Возвращаясь к нарисованному Майком портрету участников нашей экспедиции, должна сказать, что именно в это время я начала носить маску, похожую на те, что в старину надевали разбойники с большой дороги. Эта маска не характеризовала мою манеру пристально всматриваться в рисуемые предметы. Это была настоящая маска, которую я начала носить примерно на четвертой неделе наших поездок в Пататива. Для нас, как экспедиции, эта маска была символом самого угнетенного состояния духа, какое нам пришлось испытать за все время писания портретов. Но именно эта маска была причиной включения семейства Майка в его портрет.
Вся эта пока еще не очень ясная читателю цепь событий началась с того, что к концу второй недели работы над портретом Майка, я начала замечать у себя признаки слепоты, не буквальной, когда просто лишаешься зрения, а сильных головных болей, приводивших меня к головокружению и тошноте. Все это объяснялось яркостью освещения и сильно мешало работе.
Всю жизнь я отличалась прекрасным зрением, характерным для всей моей семьи. Один из моих предков, наиболее почитаемый на моей родне, отлично читал без помощи очков, достигнув почти столетнего возраста. Мне самой часто и по многу дней кряду приходилось напрягать зрение по 10–16 часов в день, но я никогда не знала иной усталости, кроме как в ногах. Хрусталики моих глаз были первоклассного качества, но глаза переутомились напряженным рассматриванием холста, который всегда стоял в тени в то время, как приходилось смотреть на предмет или модель, находившиеся если не на солнце, то среди ярко освещенных вещей. Совершенно ясно, что надевать во время работы темные очки я не могла. Единственное, что оставалось делать — устраивать перерывы, но это очень тормозило работу. Менее всего я предполагала, что глаза станут помехой нашей деятельности. Лишившись возможности пользоваться глазами, мы, как экспедиция, прекратили бы свое существование в момент, когда еще и наполовину не выполнили нашей задачи.
Теперь мы зачастую оставались в Сеги, где я в отчаянии подолгу массировала глаза, прикладывая ладони к векам и проделывая руками вращательное движение. Массаж помогал до того момента, пока я не начинала писать. Несколько дней подряд я работала сеансами по тридцать минут, после чего полчаса отдыхала. Такой метод был проверкой возможности рисовать по расписанию, но ни один художник не в состоянии писать с перерывами через каждые тридцать минут. Что касается моделей, то, увидев меня лежащей с закрытыми глазами, то есть по их понятию «спящей», они уходили восвояси и больше не возвращались.
Тогда мы попробовали работать половину дня, а потом отдыхать. Мы пробовали работать через день — результат был самым безрадостным.
— Видели ли вы когда-нибудь плохо видящего или слепого туземца? — спросил у меня наш хозяин. — Я спрашиваю не о родившихся слепыми от матери, больной венерической болезнью. Ведь местные жители отличаются замечательным зрением и могут в условиях ослепляющего света видеть на огромном расстоянии то, чего не видит белый человек.
В этом была своя доля истины, хотя местные белые жители полагают, что у туземцев особенно острое зрение. На самом деле умение быстро распознавать далекие предметы есть результат тренировки. Вопрос, заданный хозяином, заставил меня призадуматься.
Строение глаз туземца ничем не отличается от строения глаза белого человека; однако, работая над портретами местных жителей, я обратила внимание на очень заметную особенность их глаз. Зрачки в глазах наших моделей были всегда шире, чем, например, в глазах Маргарет, когда она стояла рядом с одинаково освещенной моделью. А глаза у Маргарет были больше, чем у туземцев. Туземцы щурятся на солнце, но никогда не сближают веки так, чтобы оста вались только щелочки, как это делаем мы или другие белые. В чем же причина того, что мои здоровые глаза отказываются служить? Ведь разницы в строении глаз моих и туземца нет никакой… А может быть, туземцы также страдают от яркого света, мучаются головными болями и с течением времени начинают плохо видеть? А разница действительно была… И ответ пришел несколько позже и был изумителен по простоте.
Заметив, что после неожиданного купания во время упражнений с лодкой наши накожные язвы никак не увеличились, мы начали ежедневно купаться в лагуне. Вода была теплой, какая-то бархатная и такая кристально чистая, что хотелось погрузиться в нее лицом и жадно глотать. Ученые говорят, что особый блеск воды в тропиках вызывается массой микроскопических мелких живых существ. Возможно, что ослепительное солнце отражается в мириадах этих микроскопических зеркал и создается впечатление, что светится сама вода. Глотать эту воду нельзя не только потому, что она соленая, но и из опасения заболеть тропической болезнью ушей, которая, как предполагают, является результатом инфекции, разносимой каким-то морским живым существом. Вообще лучше всего не входить в эту изумительную воду. Однако, пока не заболеешь, купание в лагуне доставляет необычайное наслаждение.
Маргарет и я плавали поочередно, опасаясь аллигатора, ставшего для нас реальностью и избравшего район нашей плантации, потому что на Святки хозяин зарезал для рабочих бычка и крокодил не только учуял запах жареного, но и сожрал внутренности, которые были выброшены возле рабочего барака. С тех пор он каждую ночь вылезал на берег в поисках остатков, а днем крейсировал взад и вперед, высовывая ноздри из воды. Пока ноздри торчали, мы знали, где находится крокодил, но как только они исчезали, одной из нас приходилось садиться на берегу и хлопать палкой по воде, пока другая купалась.
Вода была слишком теплой, чтобы в ней долго плавать. После нескольких взмахов рук, мы уже задыхались и обливались потом. Обычно наше купание сводилось к нырянию и внимательному разглядыванию подводного мира. Если нет возможности описать природу, окружающую лагуну, то описать подводный мир еще труднее. Как можно описать лучи солнца, пронизывающие поверхность воды и столбы света, проходящие через жидкий кристалл, достигающие бледно-желтого дна? Или зеленую толщу воды, уходящую в направлении центра лагуны, где таинственными привидениями скользят рыбы? Все кругом имеет волнистые очертания: зеленые столбы пристани, ноги Маргарет, сказочные дворцы из белого коралла; все это качается плавно, как гимнаст на трапеции; все кругом сверкает, как витрина ювелирного магазина. А как здесь организовано движение! Никто не сигналит, и маленькая алмазная рыбешка с хвостом, развевающимся, как покрывало Айседоры Дункан, подходит к моему лицу, круто поворачивает вправо и проходит, не задевая никого, через строй маленьких желтых существ, появившихся из-за моего плеча. Длинные, почти в ярд, тонкие, как карандаш, желтые с черным змеи покачиваются на одном месте возле пристани; несмотря на длину, их головы великолепно знают, что происходит с хвостом. Сколько раз я безуспешно пыталась ухватить их за хвост рукой, но они ускользали. Могу сказать «к счастью» потому, что вскоре мы узнали кое-что об этих змеях, являющихся наиболее ядовитыми среди всех змей Соломоновых островов.
