую химеру, как интуиция, зачастую вообще не имеет смысла[221].
15. О простом и сложном
Мы считаем, что лучше всего объяснять явления с помощью простейшей возможной гипотезы.
Клавдий Птолемей
Нецелесообразно делать что-то, используя для этого больше средств, если можно использовать меньше.
Уильям Оккам
Поскольку возможно, должно приписывать те же причины того же рода проявлениям природы.
Исаак Ньютон
По возможности нужно использовать данные об известных нам явлениях для выводов о явлениях неизвестных.
Бертран Рассел
Что считать знанием и что принимать за объяснение — вот два главных вопроса этой книги. Они также являются центральными проблемами для философов, специализирующихся на философии науки. Отвечая на эти вопросы, философы одновременно описывают и критикуют то, чем занимаются ученые. В то же время, некоторые философы науки используют открытия ученых — и экспериментальных философов — для решения традиционных философских задач (хотя среди философов это считается более спорным делом, чем может показаться со стороны).
Вот некоторые важные вопросы, к которым обращаются специалисты по философии науки: из чего состоит верная научная теория? Насколько практична и проста она должна быть? Можно ли вообще доказать научную теорию или достаточно того, что ее «пока не смогли опровергнуть»? Может ли теория быть верна потому, что никто не смог доказать ее необоснованность? В чем ошибка специальных, «ситуационных» решений, применяемых к теории? Все эти вопросы относятся как к теориям и взглядам, которых мы придерживаемся в повседневной жизни, так и к деятельности ученых.
«Не усложняй!»
Один профессор, у которого я учился, обожал придумывать сложные и запутанные теории. На мой взгляд, слишком сложные для того, чтобы их можно было проверить или найти какое-либо убедительное им доказательство. Свой подход он отстаивал так: «Если Вселенная имеет форму кренделя, то лучше, чтобы у нас была гипотеза про Вселенную в форме кренделя». У меня был на это ответ, но я благоразумно оставлял его при себе: «Если начинать с гипотезы про крендель, то Вселенной, конечно, лучше быть именно такой формы, иначе вы никогда не выясните, какая же у нее форма на самом деле. Лучше уж начать с прямой линии и от нее двигаться дальше».
Отказ от чрезмерной сложности известен под названием бритвы Оккама: теории должны быть максимально краткими, необязательные концепции должны отсекаться. В науке побеждает простейшая теория из тех, что способны объяснить представленные доказательства. Мы отказываемся от простой теории в пользу более сложной, только когда более сложная теория объясняет больше, чем простая. Кроме того, простые теории более предпочтительны потому, что их проще проверить, а в точных науках создать их математические модели.
Птолемей сам не слишком-то следовал собственному совету. На рисунке 7 показано движение Марса вокруг Земли по Птолемею, с помощью одного эпицикла за другим, чтобы воссоздать то движение Марса, которое представлялось ему верным. Эпицикл — это круг внутри круга. Во времена Птолемея ученые были убеждены в том, что Вселенная создана в соответствии с простыми геометрическими понятиями, причем особенно популярна была форма круга. Следовательно, с помощью множества кругов можно было смоделировать движение планет.
Теория Птолемея идеально подходит к этим данным. Но так как в то время никто не мог придумать законы движения, которые хотя бы отдаленно походили на правдоподобные объяснения движения такого типа, кажется странным, что людям понадобилось столько времени, чтобы понять, что эта теория была просто чудовищно неверна.
Рис. 7. Эпициклы Птолемея, изображающие движение Марса вокруг Земли
