Институт продолжает поддерживать исследования в области нейробиологии и генетики, отражая крайне спорное мнение ректора, что душевные болезни порождаются некими физиологическими процессами и должны рассматриваться в основном или даже исключительно с точки зрения этих процессов, а не в качестве результата взаимодействия неких событий внешней среды, ментальных образов и биологических процессов.
Несмотря на то что на теоретические исследования в области нейробиологии Национальные институты здоровья в США ежегодно тратят $25 млрд, а на исследования в области генетики $10 млрд, это не дало нам новых способов лечения психических заболеваний. Не так уж далеко за последние 50 лет мы продвинулись в лечении шизофрении и в лечении депрессии за последние 20 лет[225].
И наоборот, есть много примеров, когда открытия в области наук о поведении позволили эффективно лечить психические болезни, а также улучшить психическое здоровье и качество жизни людей, которые не являются душевнобольными.
Можно начать с того факта, что идея, благодаря которой появилось общество «Анонимные алкоголики», согласно одному из его основателей, возникла в результате заимствования идей Уильяма Джемса о роли религии в борьбе с отчаянием и беспомощностью.
Лучшая диагностическая процедура для оценки вероятности того, что человек, госпитализированный после попытки самоубийства, совершит еще одну попытку, называется имплицитный ассоциативный тест[226]. Он был первоначально разработан психологами, чтобы оценить скрытое, нераспознанное отношение к объектам, событиям и категориям людей. Человек, скрыто ассоциирующий себя с идеями, связанными со смертью, а не с жизнью, вероятно, совершит вторую попытку. Ни его самоотчет, ни заключение врача, ни какой-либо психиатрический тест не могут предсказать такой исход.
Самое эффективное лечение фобий появилось на основе исследований процесса познания у животных и человека.
Лучший метод работы с людьми, перенесшими психологическую травму, о котором шла речь в главе 10, стал результатом исследований социальных психологов.
Можно вспомнить множество других подобных примеров.
И наконец, науки о поведении сыграли главную роль в признании неэффективными и вредными так называемых интервенций, коллективных воздействий на психику, изобретенных учеными, не имеющими отношения к наукам о поведении.
Знайте свои возможности!
Мы не замечаем, как это легко — выдвигать гипотезы об окружающем нас мире. Если бы мы это осознавали, мы бы меньше их придумывали или хотя бы меньше им доверяли, рассматривая их всего лишь как возможные варианты. Обнаружив корреляцию, мы начинаем строить одну за другой причинно-следственные теории и легко находим причинно-следственные связи, объясняющие, почему окружающий мир не подтверждает нашу гипотезу.
Мы не замечаем, насколько легко нам удается подыскивать объяснения всему, что, как нам кажется, явно противоречит нашим гипотезам. И совсем не умеем придумывать способы проверки, которые могут опровергнуть наши гипотезы, если они неправильны. Это один вид необъективности подтверждения.
Ученые совершают точно такие же ошибки: иногда они слишком поспешно выдвигают теории, или не осознают, что слишком легко отбросили данные, противоречащие их теории, или не ищут способы проверки, которые могут опровергнуть их теорию. Порой интересные и важные научные споры разгораются из-за обвинений в неограниченной теоретизации, из-за легковесного объяснения явно противоречащих данных и неспособности видеть возможные методы опровержения теории.
Один американский психолог как-то прислал Фрейду описание экспериментов, поддерживающих, по его мнению, теорию механизма вытеснения по Фрейду. Фрейд ответил, что он проигнорировал бы эксперименты, которые обнаружили бы «доказательства», противоречащие его теории; следовательно, он просто обязан проигнорировать и те экспериментальные данные, которые явно говорили в ее пользу. По рассказам коллег-психоаналитиков, он презрительно бросил: «Как это по-американски!»
Эта реакция может показаться странной, поскольку сам Фрейд был серьезным, увлеченным и чрезвычайно успешным экспериментатором в области неврологии и гипноза. Но научная философия Фрейда относительно психоанализа заключалась в том, что его собственная интерпретация того, что рассказали ему пациенты, и есть самый легкий и верный способ узнать правду. А каждый, кто не согласен с этой интерпретацией, просто совершает прискорбную ошибку — что он и втолковывал каждому студенту или коллеге, который имел дерзость с ним не согласиться.
