Воронцов, все это время стоявший молча, с бледным лицом, схватил портфель и устремился к двери:
— Анищенко, за мной!.. Покажите, где все это произошло!
— Есть!
Оба быстро вышли.
А командир дивизии и начальник штаба остались одни. Несколько мгновений они молча смотрели в окно, за которым лежал город. Уже курились над домами трубы; белый в темном небе, поднимался к облакам дымок. Женщины с кошелками спешили к первому открывшемуся магазину, в котором продавали хлеб. В город возвращалась мирная жизнь… А им предстоит еще длинный путь… Пройдет день, другой — и рассвет встретит их где-нибудь на опушке села, в маленькой глинобитной хатке. Останется позади этот город, с которым у Стремянного связаны самые дорогие воспоминания детства. Когда-то он увидит его вновь?..
— Что ж, Стремянной, — сказал Ястребов, гася папиросу, — поезжай, пожалуй, куда наметил. Я дождусь твоего возвращения, а потом отправлюсь в полки.
Стремянной ушел. Через минуту его вездеход проехал мимо окна, но Ястребов уже ничего не слышал. Он сосредоточенно склонился над картой, намечая, как лучше подготовить части дивизии к тому моменту, когда будет получен боевой приказ о дальнейшем наступлении…
Глава сорок вторая
МОРОЗОВ ПРИНИМАЕТ ПОСЕТИТЕЛЕЙ
Весь день Стремянной был очень занят.
Множество дел возникало и требовало немедленного разрешения. На артсклад доставили боеприпасы. Прибыло пополнение. Самолеты противника нарушили связь с одним из полков. Необходимо помочь начальнику связи как можно быстрее восстановить линию. По поручению командира дивизии нужно побеседовать с только что прибывшими корреспондентами, которых интересуют подробности боев за город.
Одним словом, много хлопот у начальника штаба дивизии! Но среди всех этих неотложных дел Стремянной нет-нет, да и возвращался в мыслях к событиям последних дней. Бой на подступах к городу, знакомые улицы со следами пожаров и бомбежек, распахнутые ворота концлагеря. А потом — всклокоченная голова Еременко и его неестественно короткое тело на носилках во дворе госпиталя. Одно воспоминание сменялось другим. Палата на втором этаже и актерское одутловатое лицо этого жалкого предателя — Соколова… нет, бургомистра Блинова… то есть шпиона Зоммерфельда.
Стремянной сам не мог понять, в какую именно минуту он узнал в лежащем на койке человеке того эсэсовского офицера, который прошел мимо него, пряча подбородок в воротник, а глаза — в темную тень очков. Когда он перестал верить рассказу начфина Соколова, такому, казалось бы, простодушному и похожему на правду? И зачем, собственно, понадобилось ему, начальнику штаба дивизии подполковнику Стремянному, эта рискованная, можно сказать, детская выдумка — потушить в палате свет?.. В сущности, довольно-таки нелепая затея… Разве нельзя было бы опознать в Соколове бургомистра Блинова при свете, просто с помощью фотографий и свидетельских показаний? Недаром Воронцов потом так был недоволен. И как только в голову пришло? Откуда? Наверное, из глубины каких-нибудь мальчишеских воспоминаний, из романтической дали прочитанных когда-то приключенческих книг… Впрочем, если говорить правду, все получилось не так уж плохо. Если бы ему, Стремянному, не взбрело на ум погасить свет, Соколов не вздумал бы пуститься наутек, а ведь именно эта попытка к бегству разоблачила его окончательно. Одним словом, выходит, что он недаром увлекался когда-то романтическими историями, за которые ему нередко попадало от старших. Да, надо сознаться, он любил эти перебывавшие в руках у множества мальчиков, зачитанные до дыр книжки о необычайных приключениях путешественников, мужественных, суровых и благородных, о пустынных островах и пещерах, где спрятаны сокровища, о клочках пергамента с зашифрованными надписями.
Кстати, о зарытых сокровищах, — хотел бы он знать, куда все-таки гитлеровцы девали картины. Воронцов, пожалуй, прав, они где-нибудь здесь, в черте города, или, во всяком случае, не так уж далеко. Ведь подумать только! Может, они запрятаны совсем близко — под полом соседнего сарая, например. Сгниют там или крысы их сгрызут, и никто даже знать не будет…
Нет, надо все-таки заехать к Морозову, узнать, как у него там дела, не нашлось ли человека, работавшего в укрепрайоне, да заодно спросить, не слышно ли чего о картинах. Он как будто собирался организовать поиски.
На другое утро, возвращаясь из поездки в полк, он заехал в горсовет и застал Морозова принимающим посетителей. Десятки людей терпеливо ждали своей очереди в приемной и в коридоре. Уже прибыли двое заместителей председателя, они тоже принимали народ, стараясь ответить на многочисленные вопросы, помочь чем можно.
