Елизавета Петровна и Васильев что-то пробормотали одобрительное, а я не мог исторгнуть из своей груди ни звука. Дай я себе волю, мог бы только что-то невразумительно-восторженное прокричать.
Как я мог ее осуждать, как я только мог! Судить надо по делам, а не по словам, и сейчас Эльвира Михайловна, прекрасная, несравненная Эльвира делом доказала, что достойна даже не любви, а обожания. Впрочем, сделала она это по доброте душевной, доказывать ей было некому, не мне же, глупцу ничтожному!
Губернаторские санки увезли девушку, которая все еще плакала, но теперь — от радости.
— Ну вот, господа, — сказала Эльвира Михайловна, пожимая плечами и улыбаясь, — теперь я принуждена идти домой пешком. Какой ужас, верно?
Мы все расхохотались, и она первая — прежде всего потому, что до губернаторского дома оставалось какая-то осьмушка версты [8], и, понятное дело, путь этот проделывался губернаторшей в санках исключительно заради важности.
— Так или иначе, кому-то из вас придется меня проводить, — задумчиво сказала Эльвира Михайловна. — Кто возложит на себя эту тягостную обязанность?
При этих словах выражение у нее было самое комическое.
Мы расхохотались и все разом шагнули вперед.
— Ну нет, не люблю гулять толпой, — усмехнулась Эльвира Михайловна. — Скажите, Никита Львович, вас не очень затруднит со мной пройтись?
Я просто обомлел и от нежданно свалившегося на меня счастья — она избрала меня! — и слова не мог молвить.
— Кажется, Северный колеблется, — насмешливо сказал Карнович. — Дозвольте мне, Эльвира Михайловна!
А! Так ему тоже дозволено называть ее запросто?!
Ревность ожгла меня, точно кнутом, и заставила сдвинуться наконец с места.
— Нет! Я не колеблюсь! — выкрикнул я, рванувшись вперед. — Просто ошеломлен оказанной честью. Позвольте предложить вам руку, ваше величество… то есть ваше превосходительство!
Эльвира Михайловна покраснела и улыбнулась при моей обмолвке, а Карновича отчетливо перекосило.
— Я бы хотела поговорить с вами о следующей постановке, — сказала Эльвира Михайловна. — Есть такая пьеса господина Шпажинского «Чародейка». Она чуть не во всех театрах идет, я читала и наслышана. Что бы нам ее не поставить? Чем мы хуже? А впрочем, пойдемте, — она взяла меня под руку. — Прощайте, господа.
Мы пошли. Один раз я оглянулся. Елизавета Петровна с Васильевым тоже удалились, однако Карнович все еще стоял на крыльце театра и смотрел нам вслед.
Больше я не оглядывался, но еще долго — мы шли очень медленно! — чувствовал его взгляд спиной.
— Кажется, — тихо сказала Эльвира Михайловна, — я сослужила вам дурную службу. Карнович весьма злопамятен.
— Да что мне Карнович! — хвастливо усмехнулся я, а потом вдруг, словно голову потеряв, спросил нескромно: — А что, у него есть основания быть злопамятным?
— Не более того, что он себе возомнил, — твердо сказала Эльвира Михайловна, и я почувствовал себя счастливым. — Карнович — человек с фантазиями… как, впрочем, и все творческие люди.
Я воспринял это как предостережение, и эйфорический восторг мой несколько спал. Я постарался переменить опасную тему:
— Вы необыкновенно добры к этой бедной девушке. Отчего она кинулась к вам? Разве здесь нет врачей, кроме вашего личного доктора?
— Отчего же, есть. Есть повивальные бабки, знахарки, фельдшер, есть доктор в больнице. В прошлом, прежде чем получить в наследство от дяди гостиницу и сделаться ее хозяином, был фельдшером, к тому же очень умелым, и известный вам Яаскеляйнен. Насколько я знаю, он и сейчас иногда втихаря практикует. Беда в том, что все они — финны. А потому ни за что не хотят лечить ребенка бедняжки Синикки.
— Как-то странно. Она ведь тоже финка.
— В том-то и беда, — вздохнула Эльвира Михайловна. — Она финка, и она грешна… у нее ребенок от родного брата.
Наши дни
Зоя — так звали Алёнину подругу, у которой был день рождения, — позвонила с утра пораньше. Она знала гениальную рассеянность нашей героини и сочла необходимым напомнить: вечеринка состоится именно сегодня, не завтра или послезавтра, а сегодня! Прибыть следует к восьми часам вечера в ресторанчик «Зергут», который находится на улице Ванеева, чуточку не доезжая до Кардиоцентра.
— Ага, конечно, я помню, — кивнула Алёна, но вдруг спохватилась: — Как «Зергут»? Вроде же был «Визард»?
— Алёна, ты опять все перепутала, — сокрушенно вздохнула Зоя. — Какой «Визард»? Мы с самого начала собирались в «Зергут»! Это очень приличный пивной клуб.
«Пивной клуб?!» — чуть не возопила наша героиня, которая ненавидела пиво, но вовремя прикусила язык: дареному коню… и все такое.