Научное сообщество не может принять за истину утверждение, что мнение одного-единственного человека может считаться неоспоримым фактом. Если в теории есть оговорка, что только ее основатель (или его последователи) могут оценивать истинность этой теории, то такая теория имеет право на существование исключительно за пределами научного знания.
Отсутствие сомнений и догматизм Фрейда определенно являются признаками шаткости гносеологических оснований его теорий. И многие, если не большинство, психологов и специалистов по философии науки в наши дни полагают, что Фрейд балансировал на такой шаткой, ненадежной грани большую часть времени.
Однако работы Фрейда помогли зародиться множеству гипотез, которые проверяются обычными научными методами, и некоторые из них получили широкое признание (и не только американцев!). Представление, что бессознательное способно предчувствовать, о котором мы говорили в главе 3, является одной из таких гипотез. Сейчас существуют неопровержимые доказательства того, что люди одновременно воспринимают бесчисленное количество сигналов и только часть из них «отправляется» в область сознания для дальнейшего рассмотрения, при этом бессознательно полученные сигналы могут значительно влиять на поведение человека. Научные исследования подтверждают и другие теории психоанализа. Например, концепцию переноса, согласно которой сформированные еще в детстве чувства, которые человек испытывает к родителям или другим важным в его жизни личностям, позднее, во взрослой жизни, в той или иной степени переносятся на других людей[227], или концепцию сублимации, по которой злоба или сексуальное влечение, которые неприемлемы для прямого выражения, перенаправляются в более безопасное русло, например в творческую деятельность[228].
Психоаналитической теории в ее первозданном виде не хватает границ. Для Фрейда и многих его последователей годилось все. Если я скажу, что у пациента эдипов комплекс (желание секса с собственной матерью), кто скажет, что это вздор? И на каких основаниях? Как сказала еврейская мамаша из фильма «Давид и Лейла»: «Эдип-шмедип, какая разница, если он любит свою маму?»
Фрейдовская теория психосексуальных фаз развития — оральной, анальной, фаллической, латентной и генитальной — утверждает, что на одной из ранних фаз может произойти задержка развития, что сильно повлияет на будущее поведение человека. Маленькие дети, которые сдерживают позывы к испражнению вместо того, чтобы бежать к маме, могут вырасти скупыми и страдающими навязчивыми неврозами. Фрейду никогда и в голову не приходило, что стоило бы поискать доказательств такой гипотезы за пределами его кабинета. И я очень сомневаюсь, что у него получилось бы это доказать, если бы он попытался.
Сегодня мы можем сказать, что одним из главных способов, с помощью которого психоаналитики развивали свои теории, было применение эвристики репрезентативности, когда причина и следствие подбирались на основе кажущегося соответствия друг другу.
Теоретик психоанализа Бруно Беттельгейм пришел к заключению, что принцессе из сказки не понравилась лягушка, потому что на ощупь она «липкая, мокрая и холодная», что ассоциируется с детским восприятием половых органов. А кто сказал, что детям не нравятся их половые органы? (Липкие, мокрые? Ну... не важно.) И почему я не могу сказать, что принцессе не нравится лягушка, потому что бородавки на ней напоминают ей прыщи, которых она так боится? Или она просто нервная дамочка, которая вздрагивает, потому что лягушка прыгает слишком резко?
Концепция принципа удовольствия была ведущей идеей в понимании Фрейдом человеческой природы вплоть до 1920-х гг. Согласно этой идее, в центре жизни — подсознательные требования удовлетворения телесных потребностей, в том числе сексуальных, а также освобождения от негативных эмоций, от злости. Мечты, как правило, касаются исполнения желаний.
Но идея о том, что движущим мотивом всегда является исполнение желаний и удовлетворение приземленных инстинктов, явно противоречила тому, что некоторые люди, травмированные Первой мировой войной, испытывали потребность возвращаться мыслями к тем страшным событиям, которые они пережили. Фрейд также начал замечать, что иногда дети в своих играх фантазируют на тему смерти своих близких. Люди, имеющие тяжелые воспоминания, которые были вытеснены из их сознания, настойчиво возвращались к ним, и вовсе не в поисках какого-то решения. А врачи регулярно сталкивались с явлением мазохизма — с людьми, которые целенаправленно хотят причинять себе боль.