Стремянной поднялся по широкой, еще не отмытой лестнице и прошел по длинному коридору, в котором, тесно прижавшись друг к другу, стояли люди.
Морозов сидел в холодном кабинете с усталым, отекшим лицом. Перед ним стояла пожилая женщина в черном вязаном платке и старом, защитного цвета ватнике с аккуратными синими заплатами на локтях.
— Я все понимаю, — тихо говорил Морозов, — мне все ясно, Клавдия Федоровна!
— Нет, не понимаете! — почти кричала женщина, перегибаясь к нему через стол.
— Уверяю вас, понимаю!
— У меня двадцать детей… Двадцать! Вы слышите?.. От пяти до четырнадцати лет!.. И ни одного полена дров. Это вы понимаете?
— Но у меня еще нет своего транспорта. Город всего три дня, как освобожден. Подождите немного. Обеспечу вас в первую очередь… Ну разберите забор, сожгите его. Построим новый.
— Забор! — усмехнулась женщина. — Какой забор? Я уже не только свой забор сожгла, но и пять заборов в окружности…
— Привет, товарищ Морозов! — сказал Стремянной, подходя к столу. — Как работается?
— И не говори! — Морозов с надеждой поднял к нему глаза в припухших веках. — Вот, Клавдия Федоровна, пришла сама военная власть. — Он рукой указал на Стремянного. — Обратимся к ней. Авось поможет.
Женщина поднялась и быстрым, порывистым движением протянула Стремянному руку.
— Шухова Клавдия Федоровна, — сказала она. — Будем знакомы. Вот рассудите нас, товарищ командир!..
Стремянной остановился у края стола между спорящими сторонами, с невольным уважением глядя на эту пожилую женщину, сразу завоевавшую его симпатию.
— Товарищ Шухова — заведующая детским домом, — пояснил Морозов, — требует от нас всего, что положено.
— Правильно, — сказал Стремянной. — Правильно требует.
— Не возражаю, — развел руками Морозов, — но транспорта еще нет. Подвоз не организован. Надо подождать, перебиться как-нибудь…
Шухова посмотрела на него с нескрываемой злостью.
— Я-то могу ждать, товарищ Морозов, — повысила она голос, — я-то сколько угодно могу ждать, но дети ждать не могут! И этого вы никак не хотите понять!..
— А что вам нужно? — спросил Стремянной.
— Да не бог весть что, — сказал Морозов, — всего две машины дров.
Стремянной вынул из планшета записную книжку и карандаш.
— Будут вам дрова, Клавдия Федоровна, давайте адрес.
— Будут!.. — повторила Шухова, тяжело опустилась на стул и громко заплакала, закрыв лицо руками.
Морозов вскочил и подбежал к ней:
— Клавдия Федоровна, что с вами?
Стремянной молчал, понимая, что сейчас никакими словами успокоить ее нельзя.
— Так трудно!.. Так трудно!.. — стараясь подавить рыдания, говорила Клавдия Федоровна. — Силы уже кончаются… Ведь что здесь было!..
— Все скоро войдет в свою колею, товарищ Шухова, — говорил Морозов, неловко придерживая ее за плечи. — Я рад, что вы живы. Большое вы дело сделали. Продовольствием мы ребят уже обеспечили, а дрова сегодня привезут. Ну, вот и хорошо… А дней через десять приходите — у нас уже все городское хозяйство будет на ходу. Увидите!..
Шухова понемногу успокоилась, вытерла слезы и встала.
— Спасибо, большое вам спасибо! — сказала она, обращаясь к Стремянному. — Груз с сердца сняли… Адрес вот здесь, на заявлении. — Она показала на бумагу, лежащую перед Морозовым.
— Не беспокойтесь, найдем, — улыбнулся Стремянной. — Вы очень торопитесь, Клавдия Федоровна?.. А то я сейчас тоже еду — могу подвезти вас.
Шухова кивнула головой и вновь опустилась на стул, украдкой вытирая глаза краешком платка.
Не вмешиваясь в разговор, она глядела в окно и, видно, думала о чем-то своем. Но, когда разговор зашел о картинах, она как-то оживилась и стала прислушиваться к беседе.
— Нет, я все-таки думаю, что поискать их стоит, — сказал Морозов. — Уж если в спешке отступления они не успели их вывезти, то спрятать как следует и подавно не успели. Сунули на ходу в какой-нибудь заброшенный сарай или на чердак, там они и лежат. А только мы не знаем…
— Не думаете ли вы, — вдруг сказала Шухова, — что в этом деле могут немного помочь мои старшие ребята? Они в городе каждый уголок знают.