— Я помню, что ты терпеть не можешь пиво, — хихикнула догадливая Зоя. — Но вино там тоже хорошее. А мясо — только что поджаренное прямо на твоих глазах…
Алёна усмехнулась невыносимым приколам русского языка, но углубляться в любимую лингвистику не стала, просто дала слово, что ничего не перепутает и ровно в восемь будет в «Зергуте», простилась с Зоей — и очень кстати вспомнила, что на день рождения надо приходить с подарком.
Глупо, конечно, но Алёна многие дела оставляла напоследок. Повелось это с тех времен, как она, еще в студенчестве, готовилась к экзамену в последнюю ночь. Да так и осталось пожизненно: романы свои она тоже дописывала в последние часы и даже минуты, зная, что там, в Москве, в любимом издательстве «Глобус», ее уже поминает злым, громким словом редактор, у которого срывается план из-за несобранной, ленивой, необязательной писательницы Дмитриевой…
Алёна подумала, что искать подарок — это вам, товарищи, не романы писать, надо подойти серьезно. Зою она очень любила — и за ее лучшие, как принято выражаться, человеческие качества, и за то, что она была, так сказать, личным косметологом Алёны Дмитриевой, которая свою уникальную красоту лелеяла весьма трепетно и не жалела на это никаких денег — в тех пределах, понятно, какие ей отпускали издатели. Зоя была женщина практичная и романтичная враз. Ну, практичные подарки ей всегда дарят Коля с Надей, старинные друзья семьи, а вот романтичные оставались как бы привилегией писательницы Дмитриевой. А что может быть романтичней красивой бижутерии? Да ничего!
Алёна мысленным взором окинула окрестности. В «Клеопатру» идти нет совершенно никакой охоты, вдруг нарвешься на неприятную продавщицу, как ее там звали… Раиса Федоровна, кажется. О, в «Шоколаде» на втором этаже есть отличный отдельчик бижутерии в стиле Сваровски, только еще лучше! Алёна мигом собралась, прикинула время — вполне можно успеть сбегать на шейпинг, потом поискать себе какую ни есть новенькую одежонку для выхода в свет — мероприятие для нашей героини отнюдь не частое! — и на возвратном пути зайти в «Шоколад» за подарком, — и выбежала из дому.
Первое, что она услышала, войдя в зал, был вопрос Анжелы:
— Ну что, нашли свой браслет?
Ну вот, разве тут забудешь…
Хотела Алёна того или нет, но воспоминания об этой загадочной истории не шли из головы и изрядно отравляли удовольствие от любых занятий. Следовало смотреть на монитор, следить за тем, как правильно отводить в сторону ногу, чтобы на бедрах не образовывались ужасные «уши», а Алёна вместо этого (может, потому, что никаких «ушей» у нее отродясь не водилось нигде, кроме как на законном месте, в смысле на голове) оглядывалась, прикидывая, как мог свершиться странный и совершенно уму непостижимый обмен. Следовало смотреть на монитор, следить за тем, как правильно поднимать ногу назад, чтобы усиленно работали ягодичные мышцы, а Алёна вместо этого (может, потому, что с означенной частью тела у нее тоже было все вполне очаровательно) косилась на лица женщин, которые махали ногами и руками, неотрывно глядя на мониторы. Неужели кто-то из них?..
В общем, сказка про белого бычка. Она была бы, возможно, даже забавной, если бы не гибель ювелира. В какие же игры заигрался симпатичный парень? Данила говорил что-то о каких-то золотых побрякушках. Может быть, левый товар мастырили, а потом пускали в продажу? Скорее всего, так и есть. «Золотые побрякушки» — это, наверное, какие-нибудь цепочки, серьги, браслеты…
Браслеты! Ну снова, хочешь не хочешь, а думается: зачем, зачем, зачем был подменен Алёнин браслет? И ведь им занимался погибший ювелир… Правда, смастырить там ничего было просто невозможно, кому надо латунь подделывать, однако…
Просто совершенно ничего не шло в голову, никакой догадки, кроме того, что жил на свете маньяк, собиратель «волосатиков», и до того мечтал иметь в своей коллекции камень с золотистыми волосами Венеры, что в лепешку разбился ради того, чтобы заменить его на бороду Магомета.
Всякое бывает. Вообще тут много о чем было подумать… и Алёна думала, думала…
Внезапно какой-то ужасный звук, воющий и скрежещущий, раздался над ухом. Алёна вздрогнула, замерла, прижав к груди сумку… изумилась, почему у нее в руках сумка, когда идет тренировка, и обнаружила, что находится уже не в спортзале, а на улице, а точнее, в центре проезжей части одной из самых шумных и буйных магистралей: Большой Покровской, но не той части, которая проходила по историческому центру города и была непроезжей, а той, что выше площади Горького и изрезана четырехполосным трафиком. И вот сейчас этот непростой трафик замер, чтобы писательница-детективщица Алёна Дмитриева не лишилась жизни в дорожно-транспортном происшествии. Ужасные звуки были не чем иным, как визгом тормозов и ревом клаксонов, которыми водители прокомментировали ее гениальную рассеянность.
